Кто придет на «Мариине»
Шрифт:
Наблюдения Енихе за Пшижевской уже убедили его в том, что она была просто пленница и подозревать ее в шпионаже не было оснований.
— Пусть он останется, но никуда из дома не выходит пока, — сказал он Ирене в ответ на ее молящий взгляд. — Я должен на днях уехать, и, возможно, надолго.
Отто поднялся в свою комнату и, сбросив сапоги, не раздеваясь, повалился на диван и заснул. Ему казалось, что он только закрыл глаза, а Ирена уже расталкивала его. Когда он окончательно проснулся и взглянул на часы, то увидел, что проспал полтора часа.
Ирена сообщила, что к телефону
Комендант Бартенхауза приказал штурмфюреру СС Енихе немедленно явиться к нему. Столь официальный тон, не принятый между ними, насторожил Отто, и потому он взял с собой на всякий случай бумагу, оставленную Штайнгау. В этой бумаге говорилось, что штурмфюрер СС Отто Енихе выполняет особое задание имперской службы безопасности. Полиции, абверу, командирам соединений СС и общевойсковых частей надлежит оказывать ему всякое содействие. Енихе застал коменданта в кабинете и удивился его виду. Все на нем было с иголочки, сапоги зеркально блестели. Он словно собрался на парад.
— Штурмфюрер Енихе, я взял краткосрочный отпуск, чтобы отвезти семью в Гессендорф. На время моего отсутствия вы будете исполнять обязанности лагерфюрера.
— Оберштурмфюрер, вам придется найти другого заместителя, — Енихе вытащил бумагу, выданную ему обергруппенфюрером, и протянул ее Шлихте.
Ознакомившись с ней, тот сразу перестал быть официальным.
— Ты уезжаешь, Отто?
— Об этом я не могу сказать даже тебе.
— Понимаю… Хочу посоветоваться с тобой, но сначала взгляни на эту инструкцию.
Он достал ее из сейфа и передал Енихе.
«В связи с тем, что союзные армии подходят к границам рейха, возникла опасность того, что часть заключенных может попасть в руки наших противников. Фюрер и рейхсканцлер считает это крайне недопустимым. Заключенные из прифронтовых районов должны угоняться в глубь Германии. (Место определенно будет указано в телефонограмме.) Всякое сопротивление при этом должно пресекаться со всей строгостью военного времени. Что касается политических заключенных из числа русских и поляков, то фюрер считает необходимым уменьшение этой категории в ближайшее время на полтора-два миллиона.
Массовые экзекуции [19] проводить в пустынных, заранее выбранных местах, куда заключенных доставлять под видом эвакуации. Следы экзекуции должны быть скрыты (сжигание, закапывание). Ответственность за выполнение настоящего приказа несут персонально коменданты концлагерей.
19
Экзекуции — так на языке гитлеровцев именовались массовые убийства.
— Телефонограммы еще не было? — спросил Отто.
— Нет, но она может поступить с часу на час. Ты ведь знаешь, русские перешли Одер.
— Я не завидую тебе, Ганс, — многозначительно сказал Енихе.
— Я
— Разве Гессендорф еще не заняли американцы?
— По моим сведениям, нет.
— Как только отвезешь семью, ты сразу вернешься?
— Ну, конечно.
В этих словах Енихе уловил неискренность и понял, что Шлихте просто собирается сбежать к американцам, и решил это использовать.
— Ты, конечно, знаешь, что союзники после войны намерены предать международному суду «военных преступников», как они называют. Только за одну эту акцию можно заработать петлю на шею.
— Но если я не буду принимать в ней участие, если я буду в отъезде?..
— Кого ты собираешься оставить вместо себя?
— Наверно, Шлюпеннагеля.
— Этого служаку? И вручишь ему приказ?
— А как же иначе?
— Тогда твое отсутствие тебя не спасет. Шлюпеннагель на суде покажет, что он только выполнял твой приказ.
— Но как же быть?
— Не знаю, Ганс, я и так с тобой заговорился. Да и мне ли тебя учить всяким таким делам? Надо устроить так, чтобы Шлюпеннагель не получил этого приказа. Только тогда ты спасешь свою голову.
Вернувшись домой, Отто написал шифровку. Она содержала переложение по памяти приказа Корна об уничтожении заключенных. Он надеялся, что в Мариенкирхе в молитвеннике уже найдет ответ из Центра, но молитвенник был пуст, и он только вложил в него принесенную закладку, решив, что завтра снова придет сюда.
Чувство неизвестности всегда выбивало его из привычного ритма. Ему не хотелось сейчас быть одному, и потому он отправился проведать главного конструктора.
Знакомая Енихе женщина-служанка проводила его в кабинет, откуда раздавался смех Еккермана. «Уж не сошел ли он с ума?» — подумал Отто.
— А, Отто, рад тебя видеть. Я уже оборвал телефон, но никак не мог разыскать тебя.
— Что с тобой происходит, Курт? Чему ты смеешься?
— О, это очень смешно, вот послушай.
Но Енихе прикрыл страницу рукой.
— Сейчас не время для смеха, Курт.
— Почему? Когда человеку не по себе, он или плачет, или смеется. Я выбрал последнее.
— Да, но…
— Ты слышал о том, что этот шимпанзе (так он называл партайлейтера Шпандау) вчера навострил лыжи? Три грузовика понадобилось ему, чтобы уложить скарб свой и секретарши, а когда я попросил машину, мне отказали. Еккерман теперь нуль, Еккерман теперь никому не нужен, мавр сделал свое дело… Как же мне не смеяться после этого?
— Куда ты хотел ехать?
— Честно сказать, не знаю. В такие дни трудно оставаться на месте, страшно, но после всей этой истории я взял себя в руки и остаюсь. Если буду жив, вернусь на родину, в Венгрию.
— Думаю, что ты решил правильно, Курт.
— Как твои дела, Отто?
— Я получил одно задание и завтра, наверное, покину Постлау.
— Жаль. Значит, мы больше не увидимся.
— Надо надеяться на лучшее.
— А ты, однако, по-прежнему остался неисправимым оптимистом. Что ж, может, ты и прав. Давай выпьем за это, за оптимизм.