Кто меня оклеветал?
Шрифт:
Потом он выкрал в тире пневматическое ружье и обстрелял лучшие аттракционы.
На ловлю Кузьмы выделили две усиленные милиционерами группы дружинников. Нарушителя искали всю ночь, но не могли найти.
А утром он как ни в чем ни бывало вышел на работу.
Бригадир Иван Иванович сказал ему:
— Ты, Кузьма, тут подежурь, а мы пойдем тебя обсудим.
—
— Ничего, мы быстро: дело ясное.
Но дело оказалось далеко не такое уж ясное.
— Семья! Вы подумали о семье? — говорил Павел. — Нет, Аробей, протоколируй мое особое мнение. Двое детей не шутка. А этот «стрелок» не постесняется сесть на шею жене.
— А что мы еще можем сделать? — сердился Аробей. — Кто жучил Верхотурцева на всех пятиминутках? Мы. Кто водил его для повышения культурного уровня в драмтеатр? Мы. Кто хотел его устроить в школу рабочей молодежи без экзаменов? Мы. Кто добился, чтобы ему дали новую квартиру? Опять мы. И что же? Ничего. В школе он сломал парту, в драмкружке пропил в буфете общественные деньги. А на нашу критику он плевать хотел!
Открылась дверь, и в будку ворвались сначала Зина из экспресс-лаборатории, а потом шум и грохот мартеновского цеха. Зина выстрелила в Ивана Ивановича очередью слов и цифр.
— Углерод — двадцать сотых, фосфор — тридцать тысячных, сера — тридцать пять тысячных. И вас вызывают к телефону.
— Спасибо, — сказал Иван Иванович и вышел.
— Зина, — сказал Павел, — если ты будешь бегать по цеху так быстро, то не успеешь выйти замуж за сталевара.
Иван Иванович вернулся с недобрыми вестями:
— Из милиции звонили! Точка! Протоколируй, Владимир: «Коллектив бригады ходатайствует об увольнении…» и так далее. Сам знаешь. И дуй в отдел кадров, утряси это дело.
Но через полчаса Володя Аробей возвратился в цех. Мы были бы неправы, если бы сказали, что у него был вид победителя. Он отозвал в сторону Ивана Ивановича и Павла и закричал им в уши:
— Отдел кадров не возражает. Но вот в чем собака: у Кузьмы, оказывается, завтра день рождения.
— Гм! — сказал Иван Иванович.
Дело в том, что они неукоснительно соблюдали ритуал совместных праздников в дни рождения. При этом имениннику обязательно делали подарок из бригадного общественного фонда.
— Придется, — сказал Иван Иванович, — отложить до завтра. А завтра отнесем подарок, скажем об увольнении и уйдем.
— И все? — спросил Павел, на что-то намекая.
Иван Иванович внимательно посмотрел на него и догадался:
— Ну, что ж, возьмем пару бутылок. Но чтобы ни-ни!
Павел и Володя приняли позу оскорбленных невинностей.
— А уволить мы его все равно уволим, — сказал Иван Иванович. — Раз решили, запротоколировали — надо выполнять.
…С выражением удивления на лице работал Кузьма Верхотурцев этот и весь следующий день. Такого еще не было, чтобы в бригаде оставили без последствий хотя бы мелкое прегрешение.
…Вечером в дверь квартиры Верхотурцевых громко постучали. И когда внушительный голос Ивана Ивановича сказал: «Разрешите!», Кузьма понял, что возмездие настигло его в собственном логове. В полупустой квартире мощные голоса сталеваров гремели, как речь прокурора в детективном фильме.
— Осторожнее, не отбей штукатурку! — кричал Павлу Володя Аробей.
Они внесли и установили посреди комнаты немыслимо пестрый диван-кровать. А Иван Иванович попросил у жены Кузьмы банку и поставил на стол букет нежно-розовых гладиолусов.
— Ну, поздравляем тебя, Кузьма, — хмуро сказал он. — Желаем успехов, так сказать.
— Черт с вами, — взорвался Кузьма, — делайте, что хотите, только не надо ехидства и издевательств.
— Какое ехидство? — удивился Иван Иванович.
Аробей выставил на стол две белоголовые бутылки и сказал:
— Какое может быть ехидство, когда мы пришли поздравить тебя с днем рождения.
— С каким днем? — удивился Кузьма.
На минуту все замолчали. Потом Маша, жена Кузьмы, заплакала. Кузьма посмотрел пристально на бригадира, на Машу, и его нос тоже предательски зашевелился. Но сталевары не любят недомолвок. Павел положил на стол несколько банок с консервами, кулек с помидорами и сказал:
— Забыл про собственный день рождения, поросенок!..
Иван Иванович лично разлил в граненые стаканы содержимое бутылок, и все выпили, с удовольствием закусывая помидорами. Потом они помогали Маше укладывать спать дочерей Кузьмы, которые без конца кувыркались и прыгали на новом диване. При этом Павел спел им колыбельную песенку собственного сочинения. И хотя это было невыносимо смешно, девочки, как ни странно, заснули.
Потом все вместе спели уже не колыбельную песню, и стали строго осуждать Павла за то, что он не оформляет рационализаторское предложение, которое бригада уже внедрила.
Аробей оттащил Ивана Ивановича в сторону и зашептал:
— Может быть, не надо, Иван Иванович!
— Да я уж сам думаю. Завтра придется…
А назавтра Кузьма встретил свою бригаду в бытовке.
— Я пораньше маленько пришел, — смущенно заговорил он. — Вот сбегал, рукавицы новые получил на всех…
Рукавицы бригада пыталась сменить давно, но, увы, безуспешно. Так что победу Кузьмы сталевары не могли не оценить. Они переглянулись, и разговор об увольнении автоматически был перенесен на следующий день.
А на следующий день Кузьма пришел на работу намного раньше гудка и один убрал кучу мусора, по поводу которой бригада вот уже раза три хотела объявить коллективный воскресник.
Когда пришли сталевары, он сказал им с детской непосредственностью:
— Вы — мне, я — вам. В эту получку приглашаю всех ко мне: устроим гигантский сабантуй. Ползарплаты на…
Кузьма выразительно пощелкал себя по кадыку.
Даже невозмутимый Иван Иванович растерялся. А Володя Аробей полез в карман за протоколом, чтобы тут же зачитать постановление бригады и привести его в исполнение. Только Павел вдруг сказал: