Ксеркс
Шрифт:
На следующий день Демарат посетил святилище Эриний, расположенное на холме Ареопага.
– Старый обет, давно ожидающий своего исполнения и принесённый во времена, когда я только начинал выступать на Беме, — так пришлось пояснить это друзьям перед посещением столь зловещего места.
Немногие из афинян проходили мимо устроенного в расщелине святилища мстительниц, не оградившись торопливым движением руки от злого глаза. Воры и люди с нечистой совестью старались дать крюк, чтобы не напомнить о себе Алекто, Мегере и Тисифоне, безжалостным гонительницам виновных. Ужасные сёстры преследовали человека всю его жизнь и
Демарат совершил положенную жертву: двух чёрных баранов, обрызганных благоуханной водой, зарезали на алтаре перед святилищем. Жрица, седая карга, спросила у гостя, войдёт ли он в пещеру, чтобы изложить свою просьбу к великим богиням. Оставив друзей снаружи, оратор вошёл в дверь в стенке пещеры, которую открыла перед ним жрица. Его окружили стены из камня, невысокая, в рост человека, пещера уходила вглубь живописной скалы. Изваяний богинь не было, имелось лишь несколько табличек, принесённых в дар благодарными просителями, сумевшими умилостивить грозных мстительниц.
– Если ты хочешь молиться, кирие, — проговорила старая ведьма, — я должна буду выйти и закрыть дверь. Эринии любят мрак, ибо окружены им в Тартаре, своём родном доме.
Она вышла. В пещере стало темно, и Демарату показалось, что он погребён заживо. Из тьмы к нему приближались призраки. Из расщелины доносилось хлопанье крыльев, кто знает, летучей ли мыши, пленённой птицы или самой зловещей Алекто. Опустив руки долу, чего требовала молитва подземным, адским божкам, он торопливо зашептал:
– Внемлите, о, сёстры, ужасные и милостивые, молению моему. Если угодно было вам моё приношение, снимите с сердца моего эту тяжесть. Избавьте меня от страха перед пролитой кровью. Или не боги вы? Или не ведомы бессмертным все помыслы смертных? Нет, знаете вы всю глубину моего искушения, сколь тяжким было оно, какими сладостными казались мне жизнь и любовь. Так пощадите меня. Даруйте мне безмятежный сон. Избавьте от Ликона. Даруйте мир душе моей, а за это, клянусь вам Стиксом, великой клятвой самого Зевса, построю для вас храм на священном поле в Колоне, где вечно будут почитать вас в своих собраниях люди.
Он умолк. В темноте шевельнулось что-то белое. Захлопали крылья. Демарат не сомневался в том, что перед ним возникло лицо Главкона. Главкона! Погибшего в море, лишённого погребения, тщетно в поисках отдыха скитающегося теперь по свету. Всё это Демарат ощутил за какое-то мгновение. Колени его подогнулись. Зубы застучали друг о друга.
Отскочив к двери, он распахнул её и вывалился наружу, так и не заметив выпорхнувшую вместе с ним голубку.
– Страшное место! — обратился оратор к ожидавшим его друзьям. — Задержаться там после совершения молитвы способен лишь человек, наделённый жестоким сердцем.
Через несколько дней в Элладе с удивлением узнали, что войско ушло от Темпе, даже не обнажив оружия и оставив проход открытым для армии Ксеркса. Утверждали, что Демарат, как всегда бдительный, буквально в последний миг обнаружил слабости в обороне, способные повлечь за собой катастрофические последствия. Посему, скорбя об отступлении, все возносили хвалу дальновидному оратору. Все... за исключением двоих: Биаса и Формия. Они нередко беседовали между собой, в особенности после кратковременного визита Хирама.
–
Однако Гермионе не было дела до всего этого. Её руки были заняты пелёнками. А мысли — плетёной колыбелью, подвешенной между столпов дома Гермиппа, смотревшего прямо на Саламин.
Глава 5
Нетрудно превозносить благословенный мир. Ещё проще живописать ужасы войны, и всё же война на все времена останется величайшей игрой из всех, которыми способны занять себя острые умы. Ибо она призывает к жизни всякий талант, всякую разновидность отваги, физической и духовной. Немедленно пробуждая в человеке животное начало, столь же быстро она делает его героем. Только война требует от людей звериной силы, железной воли, змеиной хитрости и львиной отваги, и притом сразу. А о том, кто в должной мере наделён всеми этими качествами, история напишет: он победил. И поскольку боги щедро оделили Мардония, всё знавшего и успевавшего повсюду, Главкой заранее оплакивал участь Эллады, забывая о сокрушительной силе греческого оружия.
Какое-то время казалось, что персидские полчища иступят в Афины без битвы и дарования Мардония останутся втуне. Ксеркс прошёл по Фракии и Македонии, встретив на пути своём лишь покорное гостеприимство городов, лежавших на пути. В Дориске он провёл смотр войска и улыбнулся, узнав от раболепствующих писцов о том, что за знаменем его шли семнадцать сотен тысяч пехотинцев и восемьдесят тысяч всадников. Перебежчики и лазутчики, прибывавшие с юга Эллады, говорили о том, что духом пали даже самые стойкие патриоты, что повсюду — кроме Афин и Спарты — звучат голоса, требующие послать непобедимому царю «землю и воду» в знак покорности. Главкон, знавший замыслы Фемистокла, рассчитывал, что возле Темпийского прохода, за которым лежала Фессалия, эллины встанут насмерть. По слухам, десять тысяч греческой пехоты уже стояли там. Однако надежды изгнанника рухнули. К разочарованию персидских вельмож, больших любителей битв, скоро стало известно, что трусливые эллины бежали на кораблях, оставив перед завоевателями открытой дорогу на плодородные равнины Фессалии.
Рухнула последняя надежда Главкона. Эллада обречена. Он едва ли не рассчитывал вот-вот увидеть Фемистокла, прибывшего из Афин с мирным посольством. Прежней жизни, казалось, не возвратить, и он покорился стараниям Мардония научить его поступать, говорить и мыслить, как подобает истинному сыну Востока. Как-то вечером он даже низко склонился перед царём и был вознаграждён приглашением сыграть с его величеством партию в кости. Ксеркс простёр свою милость ещё дальше: он позволил своему новому подданному выиграть у него троих красивых рабов-сирийцев.
– Твои эллины становятся мудрыми, — объявил властелин, когда в стан его прибыло посольство локрийцев, явившихся к Царю Царей с землёй и водой. — И если они научатся быть правдивыми, то могут даже сравняться с арийцами.
– Великий государь не слыхал лжи из моих уст, — ответил Главкон.
– Ты быстро учишься добродетелям. Следует возвысить и вознаградить тебя за это.
– Царь слишком щедр ко мне. Боюсь, многие его подданные втайне осуждают моё быстрое возвышение.