Кто правит бал
Шрифт:
Комнаты, в которой работала Несси, они достигли в рекордно короткий срок и ворвались, с ужасом ожидая увидеть уже готовый отчет, отсылаемый на компьютер Реддвея. Но Ванесса еще и не начинала работать. Вместо того чтобы сосредоточенно восстанавливать в памяти мельчайшие детали своего похода, она премило беседовала с… генералом Расторгуевым.
— Приветствую вас! — обернулся Расторгуев к вошедшим, широко улыбаясь. — Мистер Реддвей, я как раз собирался заглянуть к вам.
Запыхавшийся от непомерной нагрузки Реддвей сдержанно кивнул в ответ.
— Несси, у вас готов отчет?
Несси отрицательно мотнула головой, вытягиваясь по стойке «смирно».
—
Реддвей с Турецким одновременно устремили на Ванессу испепеляюще-гневные взгляды, она жутко смутилась, всем своим видом давая понять, что не предательница и секретов не выдавала, он сам все знал заранее, а от кого — она не в курсе.
— Товарищи, могу я называть вас «товарищи»? — продолжал тем временем Расторгуев, как бы и не замечая накалившейся обстановки. — Нет, не подумайте, я не закоренелый коммунист, но мы ведь на самом деле с вами товарищи. Товарищи по борьбе, товарищи, объединенные общим врагом и общей целью. Впрочем, я отвлекся, у меня созрели некоторые предложения по разрешению создавшейся ситуации, и я хотел бы их с вами обсудить.
— Поднимайтесь ко мне, я должен переговорить с мисс Корриган, — процедил сквозь зубы Реддвей.
К Турецкому с Расторгуевым он присоединился минут через пять и был при этом мрачнее самой мрачной тучи. Турецкому за эти пять минут пришлось выслушать целую тираду на тему о том, что русская мафия разрастается, как коричневая чума, и охватывает своим зловещим влиянием все новые и новые территории, перешагивая через границы, моря и океаны, а горстка честных и преданных родине людей не способна противостоять такой махине насилия и алчности.
«Господи, — думал Турецкий, — откуда берутся такие уроды? Надо бы учредить официальный экзамен на все значительные должности в силовых структурах: написать сочинение «Как я люблю свою родину», и если в тексте не будет ни одного нецензурного выражения, но встретится хоть одно слово типа «зловещий», «махина», «горстка честных людей», «почетная обязанность» или «священный долг» — гнать этих демагогов в три шеи и близко их к командованию не допускать.
— Я вас слушаю, — буркнул Реддвей, плюхнувшись в свое кресло.
Расторгуев вдруг на глазах переменился и изложил свои предложения практически без философских отступлений.
— У нас с вами наконец появилась реальная возможность арестовать одного из руководителей пресловутой «Кремлевской команды». Я думаю, что деньги, которые вы обнаружили, нужно оставить на месте и там же устроить западню. Я обязуюсь пропустить по каналам ФСБ секретную информацию о том, что Антитеррористический центр наконец вычислил Мефистофеля. Какой бы секретной эта информация ни была, до самого Мефистофеля она все равно дойдет. Кроме того, прямо из Германии я постараюсь устроить телефонный разговор с Президентом, в котором сообщу ему, что в руководстве ФСБ обнаружен преступник мирового масштаба и мне нужна санкция на его арест. Нарушение субординации и прыжок через голову директора ФСБ простится, так как речь идет о престиже не только конкретной службы, но и государства в целом. Этот звонок тоже наверняка не останется для Мефистофеля тайной. Опасаясь за свою жизнь, он вынужден будет хотя бы попытаться покинуть страну, и если он ее покинет, то несомненно захочет завладеть деньгами. Тут мы его и возьмем.
Турецкий с Реддвеем переглянулись. Собственно, генерал действительно предложил очень неплохой вариант, во всяком случае, попробовать стоит. И не такой уж он урод, оказывается.
— Но сами то вы представляете, кто такой Мефистофель? — спросил подобревший Реддвей.
— Как ни прискорбно это сознавать, кто-то из моих сослуживцев. Не хочу обвинять голословно, но мое личное мнение… — Расторгуев умолк, как бы размышляя, стоит или не стоит все-таки называть конкретную фамилию, возможно, возводя напраслину на невиновного человека. — Знаете, есть такая популярная русская фамилия…
— Но вы не уверены?
— Да, я не уверен.
Когда Расторгуев ушел, Турецкий, усмехаясь, поинтересовался:
— Ну что, пропесочил свою любимицу?
— Да. Только она утверждает, что ничего ему не говорила и отчета ее он не видел.
— А сам ты что думаешь: догадался он про монастырь? И если да, то как?
— Что ж ты у него лично не спросил: какая информашка у тебя, Расторгуев, и откуда?
— А ты чего не спросил? Короче, теперь это, наверное, уже не имеет значения. У меня тут, пока он лапшу грузил, возникла еще одна идейка. Я все-таки попробую разговорить Розанова насчет его пассии, нарисую ему ее злобный портрет, может, через нее тоже удастся как-то напугать нашего Мефистофеля.
— А я займусь бомбой, — угрюмо подытожил Реддвей.
С Розановым Турецкий конечно поговорил, но разговор оказался бесполезным. Чем сильнее Турецкий давил, тем сильнее Розанов запирался. В то, что его любимая могла оказаться пособницей самого Мефистофеля, он верить не хотел. О том, что она могла предать его, любимого, а тем более лечь к нему в постель не по собственному желанию, а потому, что это было нужно кому-то, не желал даже слушать.
Как Турецкий ни пытался втолковать ему, что самые красивые девушки на свете (такой, по мнению Козина, Розанов считал свою Асю) не знакомятся просто так, на пустом месте с такими угрюмыми парнями, как он, Розанов, не влюбляются с первого взгляда и не соглашаются сниматься в порнухе, а потом не занимаются подсудными деяниями (а тайное проникновение в базы данных иностранного банка с целью извлечения конфиденциальной информации о вкладах есть деяние подсудное), а если все же всем этим занимаются, то они отнюдь не те девушки, которыми хотят казаться, Розанов стоял на своем: она ни при чем, и все.
Турецкий подумывал было поторговаться. Например, пообещать скостить пару лет со срока, который Розанову грозит, или, скажем, по три, нет, по два месяца за каждую букву фамилии, имени и отчества — так даже больше двух лет получается. Непонятно только, как уменьшить на два года пожизненное заключение. По идее отсчитывать нужно от времени смерти, но что тогда получается? Эх, где ты, моя Маргарита, вот уж кто силен, так силен в казуистике. И Славка пропал.
Испытывая что-то, что, очевидно, и называют ностальгией, Турецкий позвонил в Москву. Из трех человек, с которыми он хотел бы сейчас поговорить (дочь, Маргарита и Грязнов), на месте оказался только Грязнов.
— Слав, давай выпьем по телефону, — расчувствовавшись, предложил Турецкий, услышав до боли знакомый хриплый басок товарища.
— Щас, — живо откликнулся Грязнов, и в трубке, стукнувшейся об стол, раздались его торопливые три шага к сейфу, лязг дверцы, три шага обратно, плеск коньяка и традиционный тост: — За сбычу мечт!
Черт, вот что такое Родина! А он еще костерил Расторгуева. Да за такого вот Славку, простого русского Грязнова, за то, чтобы выпивать с ним хоть изредка, чтобы видеть его родную рожу и другие такие же родные… Для этого стоит работать. Ради этого можно и умереть…