Кто идет?

Достян Ричи Михайловна

Ну вот, накануне рейса «Седов» ночевал в луговой стороне, замаскированный ветками. В те дни весь флот ходил в зелени — сверху немцы принимали суда за островки, благо их много на Волге.

Вечером двадцать шестого Галашин созвал всех женщин, проводниц, работников ресторана, и сказал: «Дело опасное. Идите-ка берегом, так вернее доберетесь до своих».

На берег никто не сошел… почти никто. Капитан еще раз обратился к команде: кто не уверен в себе, пусть сойдет сейчас! Таких не оказалось. После этого началась подготовка «Седова» к обороне. На тент были выведены пожарные насосы, чтобы судно все время обливалось

водою. Водою частично затопили каюты. Рубку забронировали автопокрышками. Пассажиры разместились в трюмах. Боцман со своими помощниками заготовил все необходимое для заделки пробоин в корпусе. По всему судну были расставлены посты с таким расчетом, чтобы ни одного уголка не оставалось без надзора.

На следующий день, в одиннадцатом часу ночи, капитан дал команду: «Полный вперед!» И было у него на борту двести человек пассажиров — раненые и эвакуированные, четыреста пятьдесят тонн военного груза, команда, члены семейств и десять зенитчиков, запертых на ключ.

Ночь была темная — ни одного огонька на воде, только бурый отблеск пламени. В рубке капитан, покойный лоцман Козлов и штурвальный Матвей Денисов.

Василий Адамович бережно взял спичечный коробок и пододвинул его к уголку книги. Он свел брови и, пристально глядя на коробку спичек, очень медленно повел ее вдоль зеленого корешка.

— Теплоход подошел к Черному Рынку, это рядом с Тракторным. В ту же минуту взвились четыре ракеты, повисли в небе, осветили теплоход. Вы видите?! — закричал Василий Адамович. — Вот тут началось! Они били из орудии и минометов по тонким надстройкам - это же все равно что бить по этому спичечному коробку! Целый час!

Неужели вам не рассказывали?

Я промолчала. Мне хотелось дослушать, как этот человек, влюбленный в дебаркадеры, говорит о чужих подвигах. Василий Адамович говорил, а мне припоминалось, как о том же рассказывал матрос Олесов:

«Шестьдесят минут нас крошило, шестьдесят минут — это же понятно, что такое иногда бывает час?.. А вот мы до сих пор живем, и «Седов» наш жив, и «дед» наш здравствует, и рулевой Матвей тоже все это время, пока шли в огню, у колеса выстоял — не шелохнулся человек никуда! Потому что с ним тут же капитан был, который что скажет, то и сбудется. А он сказал: уверен, что пройдем! Ну, а мы с ним всегда заодно, мы тоже были уверены, что пройдем, и тут, конечно, как полыхнет пожар! От Рынка до Ерзовки семь раз горели. Семь пожаров погасили».

О том же самом, очень волнуясь, рассказывал мне и боцман Тимохин:

«В одно время и тонем и горим. В первом классе раковины от жара трескаются, в трюме — вода! Девять пробоин — это ж полный ко дну! Тут, конечно, боцман засучил рукава, но, конечно, хуже всего капитану. А он — ну куда там!.. Он имел свою волю. Вот если наш капитан промахнул бы — пошел середкой, — мы бы сгорели или потонули. Разница не особенно большая. Да-а, с кем ни поговори, каждый скажет: он спас теплоход и всех. Я даже не располагал, что останусь живой. А главное в этом деле — голова у него хорошо думает: не разрешил, видишь, зенитчикам стрелять. Только бы фрицам наводку сделали, а толку?.. Конечно, спасибо ему, слава богу, жив остался. Детей у меня много и жена есть, а жена не сапог — с ноги не скинешь. Ну, хватит, всего насказал, остальное другие скажут».

Говорили и другие, каждый по-своему, и все об одном: это

капитан спас сотни жизней и судно. Он сказал, что пройдем, — потому и прошли!

…Василий Адамович мучительно медленно двигал по скатерти коробок впритирку к книге. Другая рука, сжатая в кулак так сильно, что побелела кожа на суставах, лежала на переплете.

— …Гитлеровцы стали бить по рубке из пулеметов, но пули вязли в автомобильных покрышках, которыми изнутри была обложена рубка. Один только осколок влетел внутрь, он прошел между капитаном и лоцманом и врезался в переднюю стенку… Кстати, эта дыра так и оставлена на память… Посмотрите потом — в левом углу, внизу.

Пятнадцать километров прошел «Седов» под огнем. С берега видели — шел как факел!

Спичечный коробок добрался до верхнего уголка книги. Василий Адамович откинулся на спинку стула, улыбнулся, разжал кулак и, поглаживая зеленый переплет, с облегчением сказал:

— У Ерзовки огонь прекратился сразу, все, крышка! Дальше немцев не было.

Василий Адамович замолчал. Он выглядел усталым. Только глаза были еще разгоряченные. Он поглядывал то на стенку, то на стол. Что-то еще мелькало у него перед глазами. Потом спросил:

— Послушайте, а что, Галашин вам ничего не рассказывал?

— Рассказывал… Могу повторить: «Команда показала образцы мужества, в результате чего теплоход «Георгий Седов» с честью выполнил поставленную задачу и прорвался в Горький через линию огня. Убитых не было. Ранило одного матроса».

— И все? — с умилением спросил Василий Адамович. — Какой молодец, а?.. Русская душа — не умеет хвастать!..

На следующий день, за несколько часов до Куйбышева, я нашла Василия Адамовича на палубе. Встретил он меня очень приветливо и до самого привала рассказывал интереснейшие истории о дебаркадерах. Оказывается, у них есть своя столица — Алатырь, близ Казани. Там они зимуют, там царство плотников и всяких деревянных дел мастеров. Оказывается, в старину подводные части дебаркадеров заполнялись солью, чтобы дерево не гнило.

Рассказывал все это Василий Адамович медленно, с утомительными подробностями, называя дебаркадеры единицами и измеряя их погонными метрами… И все равно впечатление было такое, как будто речь шла о произведениях искусства.

Он говорил до тех пор, пока не стал отчетливо виден куйбышевский пассажирский пыльно-голубого цвета «дебаркадеришко», как называл его Василий Адамович.

Когда теплоход стал разворачиваться, Василий Адамович побежал к другому борту. Положив руки на поручни, он впился глазами в свою «единицу» и с этой минуты позабыл обо мне. Разглядывая голубой плавучий дом, который быстро увеличивался, приближаясь, Василий Адамович, как художник у картины, то отдалялся в глубину палубы, то подходил к поручням. Потом, наклонив голову набок, смотрел куда-то вниз, бормоча:

— Провис… провис корпус, докования просит.

Перед отвалом из Куйбышева я еще раз увидела Василия Адамовича. Он сидел на корточках под окном диспетчерской и согнутым пальцем обстукивал филенку. Я окликнула его. Василий Адамович выпрямился. Его аккуратный синий китель весь был в паутине, на локтях и коленях темнели мокрые пятна.

Отряхивая ладони, он озабоченно сказал:

— Водотечная единица, придется ломать.

Когда «Седов» отходил, Василий Адамович снял фуражку и крикнул: