Кто следующий? Девятая директива
Шрифт:
8:10, континентальное европейское время.
Лайм все еще сидел на ящике, когда в гараж вошел испанский полицейский в форме и жестом позвал его — вызывал Флот по радиотелефону. Лайм взял трубку в джипе испанской гвардии. Это был адмирал:
— Я думаю, вас следует поставить в известность: за дело берутся наши соперники.
Лайм вернулся внутрь несколько подавленный. Вмешательство агентов с другой стороны нельзя было предотвратить — русских, китайцев, бог знает кого еще. Допустим, удачливый албанский агент опередит тебя и вызволит Фэрли — а что, если албанцы примут решение оставить его у себя?
Более вероятно, что фирмы-соперники заинтересованы в том, чтобы выручить нас. Если русская или китайская команда сможет спасти Фэрли, это будет победа, не имевшая прецедента для их пропаганды десятки лет — триумф, раздуваемый их рекламой, если не что-то большее. Но тем не менее нельзя было позволить себе сотрудничество с ними. Если ты берешь их в партнеры, то в любом совместном расследовании ты будешь испытывать задержку, от твоих партнеров потребуют советоваться с начальством и согласовывать каждое решение со многими инстанциями бюрократии.
Можно было бы надеяться на определенную поддержку союзников — в технических вопросах, в людях и средствах связи, но они так же вынуждены нести на себе балласт приказов своих властей, и в конце концов тебе нужно иметь свободу рук. Поэтому ты используешь всех и никому ничего не даешь. Очень скоро они начнут избегать Лайма, и он будет сталкиваться с сопротивлением там, где будет искать дальнейшую помощь.
Штат ЦРУ насчитывал сто тысяч сотрудников, из них двадцать тысяч агентов в полевых условиях, не менее тысячи из которых составляли агентурную сеть в районе Средиземноморья и были к услугам в любой момент, когда они могли понадобиться Лайму. Пока перед ними стояла задача проверить все связи и выяснить, какие слухи циркулируют в неофициальных кругах.
Английский моряк привел рыбака-баска в половине девятого. Рыбака звали Мендес; его улыбка казалась застывшей, словно он слишком долго позировал медлительному фотографу. Выцветшая синева глаз, немного отвисающий, но острый в углах рот — можно было подумать, что его беспокойная жизнь прошла в тревогах и разочарованиях. От него слегка пахло морем и рыбой. Он совершенно не говорил по-английски и совсем немного по-испански. Лайм еще два часа назад вызвал гвардейца, говорящего по-баскски; сейчас он подозвал его к себе и начал разговор.
Очень любезно со стороны сеньора Мендеса, что он нашел время помочь нам. Мы сожалеем, что commandante не отнесся к вам должным образом, мы можем только надеяться, что сеньора Мендеса это не слишком оскорбило — все сейчас находятся в огромном напряжении, быть может, резкость commandante можно понять? Не желает ли сеньор Мендес американскую сигарету?
Лайм убедился, что Мендес был у него на крючке, и лишь затем начал вытягивать леску — сначала очень мягким усилием: сеньор Мендес потерял рабочий день, пока его задерживали, и американское правительство, разумеется, хочет компенсировать ему потерю времени — достаточно ли будет тысячи песет? Но все это очень мягким тоном, потому что нельзя было допустить, чтобы Мендес обиделся. Когда тот взял деньги, на его лице было гордое выражение от того, что он не получил взятку, а скорее ему заплатили подходящую цену за его время и труд — труд детектива, помогающего в поисках похищенного американского новоизбранного президента.
Понадобилось некоторое время, чтобы загладить вред, который нанес Доминикес, но в результате Лайм услышал рассказ баска. Он не видел лиц, только три фигуры в арабских халатах; четвертый человек был в какой-то форменной одежде. Прибыли на берег в катафалке. Мендес находился в нескольких сотнях метрах по берегу, шагая от маленькой бухты, где осталась его лодка, к своему дому, который стоял за дюнами недалеко от волнолома, к которому подъехал катафалк. Фары его были потушены, и его встретила резиновая лодка с корабля, стоящего на якоре недалеко от берега.
Трое арабов и человек в форме перенесли гроб из катафалка в резиновую лодку. Кто-то пятый, который так и не показался Мендесу на глаза, поехал на катафалке обратно. Остальные сели в лодку, в которой лежал гроб, и отплыли в море.
Очевидно, это было не все, что Мендес мог сообщить. Лайм выждал, пока он кончит, не задавая ему вопросов: расположение собеседника хрупкая вещь, и тот может замкнуться при неправильно заданном вопросе. И наконец, нужное слово выскочило, как воробей: Мендес узнал корабль.
Он сильно смутился, ему было страшно неловко; корабль принадлежал его другу, соседу, а в Испании баск не доносит на друга-баска, но это имело отношение к похищению presidente…
— Мы понимаем, — сочувственно прошептал Лайм.
Друга Мендеса звали Лопес, а его корабль — «Мария-Линда» в честь жены Лопеса. Это была старая лодка, в некотором роде почти негодная, но ее можно легко узнать по дымовой трубе — у нее была вот такая наклонная труба — понимаете? Как миниатюрный океанский лайнер. Ее нельзя пропустить, на всей Коста-Брава нет другой такой же. «Мария-Линда» не вернулась в Паламос с той ночи, грустно добавил Мендес. Очевидно, это было дальнее плавание, куда бы они ни направились.
Лайм повернулся и поднял брови перед лицом стоящего рядом Шеда Хилла. Через несколько секунд до того дошло, в чем дело, и он бросился наружу с несколько запоздалым послушанием, чтобы запустить механизм массового поиска «Марии-Линды». Лайм в это время не отпускал Мендеса, обрушивая на него вопросы, как удары молота, завернутого в мягкую ткань. Появились некоторые детали, но среди них не было ничего значительного. Он продолжал разговор в течение часа и затем отпустил Мендеса, поблагодарив его. Некоторые моменты в рассказе заинтересовали Лайма, в первую очередь адрес, который сообщил рыбак, и он немедленно послал полицейского разыскать жену Лопеса.
Она появилась в четверть одиннадцатого. Усталая женщина. Несмотря на ее полноту, признаки красоты оставались в ее черных глазах и руках с длинными пальцами. Лайм говорил с ней напрямую: он сказал ей о серьезности положения, в котором оказался ее муж, он предложил ей деньги — десять тысяч песет — и задал вопрос: что она знает об арабах, которых ее муж взял с собой в море в понедельник ночью?
Он вручил ей ее десять тысяч; еще двадцать тысяч он держал в руке. Женщина говорила, не отрывая глаз от денег. Лайм бесстрастно слушал переводчика. Они пришли к Лопесу в воскресенье, после церкви, трое мужчин-арабов и одна женщина-арабка, у которой лицо было закрыто тканью. Они сказали, что они из Марокко. Их брат умер в Барселоне, но им не удалось получить разрешение властей на то, чтобы переправить тело из этой страны. Они сказали, что для бедуинов очень важно, чтобы умершие были похоронены со своей семьей. Они признали, что это противозаконное дело, контрабанда, но они взывали к чувству сострадания Лопеса и предлагали большие деньги. Конечно, Лопес знал, что значит быть похороненным в освященной земле. Госпожа Лопес не могла сказать, насколько велика была предложенная сумма, но, вероятно, она составляла пятьдесят тысяч песет или больше, плюс топливо, накладные расходы.