Кто идет?
Шрифт:
— Нет?! — насторожился Василий Адамович. — До сих пор не видели?! Теперь вы понимаете, как вам повезло, что вы встретились со мной! Запомните: Трофимов Иван Михайлович, рождения тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, беспартийный, образование сельское, на речном флоте с тысяча девятьсот двадцать пятого года, должность — шкипер, а на самом деле не шкипер, а легенда. Почему вы на меня так смотрите? Совершенно живая легенда. Сейчас я вам это докажу. Одну минуточку, только проверю свою память.
Он вынул из кармана записную книжку:
— Так, рождения тысяча восемьсот восемьдесят
Спрятав записную книжку, он заговорил назидательно:
— Как только прибудете в Сталинград — я ведь в Куйбышеве сойду, — первым делом осмотрите пассажирский дебаркадер. Учтите, я его после ремонта сам принимал. Поверите, во все приходилось вникать, даже по художественной части. Когда подниметесь на второй этаж, в ресторан, обратите внимание на картину, которая висит над лестницей. Переправа на ней изображена.
Вот подошел я к этой картине еще во время приемки и вижу: баркасик идет, баржу с воинами тянет, а трос провис — весь в зигах! Ну, у нас это случается, если, скажем, баржу льдом подзатрет, тогда чалка бывает свободна, она вьется, а тут. Я спрашиваю у художников: «Это у вас что — лед или вода?» Говорят — вода. Тогда я спрашиваю: «Каким же образом двигается баржа на такой чалке?» Ну, для пассажиров, которые мимо картины в ресторан идут или уже из ресторана, это, может, незаметно останется, а вот речники могут даже обидеться.
Поверите, художники тут же воздвигли леса и натянули трос на картине, как я им сказал. Точно по моему указанию… Ну вот, когда все осмотрите, отыщите шкипера — стоит он того. Ивана Михайловича, я убежден, за границей лучше знают, чем у нас. Вы имеете представление, сколько иностранных делегаций перебывало в Сталинграде? Очень вам советую, попросите Ивана Михайловича рассказать, как он этот дебаркадер спасал. Говорит старик очень охотно — привык!
Тсс! Вот это мы послушаем. — Василий Адамович закурил безо всякого на этот раз «с вашего разрешения». — Есть у меня эта слабость — музыку очень люблю. Мандолину сам себе сделал — это раз! Гитару сделал — два! Пианино реставрировал. Только настроить не могу. Вторая моя слабость — лыжи. Каждую зиму немножко хожу. Вот, помню, выпал мне отпуск в Абастумане. За тридцать пять дней десять кило прибавил. И вот чудо! Представляете, сижу на открытом окне, играю на мандолине, а мороз двенадцать градусов, а я играю — красота! Со мной в одной комнате азербайджанец жил, тот все укрывался, а мне после Волги хоть бы что. У нас ведь четыре градуса тепла еще, а мы в тулупах вахту стоим, валяные сапоги надеваем, а там, пожалуйста, в одной рубашке — двенадцать градусов — у открытого окна! Там, видите ли, высоко от уровня моря — в этом все дело.
Мы вместе поужинали, а потом до трех часов ночи проговорили.
Василий Адамович сидел у маленького столика в своей каюте, подперев рукой висок, не отводя глаз от линкруста у меня над плечом. Могло показаться, что там висит панорама сталинградского рейда и он видит то, о чем говорит.
… День, а Волга черная от дыма, который отражается в воде. Ушла в Каспийское море эта вода, а из памяти ее не вытравишь… Плывут одна за
Между налетами и во время налетов эти суда подвозят городу военные грузы и увозят из города население.
Василий Адамович топнул ногой:
— Вы знаете, что эта вот старая посудина постройки 1914 года прошла под лобовым огнем фашистских минометов, а тоже не линкор, как видите, — из дерева и горючей масляной краски. И чуда тут никакого нет. Я это еще тогда понял: самая надежная броня — воля, а еще точнее, душа человека, когда он воюет за свою правду и землю.
Василий Адамович взял книгу в зеленом переплете, положил ее на стол корешком наружу, провел пальцем по верхней его грани.
— Это берег. Вот сюда, на самый край, немцы выкатили минометы и танки. Они вырвались к Волге между Черным Рынком и Ерзовкой. Берег там, как переплет этой книги, ровный.
Он посмотрел на меня внимательно, потом провел ладонью по скатерти перед книгой и сказал:
— Это Волга.
Потом Василий Адамович белыми плоскими пальцами взял спичечный коробок и встряхнул его:
— Это «Георгий Седов» двадцать седьмого августа тысяча девятьсот сорок второго года.
Он осторожно положил коробок на скатерть подле книги.
— Выглядел теплоход тогда немного иначе после многих дней работы на сталинградской переправе. В каютах не было ни одного целого стекла. Зеркал тоже не было целых. Корпус был деформирован. Капитан контужен — контужен, но ходит. В таком виде он явился двадцать шестого августа к наркому речного флота, находившемуся тогда в одном из затонов. Ну, а характер капитана вы, наверно, знаете. Ну, предположим, что знаете!
К этому времени на Волге сложилась такая обстановка, что судам невозможно было дольше оставаться на сталинградском рейде. Галашин сам пришел к наркому и сказал:
«Разрешите увести «Седова». Не могу, чтобы его потопили».
«Пойдешь вниз — минные поля. Пойдешь вверх — фарватер пристрелян фашистами».
«Я пойду вверх, в Горький», — ответил Галашин.
«Тогда держись луговой стороны, поближе к своим, и в плен не попадайся».
«Хорошо, — сказал Галашин, — только я пойду как можно ближе к противнику».
Вы поняли что-нибудь? — с торжеством в голосе спросил меня Василий Адамович. — Ну, слушайте дальше. Дальше нарком говорит: «Вам дадут зенитку». А Галашин отвечает: «Не надо нам зенитки, она будет мешать».
Василий Адамович встал и тут же сел.
— Вот, смотрите: гитлеровцы здесь, на высоком берегу. Это фарватер. — Он ребром руки провел черту на скатерти. — Галашин решил пройти у них под носом — вот здесь, — и Василий Адамович провел ладонью вдоль корешка книги, — чтобы снаряды летели через «Седова» хотя бы в первые минуты, пока враг спохватится. Мысль на редкость простая, но пройти под самым берегом и не угодить на мель может только такой капитан, который знает дно реки не хуже, чем ее поверхность.