Кто и когда купил Российскую империю
Шрифт:
Нередко по распоряжению Дзержинского или Аванесова на такие облавы я посылал бойцов из кремлевской охраны. Бывало это чаще всего по воскресеньям. Так было и в воскресенье 21 апреля 1918 года.
В то утро из Кремля выехало несколько грузовиков. Подъехав к Сухаревке с разных сторон — с Садовой, Сретенки, Мещанской, — грузовики остановились, сидевшие в них латыши слезли, рассыпались в цепь, сжали рынок в стальное кольцо и начали облаву. Задержали свыше трехсот человек.
Задержанных, как обычно, посадили в кузова грузовиков; латыши, держа винтовки наперевес, уселись по бортам, и грузовики, по мере того как наполнялись, отправлялись один за другим в казармы, где уж тщательно разбирались с каждым задержанным и либо передавали милиции, либо отпускали на все четыре стороны.
На улицах было пустынно, разве изредка попадется
Стоявшим возле “Метрополя” постовым милиционерам показалось, что стреляют с грузовика, и стреляют по “Метрополю”. Они подняли панику, и отряд, охранявший “Метрополь”, выскочил по боевой тревоге на площадь, мигом залег, выкатил пулеметы. А в это время с горы, от Лубянской площади, мчится второй грузовик.
Завидев приближающийся грузовик, милиционеры решили, что это возвращается тот самый, с которого, как им казалось, стреляли, и бросились наперерез, пытаясь его остановить. Не тут-то было! Шофер заметил бегущих к грузовику вооруженных людей и, предположив, что это сообщники задержанных хотят их освободить, прибавил газ. Сидевшие на бортах латыши вскинули винтовки.
Убедившись, что грузовик не задержать, охрана “Метрополя” и милиционеры открыли ему вслед ружейную и пулеметную стрельбу. Несколько человек в кузове было ранено, а один латышский стрелок убит наповал. Пострадал и кое-кто из случайных прохожих.
Услышав пулеметные очереди, шофер сообразил, что тут что-то не так, пулеметов у бандитов быть не может, и круто затормозил. Прошло несколько минут, пока разобрались, и смущенные милиционеры, стремясь загладить свою вину, попытались оказать помощь раненым, но тщетно. Молча отстранив милиционеров, латыши забрались и кузов, в грузовик медленно тронулся к Кремлю…» [12]
На протяжении всего 1918 года жизнь в городе неуклонно ухудшалась. Остатки былой стабильности все больше уходили в прошлое, а у новой власти не было ни опыта, ни сил в условиях начавшейся Гражданской войны, чтобы наладить хотя бы подобие нормальной жизни. К концу 1918 года в Москве и Петрограде начался голод, сопровождаемый жестоким холодом, поскольку топлива для отопления домов тоже не хватало.
12
Мальков П.Д. Записки коменданта Кремля. М.: Воениздат, 1987.
Вот как описывал осень 1918 года в Москве полковник А.Ф. Федоров, устанавливавший советскую власть в Уфимской губернии и некоторое время служивший в Москве: «…Поселили меня в отдельном номере роскошной гостиницы “Савой”, убранной громадными зеркалами, хрустальными люстрами, дорогими коврами. Но с какой радостью поменял бы я свой великолепный номер на убогую, но теплую крестьянскую избу! Гостиница не отапливалась. Никакие ковры, в которые я завертывался или которые набрасывал на себя, ложась спать, не спасали. Коченея от холода, я каждые двадцать — тридцать минут просыпался, вскакивал и принимался бегать по коридору, чтобы согреться, и снова ложился. Так всю ночь. Невыспавшийся, разбитый, я приходил на работу. В учреждении было довольно тепло, и я хотел ночевать в своей рабочей комнате, устроившись на сдвинутых столах. Но это строго запрещалось.
Не менее жестоко мы мучились и от голода. Наша столовая кормила хуже, чем даже госпитальная. Чтобы поддержать слабеющие силы, я периодически ходил на толкучку, продавал там за бесценок что-нибудь из своих вещей и досыта наедался тощей конины. На мою скудную выручку ничего другого достать было невозможно.
Однажды заведующий послал меня на продовольственный склад ЦК партии получить полагающийся ему за неделю паек. Велико было мое изумление, когда там отвесили полтора фунта мяса, два фунта смешанного с мякиной черного хлеба, горсточку пшенной крупы и столько же коричневой соли.
Москва голодала. Куда бы ни пошел, на кого бы ни взглянул — всюду следы голода. На улицах то и дело попадались дохлые или издыхающие от истощения лошади. Их долго не убирали: то ли не было времени или сил для этого,
Надо сказать, что, несмотря на тяжелейшие условия жизни, масштабы бедствия в городах могли иметь более катастрофичные последствия, если бы не усилия новой власти и не идейность, вдохновлявшая ее сторонников.
Я.В. Харитонов, бывший в 1918 г. курсантом в Кремле, вспоминал: «Служба в Кремле была очень тяжелая, но мы, зная трудности, которые переносил весь народ, не роптали. Больше того, от скудного пайка хлеба мы ежедневно добровольно отчисляли по 200 граммов в пользу голодных, беспризорных детей. То же было и с приварком, и с сахаром. Да, Москва выглядела в те годы весьма своеобразно. Идешь, бывало, по улице и видишь, как из каждой форточки торчит железная труба, стены домов закопчены, стекла заморожены, а зайдешь в комнату, то на полу или на столе увидишь миниатюрную железную печку “буржуйку”, которая топилась лучиной или маленькими чурками. Чаще всего на это дело употреблялись столы, табуретки, стулья и другая мебель.
13
Федоров А.Ф. Октябрьские зори. М.: Воениздат, 1962. С. 168.
А как питались рабочие на фабриках и заводах! Несмотря на то что они работали не покладая рук, давали фронту все, что необходимо, получали всего лишь по 50–100 граммов хлеба в день, а иногда вместо хлеба мороженую картошку или мерзлые кочерыжки от капусты, за которыми ходили с топором на поля» [14] .
О том же вспоминает и направленный в те годы на учебу в Академию Генерального штаба Н.А. Соколов-Соколенок: «Жили мы тогда очень и очень скромно. Основными исходными продуктами питания, из которых наши мастера кулинарии виртуозно готовили разнообразные блюда, были чечевица, перловка, иногда — пшено, картофель и капуста, вместо мяса — сырая и вареная селедка, вобла да еще соленая селедка. И все это с редким добавлением небольшого количества подсолнечного или льняного масла. На обед в пайках полагался, конечно, и хлеб, но только черный и с большим процентом различных суррогатов, в первую очередь — жмыха. В пайках иногда бывали небольшое количество сахара и несколько пачек махорки “вырви глаз”.
14
Харитонов Я.В. Из воспоминаний кремлевского курсанта// Москвичи на фронтах Гражданской войны. Воспоминания. М.: Московский рабочий, 1960. С. 411.
В условиях полуголодного существования особенным весельем запомнились дни, когда слушатели академии получали откуда-нибудь с фронта или из войск гостинцы. Помню, как из армии Буденного пришел вагон яблок, а поздней осенью двадцать первого года — вагон квашеной капусты. В обоих случаях нормы общественного распределения были одинаковыми: холостякам — по ведру, семейным — по два.
Не избалованные фруктами, мы, холостяки, щедро раздаривали яблоки своим знакомым и сотрудникам академии, зато “деликатесной” капустой наслаждались досыта только с особо избранными. У меня таковой избранницей оказалась моя будущая жена. Я не раз вспоминал, как сидели мы, свесив ноги на окне холодной комнаты, и с необычайным удовольствием черпали из ведра эту капусту. К концу визита невесты капусты в ведре оставалось все меньше.
Не лучше обстояло дело и с денежным довольствием. Деньги падали в цене с такой катастрофической скоростью, что получаемого миллионными знаками жалованья, именно жалованья, а не заработной платы, хватало иногда лишь на то, чтобы расплатиться только за махорку “вырви глаз”, которую удавалось выпросить в долг у доброго приветливого старика гардеробщика в академии.
Еще хуже обстояло дело с обеспечением нашего жилья топливом. В неотапливаемых комнатах стояли небольшие железные печурки — “буржуйки” с выкинутыми наружу через форточки окон вытяжными трубами. Ложишься, бывало, спать — от “буржуйки” тепло, встаешь — температура в комнате та же, что и на улице. В зимнее время эта печурка придвигалась непосредственно к кровати с таким расчетом, чтобы утром, высунув из-под одеяла руки, разжечь ее сразу же заранее приготовленной щепой. Начнет “буржуйка” давать тепло, значит, можно вставать и одеваться, да и то не отходя от нее слишком-то далеко.