Ксеркс
Шрифт:
– Да, — согласилась вторая премудрая особа. — Она слишком молода и хороша собой, чтобы оставаться без мужа. Афродита не для того осенила её своим покровом, чтобы сидеть в старых девах, прясть шерсть и жевать бобы. Намерения Гермиппа и Лизистры видны с первого взгляда.
– Клеопис, Нания, что за чушь я слышу?
Глаза Гермионы яростно сверкали. Нания побледнела. Гермиона вполне могла приказать, чтобы её как следует выпороли, однако Клеопис не растерялась и непринуждённо солгала:
– Эйи! Дорогая госпожа, не надо сердиться! Я просто рассказывала Нании о том, что кухарка Фрина строит глазки конюху Скилаксу.
– Я слышала совсем другое, — возмутилась Гермиона.
Однако
Главкон исчез. А раз исчез он, взойдёт ли снова солнце над её головой? Можно ли надеяться, что по прошествии срока руки их соединятся в мрачном Аиде? Если так, то и тьма подземного царства способна сделаться для неё светом Олимпа. С какой радостью отправится она в страну теней следом за Гермесом, поводырём усопших!
Вниз и вниз по длинной тропе, Мимо океана великих течений, Мимо белой скалы, мимо Мрака ворот, Вниз, в страну сновидений. Вниз, в сумрачные пределы, Вниз, на поля асфоделей, Где духам и призракам жить, Где усопшим положено быть.Но неужели именно там обретается теперь Главкон? Неужели молодому, сильному, чистому сердцем определена та же судьба, что и низкому и преступному? Мудрейший Гомер умолчал об этом. И всё же он намекнул, что не все обречены на печальную участь. Вот что было обещано Менелаю, супругу Елены:
Но для тебя, Менелай, приготовили боги иное: Ты не умрёшь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе; Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь Послан богами — туда, где живёт Радамант златовласый (Где пробегают светло беспечальные дни человека, Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает; Где сладкошумно летающий веет Зефир, Океаном С лёгкой прохладой туда посылаемый людям блаженным)...Неужели там пребывает один лишь Менелай?..
Персия, словно туча, наползала на Афины с востока. Приходившие из Азии слухи говорили о небывалой мощи. Трудно было есть, пить, посещать суды и гимнасии, зная наверняка, что лето поставит Афины перед лицом либо рабства, либо гибели. Умные люди притихли. Глупцы сделались беззаботными. Из обихода исчезло слово «покорность» — по всеобщему невысказанному согласию. Женщины готовы были заколоть любого труса, ибо храбрости у них было больше, чем у мужчин. Они знали участь покорённой Ионии: милостивая смерть мужчинам, а для женщин смерть при жизни в персидских
Тем не менее весна, как всегда, радовала глаз. От Египта дул тёплый ветерок. Соловьи заливались в оливковых рощах. Снег сошёл с вершины Пентеликона. По всему городу носились ватажки детей, распевавших «Песню ласточки» и ждавших за это подарок в виде медового пирожка:
Прилетела ласточка С ясною погодою, С ясною весною. Грудка у неё бела, Спинка чёрненькая.И многие из хозяек, вознаграждая ребят, проливали слёзы, гадая о том, где встретят следующую весну эти не винные души — в персидской неволе или, что лучше, в Аиде.
Тем не менее одной из женщин в ту весну даровано было утешение. О радостном событии соседей оповестил вывешенный на стене оливковый венок. Гермиона родила сына. Повитуха объявила, что не видела ещё более красивого младенца. А мать назвала его Фениксом, чтобы в нём вновь ожил Главкон Прекрасный. Демарат каждый день посылал в Элевсин гонца узнать о состоянии Гермионы. В День именования, десятый после родов, он уклонился от присутствия на собрании друзей и родственников, прислав, впрочем, Гермионе ценную статуэтку.
Поблагодарить за подарок счастливая мать поручила своему отцу.
Старик Конон, отец Главкона, скончался на следующий день после рождения внука. Он так и не оправился от удара, нанесённого ему постыдной кончиной сына, и без того причинившего ему столько неприятностей. Огромное поместье в Марафоне отошло к новорождённому. Демарат немедленно оценил возможности, предоставляемые подобным жестом, и, когда кто-то из дальних родственников попытался опротестовать завещание, объявил, что будет защищать права ребёнка. Недовольный успокоился, не желая спорить с любимцем судей, а в городе заговорили о том, что Демарат щепетильно блюдёт память покойного друга.
И в самом деле, Демарат мог бы показаться одним из счастливейших людей в Афинах. Его избрали стратегом, и он получил власть над войском вместе с Фемистоклом. У него были деньги, и он то и дело устраивал пиршества, на которых присутствовали видные горожане. Зимой он попросил у Гермиппа руки Гермионы. Гермипп ответил Демарату, что после страшной кончины Главкона будет рад такому зятю, но не стал скрывать, что дочь поминает имя Демарата лишь с ненавистью, а состояние её здоровья не позволяет торопить события. Оратор как будто удовлетворился таким ответом. «Женские страхи проходят со временем». Однако слухи об этом разговоре, как всегда, опередили истину и превратились в лживую весть о полном согласии между обеими сторонами, которая долетела даже до Азии, заледенив сердце Главкона.
Но бочку мёда портила ложка дёгтя. Демарат понимал, что утратил доверие Фемистокла. Коротышка Симонид, человек влиятельный и проницательный, обращался с ним весьма холодно. Остыла и дружба с Кимоном. Но хуже всего был необузданный страх. Как никто другой в Элладе, Демарат знал, что «киприот», иными словами — Мардоний, отплывший из Афин на «Солоне», благополучно обретается в Азии. Итак, Мардоний сумел спастись, несмотря на бурю. Что если подобное чудо помогло уцелеть и поставленному вне закона изгнаннику? Что если мёртвый оживёт? Эта мысль преследовала Демарата ночью и днём.