Крысиный волк
Шрифт:
— Ну, все. Вам конец.
И в ее вечно монотонном голосе на секунду послышалось волнение. Амти и сама понимала, что всех собак, в прямом и переносном смысле, теперь спустят на них. Сюжет новостей сменился, теперь показывали Шацара, сидевшего за столом и слушавшего доклад кого-то из министров. Амти смотрела в непроницаемые, будто лишенные всякого присутствия души, глаза Шацара и думала: Может это ты убиваешь девочек, больной ты ублюдок?
Амти одновременно видела на экране политика, недосягаемого, строго одетого, являвшегося лишь картинкой на экране. Но при этом Амти видела и маленького мальчика, не желавшего говорить, маленького мальчика из чудовищного
Яуди невозмутимо сказала:
— Ты права. Надо идти спать. Завтра тебе предстоит тяжелый день.
— И жизнь у меня, наверное, тоже будет тяжелая.
— Очень, — сказала Яуди, и Амти увидела, как она тушит сигарету в пепельнице. Наверное, это означало, что разговор закончен.
2 глава
Шацар прятался под кроватью в комнате для гостей, которых у них никогда не бывало. Пыль заставляла его дышать неглубоко и часто, а может все было из-за биения его сердца.
Отец сошел с ума. Если поразмыслить, этого стоило ожидать. Да, разумеется. Шацар лежал под кроватью, смотря на отделанное темным золотом зеркало. Если отец войдет, даже очень тихо, Шацар будет видеть его ноги, видеть направление его движения.
Но это ничем не поможет, конечно. Из дома надо было выбираться, но Шацар боялся наткнуться на отца. Голова была ясной, а вот тело не повиновалось. Он дышал загнанным зверьком, не в силах вылезти из-под кровати.
Все началось с того, что ночью Шацар услышал крики. Сначала Шацар не удивился — крики в его доме не были столь уж редким явлением, особенно ночью. Однако кто-то из сестер, Шацар даже не различил кто из-за непривычной, почти животной тональности крика, визжал с такой силой, что Шацару передался этот страх и почти передалась эта боль.
Он вылез из постели, ноги тут же замерзли, едва коснувшись холодного пола. Ветер пел за окном свою заунывную песнь, и тени плясали на игрушках и книжках Шацара, придавая машинкам бесполезный, сломанный вид, а плюшевым медведям — жутковатую мертвенность. Болезненный свет луны прочертил дорожку до двери, по которой Шацар и пошел. Ночь заканчивалась, Шацар это чувствовал.
В темноте, разделенной надвое луной, бьющей в окно коридора, Шацар увидел пятна крови, уродовавшие паркет и ковер с лилиями. Это были, без сомнения, следы отцовских ботинок.
Кто-то снова издал душераздирающий визг израненной кошки. Шацар пошел на звук, но — осторожно. Он все еще не понимал, кто из сестер голосит. Ноги Шацара были испачканы в крови, он скривился. Холодная, липкая кровь была ему нестерпимо отвратительна, поэтому Шацар заглянул в ванную, чтобы смыть ее с пяток. Он уже примерно понимал, что произошло, но вовсе не ожидал увидеть все так скоро. В ванной он увидел голову Шигаты отдельно от Шигаты. Ее прелестное личико было искажено выражением недоумения. Никакого страха или боли на этом прекрасном, кукольном лице не было.
Тело оставалось в ванной, и Шацар не решился смотреть на него. Наверняка, она была без одежды. Он где-то читал, что это неприлично. Неприлично, значит плохо.
Шацар обошел голову сестры, чуть отвернул кран, и тонкая струйка воды затрепетала перед ним. Шацар решил, что смывать кровь будет бесполезно, поэтому он подался к воде, коснулся ее языком. Холодная вода на язык, чтобы не стошнило.
Он был уверен, что увидит еще много крови.
Шацар крепко закрутил кран, взял голову Шигаты, и кровь с новой силой закапала вниз, но пока кровь не касалась его — противно не было. Шацар пристроил ее голову в раковине, чтобы если бы тело Шигаты встало и захотело найти свою голову, ему было легче.
В третий раз раздался этот неповторимый, невоспроизводимый визг, и Шацар понял, что звук идет из гостиной. В гостиной, среди свечек в красивых подсвечниках, кружевных платков на столиках, в розоватом свете начинающегося рассвета (сколько же он смотрел на голову сестры?), Шацар увидел Саянну. Она была распята на стене. Здоровые гвозди, пронзившие ее ладони удерживали Саянну от побега. Кровь стекала вниз, пятная безупречную белизну обоев. Отец вбил гвозди в ее ладони, и теперь Саянну дергалась, пытаясь освободиться. На скуле у нее расцветал, как небо за окном, огромный синяк.
— Шацар, — зашептала Саянну неожиданно тихо, голос у нее был охрипший, едва живой. Подтеки крови не коснулись ее платья, оно оставалось совершенно белым. — Помоги мне. Отец все знает. Он сказал, что оставит меня напоследок.
Шацар посмотрел на нее задумчиво, потом пожал плечами, выражая непонимание. Она зашипела, ей явно хотелось назвать его идиотом, Шацар это хорошо видел, но вместо этого Саянну выплюнула, как ругательство:
— О сыне экономки!
Шацар медленно кивнул. Он прекрасно помнил сына экономки. Мальчишка лет четырнадцати, ровесник Шигаты. Долговязый, как и все слишком быстро растущие дети, кривозубый, удивительно некрасивый. Он иногда приезжал к матери, побыть с ней неделю или две, жил в каморке для прислуги вместе с ней. Предпоследнее, что Шацар помнил о нем — тот летний день, когда они с Саянну лежали в саду под единственной сумевшей вырасти там яблоней. Тень падала ему на лицо, делая его хоть немного красивее. Шацар закапывал солдатиков в землю, играя в войну. Пахло морем, яблоками и кислым мальчишеским потом, исходящим от сына экономки. Саянну, впрочем, не выказывала и тени брезгливости. Отец в тот день уехал в город, и она без страха лежала рядом с мальчишкой.
— Нам здесь, — говорила Саянну. — Тоскливо.
Голос ее лился медом, сочился кровью — в нем были в равной степени соблазнительность и опасность. Саянну приподнялась, сорвала с ближайшей ветки кислое, недозревшее яблоко, вонзила в него зубы.
— Еще б, — ответил ей мальчишка. Он смотрел, как ее белые зубки погружаются в мягкую плоть фрукта. Саянну хорошо отработанным движением потянулась, так что податливая, женская поза в которой она плавно застыла подчеркнула изгибы ее тела под платьем.
Шацар бросил солдатика в ямку и принялся закапывать его. Война заканчивалась, все хоронили своих мертвецов.
— Если хочешь, — сказала она. — Ты сегодня приходи в полночь сюда, под яблоню. Мы будем здесь.
— Может, в комнату?
— Нет, — отрезала Саянну, и в голосе ее пробилась, как цветок сквозь асфальт, обычная ее властность. — Это особая ночь.
— Ты суеверишь? — спросил мальчишка. Саянну звонко засмеялась, коснулась кончиком пальца его носа. Одно это прикосновение было как обещание чего-то большего. Он попался, Шацар знал это, закапывая хромого солдатика.