Кто правит миром
Шрифт:
– А если Павел… – Карл Долгоруков не стал договаривать.
– Павлу не посилить, – развел руками старик.
– Однако однажды он, кажется, попытался это сделать.
– Ах вот ты о чем, Карлуша! Что ж ты ходишь вокруг да около! Спросил бы сразу – я и рассказал бы тебе все до малейших подробностей! За два-то фунта кофию?! Уж я-то знаю сие, можно сказать, из первых рук, то есть из своих собственных!
– Ты что же, участвовал в заговоре? – удивился Карл Долгоруков.
– Я как-никак причисляю себя к русской партии…
– Но там вроде верховодил Панин?
– Да, Панин, он-то все дело и погубил. А русская партия тогда примкнула к немецкой… И славный глава наш поплатился жизнью…
– Кого ты числишь главою русской партии?
– Князя Шумского.
– Не имел чести знать.
– Так ты ведь не жалуешь русскую партию…
– Я партий никаких не жалую. Так в какой же партии оказался Соколович?
– Соколович, как и ты, – партий не жалует. Тогда о нем никто и не слыхивал. Заговор состряпал Панин. Напыщенный ленивый немец. Уж коли ты немец – не ленись. И не глупи. Дураку и лежебоке Бог помогает, только ежели он русский. А немцу надо бы пошевелиться, покряхтеть, попотеть. Панин участвовал еще в заговоре против Петра III. Тот его и в генералы произвел, и орден ему. А он нос воротит. Масон. Ему конституцию подавай. У него малолетний Павел в руках, он через него решил конституцию устроить. Потому и помог Екатерине. У нее-то никаких прав на престол. Значит, Павла – императором, а при нем Панин введет свою масонскую конституцию. Не успел Панин опомниться – Екатерина на престоле. И коронация. А Павел? Павел после совершеннолетия. Придется подождать. Хорошо, Панин со своими немцами ждет. Подходит совершеннолетие – Екатерина – ни-ни. Вот тогда Панин и составил новый заговор.
– Это…
– Это перед Пугачевым [129] . И Потемкин еще не объявился. Но Орловы уже кончились. Панин, чтобы не выплыло дело наружу, не стал собирать много людей. Знали человек десять, не больше. Сам Панин, его секретари – Фонвизин [130] , Бакунин [131] . Дашкова знала, она всегда при Панине. Пять подполковников уговорили – кроме них ни одного офицера. Офицерам и полкам решили огласить в последнее мгновение и вести к Зимнему дворцу, мол, совершеннолетие государя – приветствовать и поздравлять. Привести полки взялись пятеро подполковников. Один из них – князь Шумский, глава русской партии. Он думал оттеснить потом от Павла немцев и Панина. А пока, мол, нужно возвести Павла на престол. Утром явиться к Екатерине. Совершеннолетие государя. Под окнами полки. Деваться ей некуда. Великая княгиня Наталья Алексеевна настроила Павла. Сама беременна – от сынка Разумовского. Устройся все, как они задумали – Павла, может, придушили бы, как его батюшку когда-то. Андрей Разумовский – вместо Гришки Орлова. Но все сорвалось.
129
Пугачев – Емельян Иванович Пугачев (1742 – 1775), выдавал себя за императора Петра III Федоровича и вполне мог бы им стать, не подведи его ненадежные люди, а так был казнен, сложил буйную голову на плахе. А. С. Пушкин описал его в своем романе «Капитанская дочка».
130
Фонвизин – Иван Денисович Фонвизин (1744/1745 – 1792) или фон Визин, недообрусевший немец, автор пьесы «Недоросль» про Митрофанушку, которым он хотел уязвить русских и полностью обрусевших немцев, но которые приняли Митрофана с распростертыми объятиями. Служил секретарем у П. И. Панина, был соучеником Г. А. Потемкина, завидовал ему всеми силами души своей, некоторое время был им облагодетельствован, но потом Потемкин, благодаря подсказке императрицы, раскусил завистника.
131
Бакунин – Петр Васильевич Бакунин (1732 – 1786), член Коллегии иностранных дел, один из приближенных Н. И. Панина.
– Почему?
– Бакунин, секретарь Панина, пошел иудиной дорожкой. Предал, донес Екатерине. Хотел сесть на место Панина в Иностранной коллегии. Он всем иностранным языкам учен. И поанглицки, и по-испански, и по-итальянски может разговаривать. А уж по-немецки – лучше любого немца. И союзы, которые Панин по немецкому своему тугоумию устроил, он задумал расстроить и навести куда как хитрее и с большим толком и пользою. Но донести сподобился в последнюю минуту, накануне вечером. Утром Панин – к Екатерине. Так, мол, и так, сударыня, вы уже не государыня, освободите место моему воспитаннику. А то мне конституцию не терпится провозгласить. Сегодня, мол, совершеннолетие, и Павел законный государь, конституцию уже подписал. И вон войска уже под окнами. Помилуй Бог, какие войска, где войска? Глядь, а войск-то и нету! Так они все разом и сели в лужу. Не вывели подполковники войска! Подполковникам кто-то свернул головы. Прямо в постели! Князь Шумский успел бежать, но тяжело раненный. Умер в своем имении. А четырех подполковников со сломанными шеями из постели – в гроб и в могилу. Павел с перепугу покаялся перед матушкой императрицей. Великая княжна Наталья Алексеевна, возмечтавшая о троне, умерла родами – уж ей-то, наверное, помогли. Андрея Разумовского – послом в Неаполь, повезло, что не в Сибирь. А Панина – вон из дворца. Великий князь совершеннолетний. Зачем ему воспитатель? И шума никакого, ни поисков, ни казней заговорщиков. Все тихо. Кто ж свернул головы подполковникам? А неизвестно. Только сдается мне, Карлуша… – старик поднялся, обошел столик и, наклонившись к уху Карла Долгорукова, громко прошептал, – сдается мне, Карлуша, что головы подполковникам свернул Соколович… Почем я знаю? От кого? Сам догадываюсь. Соколович – больше некому, Соколович… Вот ты и смекай… А Бакунин-то, который их предал… Помнишь, месяц тому назад… Помер… Так в «Ведомостях» сообщили… А на самом-то деле не помер он… Убили его… Кинжалом точно в сердце. Есть такие умельцы – между четвертым и пятым ребром – никогда не ошибутся. И кинжал у них такой есть – лезвие изогнуто, словно змея извивается – вот этим стальным жалом они и убивают… Отступников и предателей… Это у них так заведено… Этим самым кинжалом прямо в сердце, по самую рукоятку. И кинжал не вынимают, чтобы все знали… Вот ведь лет пятнадцать, почитай, прошло и никто не знал, что это Бакунин так ловко сковырнул Панина… Ему ведь и место панинское не досталось, все равно при немце Остермане [132] пришлось обретаться. А Бакунин, он, как и ты, Карлуша, немцев тоже не любил. Правда, Остерман не Панин, Остерман в Коллегии как статуй, для вида. Екатерина все сама вершит. А масоны не забыли… Пятнадцать лет искали… И отыскали… И кинжальчиком… Кинжальчик у них такой, специально для этого назначенный… Чтобы другим неповадно… Вот какие дела-то творятся, Карлуша…
132
Остерман – Имеется в виду граф Иван Андреевич Остерман (1725 – 1804), сын А. И. Остермана. Хотя он и считался главою Коллегии иностранных дел, но в истории остался известен только необыкновенною рассеянностью.
«Родственничек» вернулся на свое место, отхлебнул кофе из последней чашки, три он опорожнил по ходу рассказа, и совсем другим тоном закончил:
– А ты бы, Карлуша, с Соколовичем поосторожней. И с поединком, ежели что, не суйся. Он может и без всякого поединка… Некому будет меня, старика, и кофием напоить… Я ведь грешен – и кофию люблю попить, и рыбки поесть…
Но рассказ старика не испугал Карла Долгорукова. Он еще больше почувствовал интерес к Соколовичу. Неожиданно возникающие отношения с ним представились ему не поединком, не вторжением непрошенного гостя, а какой-то шахматной партией. Он не знал, чем эта партия может закончиться. И, поддаваясь невольному азарту, сделал ответный, вынужденный ход, утвердился в решении представить молодого Костеникина графу Ростопчину.
«Посмотрим, что дальше, – думал Карл Долгоруков, – как сложится игра… Вполне возможно, ход за ходом возникнет интересная комбинация… Какая? Непонятно, но, вполне возможно, интересная». Впервые за многие годы Карл Долгоруков заинтересовался людьми и их делами.
17. БЛИЖЕ К ДЕЛУ
Не учи ученого [133] .
А тем временем Соколович у себя на квартире давал последние наставления беспечному де Костени. Николя на этот раз решил крепко стоять на своем и не поддаваться ни на какие хитрости и плутни петербургских туземцев, твердо держать цену в пятьдесят тысяч за документ, от него ведь зависит судьба императора России, а то и судьба мира, если великий князь Павел Петрович, имея случай, прислушался бы к советам, которые мог бы подать ему де Костени до отъезда в Париж. Но прежде всего нужно продать этот самый документ и получить пятьдесят тысяч, и, конечно же, золотом, только полновесной монетой и никаких ассигнаций.
133
Не учи ученого – Источник не установлен.
– Итак, еще раз напоминаю: обо мне ни слова нигде и никому. Мы не встречались и никогда не виделись, даже издали в кругу знакомых, и вы не слышали моей фамилии – ни от маркиза Мериме, ни от кого-нибудь другого. Вы интересуетесь автографами, к вам случайно попало письмо императрицы, проданное секретарем или слугой барона Гримма, вы не знаете, когда и кем, до вас оно дошло через третьи руки коллекционеров. Запомнили? Через третьи руки, лично вы ни с кем не знакомы!
– Да, да, – понимающе подтвердил юноша.
– Вы, зная обстоятельства в России, поняли, что письмо это имеет более важное значение, чем простой автограф, а значит, и соответствующую цену.
– Я прекрасно понимаю цену, – перебил де Костени, но Соколович не обратил внимания на его слова.
– После смерти отца… – обязательно упомяните об отце, и обязательно скажите, что он уже умер.
– Зачем? При чем здесь мой отец?
– Имя вашего отца известно здесь, в Петербурге, многие его помнят, он оставил по себе память, хотя и не самую лучшую. Думаю, и Ростопчин знает его имя. И оно вызовет доверие к вам. Поняв, что вы сын человека, о котором все знают, вас в меньшей степени будут принимать за агента Тайной экспедиции. А то, что вашего отца нет в живых, успокоит на предмет огласки среди его старых знакомых, кстати, упомяните, что вы никого не знаете из его старых знакомых. Итак, после смерти отца у вас возникла необходимость в деньгах и это единственная причина вашего желания продать этот документ.
– Да, это единственная причина. Но я мог бы, если бы великому князю угодно, объяснить ему…
– Забудьте об этом! – раздраженно перебил Соколович, юноша мог вывести из себя даже человека с такими железными нервами, как у Соколовича, – если вас заподозрят в желании впутаться в политические интриги, это, во-первых, отпугнет Ростопчина и любого другого покупателя. Хотя никаких других покупателей я не могу себе представить. Великий князь очень осторожен. Он окружен шпионами и никому не доверяет, кроме Ростопчина. Великий князь стал очень подозрительным и это не способствует общению с ним. Во-вторых, не забывайте, что политические интриги обычно заканчиваются – в вашей родной Франции – в Бастилии, а у нас – в подвалах Тайной экспедиции. И это очень пугает меня. Я боюсь, что в таком случае вам не удастся под пытками сохранить в тайне мое имя. Я предпочел бы показаться неблагодарным перед рекомендовавшим вас маркизом Мериме, чем стать жертвой вашей увлеченности политикой. Насколько я помню, с начала нашей встречи речь шла только о коммерческом предприятии…
«А с виду такой грозный господин, – подумал Николя, – и тем не менее – трусоват», – но вслух воскликнул:
– О, конечно, только коммерческое предприятие!
– Итак, – наставительно продолжал вдалбливать Соколович, – вы приехали в Петербург, чтобы продать этот документ с единственной целью – вам срочно нужны деньги.
– О да!
– Вы ни с кем не знакомы. У вас нет никаких связей.
– О да!
– И вы решили посетить общество, обычно собирающееся у князя Долгорукова, так как хотели из разговоров за картами узнать, кто мог бы заинтересоваться вашим документом. Вы представились князю Долгорукову и он принял вас как человека, прибывшего из Парижа и желающего провести вечер в компании любителей картежной игры. А услышав, что Ростопчин известен близостью с великим князем, вы попросили Долгорукова представить вас Ростопчину. И князь Долгоруков оказал вам эту светскую любезность, как приличному человеку, принятому в круг играющих. Князя Долгорукова вы не уведомили о цели вашего приезда. Письмо императрицы ему не показывали. Ну, а дальше – если Ростопчин согласится обсудить с вами вопрос о покупке письма – дальше все зависит от вас. Не забывайте о разумной цене. Ростопчин не Потемкин, он – по крайней мере пока еще – не имеет возможности швырять деньги, не задумываясь об их количестве.