Крысы в городе
Шрифт:
Ее палец алым ногтем коснулся строки: «Если ваше участие в предвыборной кампании нашего блока превысит 500 млн. руб. — в этом случае все аспекты нашего содружества будут обсуждены нами индивидуально».
— Вы умеете читать между строк?
Рыжов брезгливо поморщился.
— Хотите меня удивить или испугать? Кстати, Гайдар — далеко не выбор России. И далеко не тот человек, которому можно вверять ее судьбу.
— Об этом можно поспорить…
Поначалу Рыжов не догадывался, что заставило Калиновскую начать странную дискуссию.
Попытки облагородить осуждаемые общественным сознанием дела, оправдать преступления, наполняя их неким великим смыслом, высшей целесообразностью, предпринимались людьми уже не раз.
Большевики для пополнения своей партийной казны грабили в России банки. На раннем этапе революционной истории это подавалось как подвиг партийных героев-боевиков. Позже о такого рода ограблениях перестали говорить и сделали все, чтобы люди забыли о прошлом.
Героем большевистских легенд стал молдавский бандит Григорий Котовский. Он грабил богатых помещиков и прятался от властей на одесских малинах. Его называли борцом за социальную справедливость лишь потому, что Котовский стал служить революции. Но и когда кто-то видел, чтобы крупный бандит, глава опасной шайки, грабил хижины бедных, а не дворцы богатых?
Пират Морган, удачливый грабитель, безжалостный убийца, стал адмиралом английской короны и романтическим героем многих книг и кинофильмов. Богатую добычу — слам, если говорить воровским жаргоном, — он отдавал в казну королевы, не забывая себя и своих подельников. Как же не навести на такого книжный глянец?
Убийца бомжей некий Гречухин, дело которого вел Рыжов, называл себя «санитаром общества».
Шулер Рубинчик, потрошивший кошельки доверчивых простаков — лохов — за игрой в карты, объяснял суду, что в условиях свободного предпринимательства учит дураков осмотрительности.
Видимо, и мадам хотела предстать в глазах следователя не тем, кем была на самом деле, а в свете романтического ореола хозяйки нового мира.
— Спорь не спорь, — сказал Рыжов, — человек, который пытается торговать местами, которых у него нет и которые вряд ли будут, — далеко не венец природы.
— Вы, Рыжов, все еще там, в объятиях книжных классиков. Человек — чудо природы, венец творения! Ничему-то вас жизнь не научила. Вас, постоянно имеющего дело с миром, который является зеркалом нашего общества, отражением пороков человечества.
— Странно слышать такое от женщины. — Рыжов старался выглядеть как можно спокойнее. Слова Калиновской не просто задевали его, они били безжалостно, больно. Он сам давно думал, что дерьма вокруг все больше, чем расцветающих весной роз, но старался убедить себя, что именно розы, их красота определяют лицо мира.
— Оставьте хоть эту глупость, Иван Васильевич! Отдайте право делить род человеческий на мужчин и женщин гинекологам и политикам. Только в нашей Думе есть дурацкая фракция «Женщины России». Будто депутатки
— Я вам уже признавался, что считаю вас очень умной…
Калиновская поджала губы. Ответ ей почему-то не понравился.
— Спасибо, господин Рыжов. Меня вы уважили. А вот на человечество смотрите сквозь розовые очки. Да снимите же их. Снимите. Разве не видно, что вас окружают злобные и похотливые хищники? Почему вас вводят в заблуждение их интеллигентные морды?
— Простите, Лайонелла Львовна, но когда делают такие обобщения… то и сами говорящие словно бы подпадают под них. В жизни полно полутонов…
— Ерунда!
Она посмотрела на Рыжова и вдруг неожиданно ощутила знакомое волнение. Впервые человек, которого она неизбежно прикажет убрать, сидит перед ней и спокойно ведет разговор, хотя уже догадывается, какая судьба его ждет. Махни она только рукой, и этого дурацкого следователя прямой сейчас, здесь, перед ее глазами, распластают и порежут на куски. Понимание этого страшно возбуждало, будоражило чувства.
Она не знала, что совсем недавно о ней самой как о кошке, играющей с мышкой, думал Рыжов.
— Быть живым ослом куда лучше, чем мертвым медведем. — Она произнесла это с такой уверенностью, будто ей доводилось испытать и то, и другое.
— Возможно, — согласился Рыжов, — не стану спорить. Если честно, угорь у вас замечательный. Из Прибалтики? Вы разрешите, я побалуюсь…
«Он пытается меня завести, — подумала Калиновская с легкой долей раздражения. Ее задевало, когда на мужчин не действовало ее обаяние, умение одними своими намеками, как ей казалось, загадочными, нагнать на кого-то страху. И все же где-то в самом отдаленном уголке сознания она вынуждена была признать: — А держится он достойно».
— Глядя на вас, Рыжов, — сказала она, — я начинаю догадываться, почему вымерли динозавры. Условия катастрофически изменились, а они на все глядели по-старому, не могли понять нового, приспособиться к нему.
— Значит, мне следует отнести себя к динозаврам?
— Нет, не спешите. Это было бы слишком лестным сравнением. Я обратилась к такому примеру, чтобы вы лучше поняли, как оказались осколком старого разбитого уклада жизни. А понять этого вы не можете до сих пор и, пытаясь остановить поезд истории, считаете, что служите полезному делу, будто нужны обществу.
— А на самом деле не нужен?
— Абсолютно. Мир утратил одну из своих пошлых картин, изображавшую так называемую «власть трудящихся». Утратил раз и навсегда. И вы остались куском мозаики, который неизвестно куда укладывать. Так себе, ненужный цветной камушек…
— Спасибо за откровенность. В чем-чем, а в лицемерии вас упрекнуть нельзя.
— Налейте мне еще вина. — Она подвинула к нему свой бокал.
Запел сверчок телефона. Калиновская взяла лежавшую рядом с ней трубку.
— Да, это я. Да. Честно говоря, я не хотела бы держать его здесь до утра. Такие вопросы нужно решать сразу. Хорошо, я согласна. Но чтобы утром и не позже. Она положила трубку.