Кто нашел, берет себе
Шрифт:
— Еще как можно.
— Тогда укради их. — Энди продолжал улыбаться. — Это будет кража во благо американской литературы. Привези их мне. Они полежат у меня какое-то время, а потом я их продам. Если это не старческая галиматья, они могут принести миллион долларов. Я разделю его с тобой, пятьдесят на пятьдесят. Поровну.
— Нас поймают.
— Я так не думаю, — ответил Энди Холлидей. — Есть способы этого избежать.
— И сколько ты собираешься ждать, прежде чем сможешь их продать?
— Несколько лет. — Энди небрежно махнул рукой, словно речь шла о паре часов. — Возможно, пять.
Месяцем позже, до тошноты устав от жизни на Сикомор-стрит и преследуемый идеей о краже рукописей, Моррис загрузил свои нехитрые пожитки в дышащий на ладан «вольво» и поехал в Бостон. Нашел работу
Однажды он позвонил Энди:
— Ты действительно сможешь продать неопубликованные рукописи Ротстайна?
— Безусловно, — ответил Энди. — Не сразу, как я и говорил, но что с того? Мы молоды. Он — нет. Время поработает на нас.
Да, а главное, за это время он, Моррис, смог бы прочитать все написанное Ротстайном после «Идеального бананового пирога». Прибыль — даже полмиллиона, которые посулил ему Энди, — значения не имела. «Я не наемник, — говорил себе Моррис. — Не гонюсь за Золотым баксом. Это дерьмо ни хрена не значит. Дайте мне денег на жизнь — что-то вроде пособия, — и я буду счастлив. Я — исследователь».
По выходным он начал ездить в Толбот-Корнерс, штат Нью-Хэмпшир. В 1977 году уже брал с собой Кертиса и Фредди. Постепенно нарисовался план. Простой, а значит, наилучший. Разбойное нападение.
Философы многие столетия обсуждали, что есть жизнь, но редко приходили к одинаковым выводам. Попав за решетку, Моррис тоже занялся изучением этого вопроса. Только его исследования носили сугубо прикладной характер и не претендовали на вселенский масштаб. Он хотел знать, что подразумевается под жизнью в юридическом аспекте. Картина получилась пестрой. В некоторых штатах жизнь означала именно жизнь. Ты оставался в тюрьме до самой смерти без надежды на досрочное освобождение. В некоторых первое заявление об условно-досрочном освобождении принимали через два года. В других — через пять, семь, десять или даже пятнадцать лет. В Неваде положительное (или отрицательное) решение о досрочном освобождении принималось на основе сложной системы баллов.
К 2001 году человек, осужденный на пожизненное заключение на территории Соединенных Штатов Америки, в среднем проводил в тюрьме тридцать лет и четыре месяца.
В штате, где отбывал срок Моррис, законодатели создали свое оригинальное определение жизни, основанное на демографии. В 1979-м, когда Моррису вынесли приговор, среднестатистический американский мужчина жил семьдесят лет. Моррису в тот год исполнилось двадцать пять, то есть свой долг перед обществом ему предстояло выплачивать сорок пять лет.
Если, конечно, его не освободят досрочно.
Первый раз такая возможность представилась в девяностом году. Кора Энн Хупер пришла на слушания. В аккуратном синем брючном костюме, с собранными в пучок седеющими волосами, стянутыми так сильно, что они буквально звенели. На коленях у нее лежала большая черная сумка. Она в подробностях описала, как Моррис Беллами схватил ее и утащил в проулок рядом с таверной «Стрелок» с явным намерением «снасильничать». Она поведала пяти членам комиссии по условно-досрочному освобождению, как он ударил ее и сломал нос, как ей удалось активировать «тревожную кнопку», которую она носила в сумке. Она помнила, что от него пахло спиртным, что он ногтями поцарапал ей живот, срывая белье. Она отметила, что «Моррис душил меня и причинял мне боль своим органом», когда прибыл патрульный Эллентон и сдернул с нее Морриса. Она рассказала комиссии, что в 1980-м пыталась покончить с собой и до сих пор состоит на учете у психиатра. Что ей стало лучше после того, как она обратилась к церкви и приняла Иисуса Христа как своего личного Спасителя, но ей по-прежнему снятся кошмары. На вопрос комиссии она ответила, что так и не вышла замуж, поскольку даже мысль о сексе вызывала у нее паническую атаку.
В условно-досрочном освобождении Моррису отказали. На зеленом листе, который ему передали вечером через прутья решетки, указывалось несколько
Сука.
Хупер появилась и в девяносто пятом году, и в двухтысячном. В девяносто пятом пришла в том же синем брючном костюме. В двухтысячном — она набрала добрых сорок фунтов — в коричневом. В две тысячи пятом — в сером, и большой белый крест покоился на ее полной груди. Всякий раз у нее на коленях лежала черная сумка, возможно, одна и та же. Вероятно, с «тревожной кнопкой» внутри. Заодно с баллончиком «Мейса». Ее на эти слушания не вызывали: она приходила добровольно.
И рассказывала свою историю.
В условно-досрочном освобождении Моррису отказывали. Главная причина на зеленом бланке оставалась прежней: Жертва заявляет, что продолжает страдать.
Дерьмо ни хрена не значит, говорил себе Моррис. Дерьмо ни хрена не значит.
Может, и так, но, Бог свидетель, он жалел, что не убил ее.
Ко времени третьего отказа писательские способности Морриса пользовались спросом: в маленьком мире Уэйнес-вилла все знали, что из-под его пера выходят только бестселлеры. Он писал любовные письма женам и подругам. Он писал письма детям заключенных и в некоторых трогательными фразами подтверждал существование Санта-Клауса. Он писал заявления на работу для тех, у кого срок подходил к концу. Он писал сочинения заключенным, которые пользовались онлайн-курсами для получения свидетельства об общем образовании. Он не был тюремным адвокатом, но время от времени по просьбе заключенных писал письма настоящим адвокатам, убедительно объясняя каждый конкретный случай и излагая основания для апелляции. Иногда эти письма производили на адвокатов впечатление — учитывая, что иски, по которым назначенный тюремный срок признавался неправомерным, приносили хорошие деньги, — и они брались за дело. Поскольку ДНК все чаще становилась решающим фактором для исхода апелляционного судебного процесса, многие письма он направлял Барри Шеку и Питеру Нойфел-ду, основателям проекта «Невиновность». Одно из таких писем привело к освобождению Чарльза Роберсона, автомеханика и по совместительству вора, отсидевшего в Уэйнесвилле двадцать семь лет. Моррис получил вечную благодарность Роберсона и ничего больше… если не считать растущую репутацию, а репутация значила куда больше, чем ничего. Он уже и не помнил, когда его в последний раз насиловали.
В 2004 году Моррис написал свое лучшее письмо. Он переписывал его четыре раза и удовлетворился только пятым вариантом. Адресовалось письмо Коре Энн Хупер. В нем говорилось, что угрызения совести мучают его постоянно, и он обещает в случае условно-досрочного освобождения провести остаток дней, искупая единственное свое насильственное деяние, которое совершил в период полного отключения сознания, вызванного алкоголем.
«Четыре раза в неделю я хожу на собрания Анонимных алкоголиков, — писал Моррис, — и теперь являюсь наставником пятерых отказавшихся от вредной привычки алкоголиков и наркоманов. Я продолжу эту деятельность и вне тюрьмы, в реабилитационном центре Святого Патрика. Моя душа проснулась, мисс Хупер, и я принял Иисуса в свою жизнь. Вы поймете, как это важно, потому что — и я это знаю — считаете Иисуса своим личным Спасителем. «Прости нам грехи наши, — говорил Он, — ибо и мы прощаем всякому должнику нашему». Не соблаговолите ли Вы простить мне мои грехи? Я уже не тот человек, который причинил Вам столько боли при нашей первой встрече. Моя душа переродилась. Я молюсь, чтобы мое письмо не оставило Вас равнодушной».
Десять дней спустя он получил отклик на свою молитву. Обратный адрес отсутствовал, но на клапане конверта были аккуратные инициалы и фамилия: «К. Э. Хупер». Ему даже не пришлось вскрывать конверт: об этом позаботился какой-то вертухай в канцелярии, которому велели проверять почту заключенных. В конверте лежал листок почтовой бумаги. В правом верхнем углу и левом нижнем пушистые котята играли с серыми мотками ниток. Ответ состоял из одной фразы по центру листка: «Надеюсь, ты там и сдохнешь».