Кто хочет стать президентом?
Шрифт:
Нина стояла очень близко и смотрела во все глаза. Она видела: все чисто и честно. И при этом сердце ее разрывалось. Она была уверена, что поступила правильно. С другой стороны, ее изводила мысль о том, что не мог же Винглинский, человек, по ее мнению, бездонно умный, а главное, бесконечно циничный, просто так взять и отвернуться от возможности овладеть чудом. Чем больше она убеждалась, что опыт происходит на высочайшем уровне, тем сильнее ее жгла уверенность: Винглинский имел основания запретить его проведение. «Мы все агностики, мой друг», – сказал поэт. Иными словами,
Так, в чем же дело?!
Я права?!
Да.
Вон, смотрите же, она вертится! Машина работает! Уже минуту этот проклятый то ли ротор, то ли шпиндель крутится, хотя по всем расчетам должен был бы остановиться уже через десять секунд.
Нина презирала – и от всей души – знахарей, колдунов, ведунов, парапсихологов, телекинезников, спиритов, левиаторов, вампиров, а заодно и представителей ни в чем не виноватой мануальной терапии. Но тут-то как быть? Это же наука, наука и техника. И вот уже четыре минуты крутится это колесо перед горящими глазами телекамер!
Лапузины сдержанно беснуются, принимая поцелуи и товарищеские тычки в бок. Грэг стоит в углу, закрыв свои фантастические глаза ладонями, и из-под ладоней бегут слезы. Стреляет шампанское, которому никто не велел являться. Ведущий-кроликовод красен как совесть Дзержинского, его наверняка хватит удар, если этот парад победительной технической отечественной мысли немедленно не прекратится.
Но Винглинский… Чтобы сделать возможной эту запись, Нина готова была даже подыгрывать ему, изображая солидарность в цинизме. Мол, изобретатели – это всего лишь ход в игре, съемные фигуры, и когда надо будет, их уберут. А сама тайком верила, знала, что права, и вот теперь в полнейшем ужасе осознает, что, вполне вероятно, прав как раз улетевший шеф.
Никакого абсолютного топлива нет. По одной простой причине: его быть не может.
Как напоминание о большом мире, где действуют свои законы и правила, зазвонил телефон.
Нина сразу поняла, кто это.
И многие из присутствующих поняли.
Испуганные взгляды в ее сторону. Как будто все с самого начала знали, что Нина Андреевна здесь самоуправничает.
Нина сделала знак телевизионщикам и своим людям – продолжайте. Подбежавшему Виталию Лапузину, рванувшемуся было к каналу связи с олигархом, она коротко, не оскорбительно, но безапелляционно цокнула трубкой по немодным очкам и сказала:
– Набирайте статистику, а я отойду поговорю.
И двинулась в ту сторону ангара, куда долетали только отраженные лучи телевизионного света, где пахло доисторическим тосолом, окаменевшей ветошью и древней соляркой, где на ремонтных ямах стояли в свое время еще «ЗИСы», помнившие мастеров, которые помнили вообще черт знает что.
– Тебе что, Либава позвонил?
Винглинский ответил после неприятного, можно сказать, убийственного молчания:
– Не важно, кто мне позвонил. Ты нарушила приказ.
– Извини.
Опять молчание. Нина продолжала углубляться в прошлое отечественного машиностроения, прижимая трубку к раскаленному уху.
– Ты извиняешься, Нина?
Она пошевелила шеей, словно пытаясь высвободиться из объятий шарфа.
– Я же не права, почему бы мне не извиниться?
– Ты всерьез извиняешься, или это что-то из области – победителей не судят?
Нина поморщилась и закрыла глаза. Разговор ей не нравился, особенно тон этого разговора.
– Я где-то читала, что настоящая демократия – это когда судят победителей.
– При чем здесь демократия, при чем здесь… У меня к тебе еще один приказ. Надеюсь, его ты выполнишь.
Нина замерла. Оглянулась. Ей никого не было видно, значит, и она никому не видна.
– Приказ? Мне? Значит, я еще не уволена?
– Я решу, как от тебя избавиться. И когда. И нужно ли мне это. А приказ такой: добейся, чтобы все материалы этой дурацкой телепередачи остались у тебя. Никому никаких копий! Поняла?!
Потрогав свободной рукой родной свой шарф, девушка улыбнулась.
– А ты хочешь посмотреть, что мы тут такое сняли. Я это почувствовала.
– С чего ты решила?
– В случае противном ты бы приказал все уничтожить.
– Не говори глупостей! Озверевшая толпа, которая там наверняка жрет коньяк за мой счет на радостях, просто не позволит тебе этого сделать. Хотя бы запри под замок. Поняла?
Нина улыбалась, глядя в сторону места испытаний. Было слышно, как собравшиеся что-то считают хором. Скорее всего, секунды, прошедшие с начала испытания.
– А ты знаешь, она ведь вертится. До сих пор.
– Хватит бредить, Нина. Тоже мне, Галилей нашелся, иллюминат в юбке. Ты просто не представляешь, какого рода дела сейчас начинаются, поэтому… ты слышишь меня, Нина? Ты слышишь меня?
Глава четырнадцатая
Встреча с далеко идущими последствиями
г. Москва, Шереметьево-2
Сказать, что господин Винглинский был в бешенстве, значит, сказать полную правду, описать ровно то чувство, которое он сейчас испытывал. У него было для этого сразу несколько поводов. Разные по значению и размеру, все они норовили ткнуть в одну и ту же рану, скрываемую под длинным серым плащом, то запахиваемым, то распахиваемым длинными руками олигарха.
В комнате для вип-публики стояла страшная тишина. На столе уже в четвертый раз остывал кофе, официантки были готовы Бог знает на что, лишь бы этот господин с умным, немного отрешенным лицом перестал злиться.
Больше всего Винглинского злило молчание Нины. Ну нахамила, ну выскочила за пределы своей компетенции, но теперь-то зачем скрываться?
Меньше, но тоже сильно злило олигарха запаздывание самолета из Испании. Он должен был прибыть еще час назад с Кириллом Капустиным на борту, однако все не прибывал и не прибывал. Место для разговора выбрал сам Капустин. Лететь в Калинов ему не хотелось, вызывать Винглинского на Тенерифе было неудобно. Сошлись на встрече на нейтральной территории.