Кто готовил развал СССР
Шрифт:
Способы для этого имелись. Можно было еще больше снизить цены на нефть. Можно было прищучить подконтрольные КГБ заграничные «фирмы друзей», можно было арестовать счета, можно было устроить массовую высылку советских разведчиков из США, ведь возвращение в «совок» было худшим наказанием для загранкомандированного (кстати, за всю историю СССР не было ни одной массовой высылки наших разведчиков из США, зато был случай, когда из Англии выслали резидентуры КГБ и ГРУ в полном составе — в 1971 г.)
Однако ничего подобного сделано не было, и США продолжали совершенно бесполезные для них и жизненно важные для Европы переговоры о РСМД. Почему?
Внешнюю политику США теоретически определял президент, бывший киноактер Р. Рейган. У ФБР были возможности поправить своего агента. Были такие возможности и у ЦРУ,
Провальные для США итоги «перестройки» при том, что была возможность обеспечить свои интересы — это во многом «заслуга» У. Уэбстера. И не только его, но и вице-президента (а с 1989 г. — президента) Дж. Буша-ст., бывшего директора ЦРУ Чем это было вызвано, и каким образом американская Родина оценила заслуги героев, мы еще попробуем разобраться.
12 июня 1987 г. США изъявили принципиальное согласие пойти на ликвидацию РСМД в Европе, и сразу после этого М. Горбачев поднял вопрос о необходимости сокращения обычных вооружений, заявив следующее: «Проблему сокращения обычных вооружений в Европе надо решать кардинальным образом. Сейчас эта задача выходит на первый план. С такими непомерно разросшимися армиями безопасность Европы обеспечить нельзя. Если у нас больше вооружений — будем сокращать мы. Если больше у них — пусть сокращает НАТО».
Вся перестроечная игра идет в пользу Европы, о ликвидации МБР Горбачев даже не заикается, а киноактер Рейган и дергающие его за ниточки кукловоды Уэбстер и Буш-ст. притворяются, что ничего не замечают.
Самому лично Горбачеву «перестройка» была совершенно не нужна, и он по возможности старался ее торпедировать. Поэтому он затормозился, и подписание Договора всячески откладывалось и затягивалось.
И тогда пришлось показать Михаилу Сергеевичу, что Борис Николаевич готов начать бороться за власть. А в этой борьбе с Ельциным у Горбачева шансов не было. Первоначально никаких разногласий с Горбачевым у Ельцина не наблюдалось, он даже проявлял к Генеральному секретарю демонстративное уважение и чинопочитание, если не сказать — заискивание. Бывший начальник охраны Ельцина А. Коржаков вспоминал: «К телефону прямой связи с Генеральным он летел со всех ног — бросал все, чем бы ни занимался. (…)
Ну, представьте: за столом идет совещание, мы где-то в сторонке сидим — и вдруг звонок. У него стул падал, так он вскакивал, чтобы бежать к аппарату… Только и слышно было: «Михал Сергеич, Михал Сергеич, Михал Сергеич…». Он даже на Вы к нему не обращался, исключительно по имени-отчеству. Как заладит через каждое слово…» [18.3].
В сентябре 1987 г. Э. Шеварднадзе отправился в Вашингтон на очередной раунд переговоров о ликвидации РСМД. Спорить было больше не о чем, и договор надо было подписывать.
Однако М. Горбачев по своей старой традиции — тянуть время и ничего не делать — мог откладывать подписание договора годами, и понадобился хороший толчок, чтобы «процесс пошел». И тогда 12 сентября 1987 г. Б. Ельцин написал М. Горбачеву письмо. В этом письме он как бы ругался на Е. Лигачева, но при этом делал «тонкие намеки на толстые обстоятельства» — на манеру Горбачева уклоняться от проведения реальной «перестройки», заниматься говорильней вместо реальных реформ: «Задумано и сформулировано по-революционному. А реализация, именно в партии, — тот же прежний конъюнктурно местнический, мелкий, бюрократический, внешне громкий подход. Вот где начало разрыва между словом революционным и делом в партии, далеким от политического подхода. (…)
Прошу освободить меня от должности 1-го секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это официальным заявлением» (Цит. по [8]).
От такого можно было со стула упасть — ни один из партийных деятелей никогда в жизни добровольно в отставку не просился! Было принято писать формальные заявления об уходе «по собственному желанию», но только после того, как вызовут и предложат уйти по-хорошему. Не напишешь «по собственному желанию», не захочешь уйти по-хорошему — мы тебя «уйдем» по-плохому. А Ельцину даже намеков таких никто не делал, ни единым словом не предлагал и не намекал, что надо бы уйти! Заявление Ельцина об отставке выглядело как политический протест. И последствия этого протеста было несложно просчитать: ни один житель Москвы, никогда и ни при каких обстоятельствах не поверит, что Ельцин устал бороться за народное счастье и сам вдруг решил уйти. Даже если каждому москвичу раздать фотокопию ельцинского заявления, все равно никто не поверит — скажут, что это фальшивка, ну не мог Ельцин сам уйти, это злые бюрократы и лично Горбачев его заставили, потому что он им хвосты поприжимал. Согласись Горбачев на отставку Ельцина — и тот мгновенно превратится в готового вождя революции, который боролся за народ и за народ пострадал — бюрократы, гады, решили его убрать, чтобы он не отобрал у них все привилегии и не раздал все простому народу.
Горбачеву вождь революции совершенно не нужен, и поэтому он на письмо Ельцина никак не реагирует и ведет себя так, как будто ничего не было. Однако Ельцину, чтобы превратиться в несправедливо гонимого борца за народное счастье, просто необходима отставка — и чем громче будет эта отставка, тем лучше. (Но отметим, что на Пленуме именно Горбачев поднимает Ельцина, ведущий Пленум Лигачев как бы не замечает поднятой руки. — А.Ш.)
И тогда Б. Ельцин просит слово и произносит речь, в которой говорит совершенно скандальные по тем временам вещи: «Меня, например, очень тревожит — у нас нет еще в составе Политбюро такой обстановки, а в последнее время обозначился определенный рост, я бы сказал, славословия от некоторых членов Политбюро, от некоторых постоянных членов Политбюро в адрес Генерального секретаря. Считаю, что как раз вот сейчас это недопустимо, именно сейчас, когда закладываются самые демократические формы отношения принципиальности друг к другу, товарищеского отношения и товарищества друг к другу. Это недопустимо. Высказать критику и лицо, глаза в глаза — это да, это нужно, а не увлекаться славословием, что постепенно, постепенно опять может стать «нормой», культом личности. Мы этого допустить не можем. Нельзя этого допустить.
(…) Я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности, обязанностей кандидата в члены Политбюро. Соответствующее заявление я передал, а как будет в отношении 1-го секретаря городского комитета партии, это будет решать уже, видимо, Пленум» [8].
Современному читателю, привыкшему к нынешним политическим баталиям, скорее всего непонятно — в чем же тут скандальность? Поясним подробнее: 1) как уже говорилось, ставить вопрос о своей отставке самостоятельно, а не по указанию свыше, было «не по понятиям»; 2) Ельцин сказал, что вопрос о его отставке с поста 1-го секретаря МГК партии «будет решать уже, видимо, Пленум» — т.е. Пленум горкома. Это полностью расходилось со всеми существовавшими тогда традициями — Политбюро «рекомендовало» избрать или сместить 1-го секретаря партийного комитета, а этот партийный комитет послушно голосовал за избрание или освобождение от должности — единогласно. Б. Ельцин же поставил вопрос т.о., что Пленум МГК не проголосует послушно, как ему скажет Политбюро, а «будет решать вопрос» о его отставке — т.е. может решить вопрос, а может и не решить. Не случайно Горбачев сразу же взял слово после выступления Ельцина и сказал: «Что-то у нас получается новое. Может, речь идет об отделении Московской партийной организации? Или товарищ Ельцин решил на Пленуме поставить вопрос о своем выходе из состава Политбюро, а 1-м секретарем МГК КПСС решил остаться? Получается вроде желание побороться с ЦК». Он правильно все понял — в словах Ельцина звучало неприкрытое желание побороться с ЦК! 3) Ельцин заявил, что «славословия» в адрес Генерального секретаря могут привести к «культу личности». Он посмел в своем выступлении задеть священную особу!
Живой Генеральный секретарь по статусу был чем-то вроде царя — он был непогрешим. Критиковать можно было кого угодно, но только не Генсека. Царь никогда и ни в чем не виноват — во всем виноваты злые бояре, которые творят злые дела за спиной у государя-батюшки. Все хорошее, что в стране происходит — это заслуга царя, а все плохое — это вина злых бояр.
В послевоенной истории СССР было только два случая, когда главу партии критиковали открыто: в июне 1957 г. и в октябре 1964 г. В 1957 г. «антипартийная группа» — Маленков,