Кто нашел, берет себе

Кинг Стивен

Ходжес улыбается.

— Это я понимаю.

— Ответственный редактор сказал, что я слишком молод — это лучше, чем сказать, что у меня нет таланта, правда? — поэтому я послал ему несколько моих сочинений. Это помогло. Опять же, я стоял на своем. Это было несложно. Редактор нью-йоркского журнала — это вам не Моррис Беллами. В тех переговорах ставки были куда выше. — Пит пожимает плечами. — Конечно, они отредактируют мой текст как захотят. Я прочитал достаточно много, чтобы знать, как это делается, и возражений у меня нет. Но если

они захотят опубликовать статью, она выйдет под моим именем.

— Жесткая позиция, Пит.

Он смотрит на сундук и в этот момент выглядит старше своих лет.

— Таков наш мир. Слабаков не терпит. Я это понял после того, как моего отца изувечили у Городского центра. — Ответить нечего, поэтому Ходжес молчит. — А знаете, что больше всего хотели получить в «Нью-йоркере»?

Ходжес не зря проработал тридцать лет детективом.

— Полагаю, краткое содержание двух последних романов о Джимми Голде, его сестре и друзьях. Кто, что, где, как и когда сделал и чем это закончилось.

— Да. И я — единственный, кому это известно. А теперь я подхожу к извинениям. — И он очень серьезно смотрит на Ходжеса.

— Пит, тебе незачем извиняться. Официальных обвинений против тебя не выдвинуто, а я тем более не держу на тебя зла. Холли и Джером — тоже. Мы просто рады, что твои мать и сестра живы и здоровы.

— Но все могло пойти по-другому. Только потому, что в тот день я ничего не сказал вам в автомобиле, а потом еще и удрал от вас через аптеку. Готов спорить, если бы не это, Беллами никогда бы не пришел в наш дом. У Тины до сих пор кошмары.

— Она винит в этом тебя?

— Ну… нет.

— Вот видишь, — говорит Ходжес. — Тебя держали на мушке, в прямом и переносном смысле. Холлидей чертовски тебя напугал, и ты не мог знать, что он мертв, собираясь в тот день в его магазин. Что касается Беллами, ты понятия не имел, что он жив, не говоря о том, что он вышел из тюрьмы.

— Это правда, но я не пожелал говорить с вами не только из-за угроз Холлидея. Я по-прежнему думал, что у меня есть шанс оставить записные книжки у себя, понимаете? Именно поэтому я не стал говорить. Поэтому сбежал. Я хотел оставить их у себя. Не могу сказать, что в первую очередь думал об этом, но постоянно помнил. Эти записные книжки… ну… и я должен упомянуть об этом в статье, которую пишу для «Нью-йоркера»… они заколдовали меня. И я должен извиниться, потому что на самом деле не слишком отличался от Морриса Беллами.

Ходжес берет Пита за плечи, смотрит в глаза.

— Будь это правдой, ты бы никогда не пошел в Центр досуга, чтобы их сжечь.

— Зажигалку я выронил случайно, — едва слышно отвечает Пит. — Грохот выстрела напугал меня. Думаю, я бы все равно это сделал… если бы он выстрелил в Тину… но наверняка я этого не знаю.

— А я знаю, — говорит Ходжес. — И могу утверждать за нас обоих.

— Правда?

— Правда. Так сколько тебе заплатят?

— Пятнадцать тысяч долларов.

Ходжес присвистывает.

— Если статью возьмут, но они возьмут, это точно. Мне помогает мистер Рикер, и получается неплохо.

Черновой вариант первой половины уже готов. В беллетристике я, конечно, не силен, но с такими вещами у меня полный порядок. Может, со временем сделаю карьеру.

— И что ты собираешься делать с деньгами? Отложишь на колледж?

Пит качает головой:

— Я все равно поступлю в колледж, так или иначе. Это меня не тревожит. Деньги пойдут на Чэпл-Ридж. Тина с этого года учится там. Вы и представить себе не можете, в каком она восторге.

— Это хорошо, — кивает Ходжес. — Это действительно хорошо.

Какое-то время они сидят молча, глядя на сундук. На тропе слышатся шаги, мужские голоса. Появляются двое мужчин, в практически одинаковых клетчатых рубашках и джинсах, на которых еще видны магазинные складки. Ходжес догадывается, в чем дело: мужчины считали, что именно так одеваются в этом захолустье. У одного на груди висит фотоаппарат. Второй несет внешнюю вспышку.

— Как прошел ленч? — спрашивает Пит, когда они переправляются по камням через речку.

— Отлично, — отвечает фотограф. — Зашли в «Денниз». Сандвичи с яичницей и ветчиной. Картофельные оладьи — кулинарное чудо. Иди сюда, Пит. Я сфотографирую тебя стоящим на коленях рядом с сундуком. И еще я хочу сделать несколько снимков, на которых ты будешь заглядывать в сундук.

— Он же пустой, — возражает Пит.

Фотограф постукивает себя по лбу.

— Люди включат воображение. Представят себе, как это было, когда ты впервые открыл сундук и увидел свои литературные сокровища. Понимаешь?

Пит встает, отряхнув сзади поношенные джинсы, которые смотрятся более естественно.

— Хотите остаться на съемку, мистер Ходжес? Не каждый восемнадцатилетний подросток удостаивается полностраничного портрета в «Нью-йоркере» рядом с собственной статьей.

— Я бы с удовольствием, Пит, но есть у меня дело, которое надо выполнить.

— Ладно. Спасибо, что пришли и выслушали меня.

— Не упустишь в своей статье один момент?

— Какой?

— Все началось не с того, как ты нашел сундук. — Ходжес смотрит на сундук, черный и потрепанный, реликвию с поцарапанными металлическими частями и заплесневевшей кожей. — Все началось с человека, который сложил записные книжки в этот сундук. И когда ты вдруг почувствуешь вину за случившееся, сразу вспоминай любимую присказку Джимми Голда. Дерьмо ни хрена не значит.

Пит смеется и протягивает руку.

— Вы хороший человек, мистер Ходжес.

Ходжес пожимает руку.

— Просто Билл. А теперь иди и улыбайся в объектив.

На другом берегу реки Ходжес останавливается и оглядывается. По указанию фотографа Пит присел и положил одну руку на потертую поверхность сундука. Это классическая поза владельца. Ходжесу вспоминается фотография, которую он однажды видел: Хемингуэй рядом с убитым им львом. Но на лице Пита нет хемингуэевской самодовольной, улыбчивой, глупой уверенности. На лице Пита написано: Мне это никогда не принадлежало.