Крысиная башня
Шрифт:
В неярком свете луны темнели жернова, тускло поблескивали инструменты. Железные цепи свисали со ржавых балок. Морозный воздух был как черное стекло, он затуманивал смыслы, менял очертания, наполнял пространство странными бликами.
Голем шел к Мельнику. Он хотел убить высокого человека в рваном пальто. Кто-то сказал ему, что так будет правильно, и голем не считал это плохим поступком. Старые дубовые доски скрипели под его босыми ногами. Мельник вскочил, отступил назад, выставил перед собой руки, чтобы защититься. Его ладони уперлись нападавшему в грудь. Кожа голема была сухой и шуршала, как газетная бумага. Мельник ударил его коленом в живот и услышал резкий треск, похожий на раскат далекого грома. Голему было все равно — он не чувствовал ни боли, ни беспокойства, ему
Кожа на шее Мельника лопнула в нескольких местах, теплые струйки крови побежали по груди и плечам. Он понял, что сейчас умрет, и почти уже сдался, когда мысль о Саше заставила его сделать последнюю отчаянную попытку вырваться. Мельник оперся спиной о стену, согнул ногу, упер ее голему в тощий живот и толкнул изо всех сил. Крючковатые пальцы скользнули по шее Мельника, оставляя на ней уродливые кровавые борозды, голем отлетел к жерновам и шмякнулся на пол.
Задыхаясь и кашляя, Мельник ринулся вперед, перепрыгнул через скорчившееся на полу тело и оказался рядом с инструментами, стоящими у стены. Рука его нащупала длинную, отполированную сотнями прикосновений ручку кирки. Мельник занес ее над собой, намереваясь обрушить ее на голову голему, — и не смог. Голем лежал у него под ногами, скорчившись от страха. Он был голым, беззащитным и не делал ни единого движения, чтобы напасть или защититься. Мельник смотрел на него и понимал, что видит голема очень хорошо, во всех подробностях: и лопнувший бок, из которого текла тонкая струйка серого, похожего на опилки от карандашного грифеля песка, и след своего ботинка на бледной груди, и острые пальцы без ногтей, перепачканные кровью. На мельнице стало светло: кто-то открыл дверь, и ровный лунный свет залил комнату.
Фантастически огромный, бледно-желтый, покрытый сизыми дымками край луны был виден в проем, человеческая фигура на его фоне казалась угольно-черной. Фигура стояла, не двигаясь, голем смотрел на нее. Луна отражалась в его черных, как отполированные камешки, глазах. Во взгляде читалось такое отчаяние, что Мельнику стало нестерпимо жаль его. Он опустил кирку и устало оперся на длинную рукоять.
Вокруг стоящей в дверном проеме фигуры кружили мертвецы. Это было похоже на комбинированные съемки в старом фильме. Все мертвецы были разных размеров и по-разному сняты: один был крохотным, едва различимым силуэтом, второй — огромным отделенным от туловища лицом, третий — черно-белой головой с плечами.
Голем издал глухой утробный звук и протянул руку вперед. Это было похоже на жест маленького ребенка, который увидел что-то пугающее и призывает взрослого развеять его страхи. Мельник наклонился к голему, дотронулся до его плеча и почувствовал, как существо дрожит от испуга. От прикосновения голем дернулся, его грубая, шершавая кожа коснулась раны, оставленной зажигалкой. В руке с новой силой вспыхнула боль, из которой вырос, словно цветок, монотонный голос Насти:
— Мельник по представлениям славян был наделен способностями договариваться с существами из потустороннего мира. Он жил у реки, которая служила местом перехода из одного мира в другой. Русалки катались на мельничном колесе, души умерших кружили над омутами. Чтобы сохранить жизнь, рассудок и мельницу, он должен был уметь говорить с ними.
— Все верно, — сказала ундина, входя, — ты — мельник, ты можешь с ними говорить. Иди, договорись с ними. А его я возьму на себя.
Она подошла к голему, села рядом, обняла его тяжелую, большую голову и положила себе на колени.
— Иди, — повторила она.
Мельник сомневался. Его правая, здоровая, рука все еще сжимала рукоять кирки: он верил металлу больше, чем слову.
— Иди!
Мельник вышел на крыльцо, оперся на кирку и окинул взглядом лежащее перед ним
— Слушайте меня! — крикнул Мельник.
Его голос разнесся над рекой и полем, будто усиленный десятками колонок. Шуликуны прекратили свою возню и замерли, повернув к Мельнику остроконечные головы.
Он продолжил говорить, и они стали внимательно слушать — насупившись и прищурив свои маленькие хитрые глазки.
— Рейтинг высок, но все это мне не нравится. Слишком взрывоопасно. Нужно брать управление в свои руки. Нам осталось снять всего два эпизода. Скажите Соколову, чтобы он придерживался сценария, иначе договор будет разорван.
Хотя… Черт. Я не знаю, что можно придумать, чтобы сделать следующие серии интереснее тех, что уже сняты. И так понятно, кто победил. Мать его…
Пиха сидел на подоконнике. Рамы были старые, рассохшиеся, с растрескавшейся краской, одно стекло треснуло, из щелей и трещин безжалостно дул холодный осенний ветер. Пиха с радостью пошел бы в машину, но тот, кого он считал Мельником, не разрешил, велел сидеть возле двери, чтобы ворваться можно было в счита-ные секунды. Ключ, оставленный под ковриком, Пиха уже забрал и время от времени похлопывал себя по плотному карману джинсов, чтобы проверить, не исчез ли он.
Просидев два часа, Пиха стал засыпать. Он укутался в куртку, поднял воротник, чтобы не так жестко было прислоняться головой к обшарпанному откосу. Время от времени мимо Пихи проходили люди. Одна пожилая женщина громко заворчала, что нечего сидеть в чужих подъездах, будто надеялась, что он устыдится и уйдет. Две девушки шарахнулись, наткнувшись на его мутный, агрессивный взгляд. Потом Пиха задремал, и какой-то парень стал трясти его за плечо и говорить:
— Эй! Че сидишь тут? Эй! Вали отсюда!
Пиха сделал вид, что спит и ничего не слышит. Парень потоптался возле него, но, увидев, что ничего не добился, злобно выругался и ушел. Поздний вечер скатился в ночь, подъезд затих, и Пиха уснул крепко. Ему снилось, что он сидит в темноте, и злой морозный ветер задувает в щели так, что спина и плечи начинают болеть. В этом сне ему велели убить того, кто войдет внутрь, а взамен обещали защитить от опасных существ снаружи. Пиха все сделал, как было велено, но в последний момент сон сменился. Вместо смутно знакомого мужчины, с которым пришлось бороться, он вдруг увидел мертвецов. Десятки призраков вращались вокруг живого человека. Лица были незнакомыми, но о чем-то напоминали Пихе, и он заплакал во сне от невозможности вспомнить. Тогда какая-то девушка, тоже вроде бы знакомая, подошла к нему, села рядом и положила его голову себе на колени. Она начала гладить Борин лоб ладонью, в которой соединялись живое тепло и мертвенный холод. Что-то изменилось потом: Боря собрался с мыслями и понял, что человек, которого он должен был убить, покинул комнату. Боря встревожился сначала, потому что не выполнил важного приказа, но тонкая легкая ладонь успокоила его, отогнала все страхи.
— Мы оба видели смерть совсем близко, — сказала девочка, обнимавшая его голову, и в этот момент Боря вспомнил самое главное событие своей жизни. От круживших возле девочки фигур отделился мертвец. Он скользнул к Боре и взглянул на него добрыми и грустными глазами.
— Здравствуй, — сказал он, не размыкая губ. — Вот мы и встретились.
Боре было пять лет, и он спал на свежем прохладном белье в чужом доме. Спал сладко, потому что вечер накануне состоял из удивительных и чудесных событий. Борю пустили в гараж, он играл там в огромном грузовике. Когда стемнело, он, мама и улыбчивый молодой человек ужинали в саду под яблонями. Ветер шумел, играя плотными круглыми листьями, и крупные яблоки раскачивались у Бори над головой. На плечи его был наброшен толстый бушлат, потому что стало прохладно. Боря украдкой втягивал носом исходящий от бушлата запах выкуренных сигарет и сильного мужского тела. После ужина он впервые видел и трогал живого ежа, и сердце его замирало от радости.