Кто сеет ветер
Шрифт:
— Вы кажется, понимаете по-японски? — спросил офицер раздельно и четко, приближаясь к Эрне почти вплотную.
— Да, говорю.
— Хм-м… Для чего же вы учились нашему языку?.. Шпионить!
Враждебный, пристальный взгляд пронизывал девушку, вызывая в ней чувство подавленности.
— Ваш язык наполовину и мой: у меня мать японка, — сказала она.
Он возвратился к столу, выбрал из груды бумаг два документа и жестом приказал ей подойти ближе.
— Вот эти бумаги вы должны подписать! — сказал он отрывисто. — Иначе я отведу вас в другую комнату, где мы допрашиваем особо упрямых!.. Понятно?
Хаяси протянул автоматическое перо. Эрна взяла его в положила на край
— Что же вы… Не хотите? — спросил он с угрозой.
— Прежде я должна прочитать, что здесь написано.
— Вы понимаете иероглифы?
— Думаю, что сумею понять.
— Я прочитаю сам.
— О нет!.. Тогда я не буду подписывать.
— Вы что же… не доверяете мне?
— Не доверяю.
Хаяси схватил со стола автоматическое перо и насильно вложил в ее пальцы.
— Подписывай! — крикнул он грубым тоном.
Эрна отшвырнула перо.
— A-а, тебе надо знать, что здесь написано! — прохрипел Хаяси. — Я тебе разъясню!..
Он потряс документами перед ее глазами.
— Смотри, если умеешь читать! Здесь твои показания. В этих бумагах ты называешь все имена твоих сообщников… всю вашу группу!.. Сознаешься во всех преступлениях. И ты мне подпишешь эти бумаги, если хочешь остаться живой! Сию же минуту]
Он шагнул к Эрне. Она толкнула его и, чувствуя себя близкой к такому же истерически-нервному состоянию, в каком встретила по дороге сюда молодого офицера, схватила бумаги и быстрыми судорожными движениями разорвала.
— Вот моя подпись!
Жандарм открыл дверь. В комнату с винтовками наперевес вошли солдаты охраны.
— Обратно… В тюрьму! — скомандовал Хаяси.
И, подойдя к шпику, вполголоса добавил:
— Завтра… в третий подвал!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Профессор Таками, когда к нему неожиданно пришел Чикара, был дома, но чувствовал себя больным. Его только на днях освободили из полицейского участка, где продержали в холодной камере больше недели. После ухода из «Общества изучения Запада» это был уже третий арест. На этот раз старика спасло энергичное вмешательство бывших коллег по университету Васеда, сумевших взять его на поруки.
Взволнованный, торопливый рассказ Чикары об аресте отца подействовал на профессора, как лекарство. Желая выяснить обстановку, он позвонил в редакцию «Тоицу», откуда ему сообщили, что там тоже был обыск, после чего часть сотрудников во главе с графом Гото были увезены в полицейском автомобиле.
«Предвыборные маневры фашистских партий! Хотят парализовать наши силы! — подумал гневно профессор. — Но это им не удастся. Симпатии нации теперь уже не на их стороне. Войны боится даже правительство. Премьер Окада и его кабинет хорошо понимают, чем это может кончиться для империи».
Профессор ласково потрепал мальчика по плечу, взъерошил ему шутливым движением волосы.
— Не горюй, малыш! Мы заставим полицию освободить отца из тюрьмы. А пока давай пообедаем. Проголодался, наверное, в школе?
— Да, хочется есть, — сказал мальчуган доверчиво, вспомнив, что он и в самом деле не проглотил с утра даже щепотки риса.
Профессор оделся и пошел вместе с ним в небольшой ресторан полуевропейского типа, где обычно обедал. Там он угостил школьника жареной осетриной, филе из курицы и сладким яблочным пирогом, поразившим Чикару своим нежным вкусом и ароматом, а еще больше — странным двойным названием эппл-пай. После обеда поехали к мальчику домой. Опечатав все комнаты сургучной личной печатью, профессор Таками попросил соседей присмотреть за пустой квартирой и предупредил их, что Чикара до возвращения родителей будет жить у него. Сакуре профессор послал в тот же день спешное письмо.
Скоро бедная женщина была снова в Токио, не успев погостить на родине даже трех дней. Чикара и профессор встретили ее на перроне. Увидев мать и маленького закутанного братишку, появившихся на ступеньках вагона, мальчик от волнения расплакался, но застыдился и поспешил вытереть слезы рукавом куртки.
Первое время Сакура казалась спокойной. Она была рада, что сын здоров, а квартира и вещи в сохранности. К налетам полиции и арестам мужа она настолько привыкла, что считала их неизбежным придатком его литературной и политической деятельности. До сих пор эти аресты кончались благополучное продержав журналиста в участке день или два, полиция обычно выпускала его на свободу. Но в этот раз обвинения, предъявленные ему в связи с покушением на барона, оказались настолько серьезными, что и Сакура и профессор Таками, узнав о них, не на шутку встревожились. Один Чикара оставался в прежней уверенности, что после статьи в газете, которую обещал написать профессор, отца непременно выпустят на свободу.
Мальчик опять аккуратно посещал школу. В первый же день по приезде матери он обнаружил в своем задачнике письма, положенные туда Сумиэ. Два из них были адресованы Эрне и Налю. Чикара хотел отнести их по адресу, но когда сообщил об этом профессору Таками, то с изумлением услышал, что друзья отца арестованы тоже. Вначале это его огорчило, но после недолгого размышления даже обрадовало.
«Вот здорово!.. Тогда им совсем не скучно в тюрьме. Я бы сам согласился сидеть со всеми вместе. Хоть год!» — подумал он с проясненным взором. С этого дня на сердце его стало спокойнее. Смущало только одно: он никак не мог встретиться с Сумиэ, чтобы сообщить ей о не доставленных письмах. Сколько раз он ни ходил мимо дома Имады, сколько раз ни заглядывал сквозь расписную решетку ограды, Сумиэ нигде не было.
Между тем время то мчалось со скоростью птицы, то начинало ползти уныло и медленно, как черепаха. Последнее случалось тогда, когда Чикара видел по лицам профессора и матери, что их постигла опять какая-то неудача в попытке освободить отца и его друзей из тюрьмы. Профессор Таками, занятый почти круглые сутки предвыборной антифашистской борьбой, каким-то чудом умел находить свободные минуты для посещения их домика и сообщать матери новости о положении дел. Новости эти, судя по его взгляду и голосу, были день ото дня все тревожнее, хотя в присутствии мальчика он и старался казаться веселым. Сакура упала духом. Чикара стал замечать, что она часто отвертывается от него, вытирая глаза. Иногда подолгу оцепенело стояла у окна, не сводя глаз с серою углового дома. В вечерние часы из-за этого дома нередко появлялся профессор Таками, чтобы сообщить обнадеживающий слух или принести для ребят гостинцев, а для нее денег.
Большая настоящая помощь, как это бывает, пришла, однако, совсем не с той стороны, откуда ее ждали.
Чикара возвращался из школы. Когда он поравнялся с домом Имады, то вдруг услышал знакомый девичий голос, напевавший под аккомпанемент сямисена элегию Исано Хироси. Пение доносилось сверху, из мезонина. Чикара остановился у садовой ограды, прислушался. Окна мезонина были закрыты, но музыка и слова долетали до слуха отчетливо:
У пруда Синовазу, в сухом камыше, Снег окрашен вечерними красками. Я гуляю… И что-то творится в душе, И душа наполняется сказками… Словно есть где-то женщина, прежде — жена, Чьи глаза мне по-прежнему светятся. Есть прекрасная женщина старого сна., И не можем мы, бедные, встретиться…