Кто там стучится в дверь?
Шрифт:
Самому себе... Не исключено, что я окажусь в условиях, когда на какой-то срок это будет единственно допустимая форма рапорта.
Я отвлекаюсь от тройки, которая, сказать честно, порядком мне надоела, чтобы представить себе, как я должен буду вести себя т а м, в какой-либо компании или на собрании (ведь и у них бывают собрания, правда, наверно, не такие частые). Насколько буду естествен? Насколько приучен, насколько способен вести спор? Тут важны не просто слова. Важна интонация. Важно выражение. И от того, как поведут себя руки, тоже кое-что зависит. Ловлю себя на том, что не умею улыбаться, нет у меня этой «располагающей улыбки».
Нам рассказывают, как они ведут банковские дела, как пользоваться чековой книжкой. Предупредили — никогда никому не предлагать, даже самому близкому другу, денег в долг, пока тебя не попросят. Как вести себя в банке, в конторе, в ресторане.
Под свежим впечатлением об услышанном я пригласил новую знакомую Веронику Струнцову провести вечер в ресторане Нагорного парка культуры и отдыха. Почему-то никогда так не ждал увольнительной, как в эти три дня.
Мы сели за столик, официантка довольно быстро оценила нас наметанным взглядом и, когда мы заказали скромный ужин — два беф-строганова, сыр, мороженое и лимонад, спросила удивленно и осуждающе:
— А пить ничего не будем?
— Почему не будем? Даже с большим удовольствием, — сказала Вероника, взяла в руки меню и сделала вид, что выбирает.
Толстогубая официантка расплылась в улыбке:
— А то есть такие, которые приходят время провести в ресторане.
— А мы и пришли провести время, — не совсем кстати произнес я.
Я был в штатском. Официантка посмотрела на меня так, что я понял: она с первого взгляда отнесла меня к тому порочному кругу молодых людей, которые привыкли экономить на любимых. Ведут в ресторан, заказывают одно блюдо и бутылку минеральной, а потом говорят близким: «Мы вчера ходили с такой-то в ресторан, славно провели время».
Официантка стояла ко мне боком, я видел ее засаленный передник, и мне почему-то захотелось уйти. Вовсе не потому, что сейчас Вероника могла заказать нечто такое, на что у меня не хватит денег, просто чувствовал, что у меня начинает портиться настроение, и, если бы я не учился воспитывать в себе выдержку, приветливость и прочая и прочая, я бы просто сказал Веронике: «Давай-ка поищем что-нибудь другое». Официантка превратилась в ожидание.
Вероника неторопливо скользила глазами по строчкам; официантка решила помочь ей:
— Есть шампанское, коньяк, портвейн...
— Принесите нам, пожалуйста...
Официантка поднесла карандашик к блокноту и замерла.
— Еще одну бутылку лимонада, пожалуйста, только похолоднее.
— Пошли бы в столовку лучше. Чего зря место в ресторане занимать? У меня план, да и время такое, скоро начнет клиент подходить.
Вероника приветливо улыбнулась и сказала, как лучшей подруге:
— Зачем же, милая, нам уходить? Нам и здесь хорошо.
Я заставил себя улыбнуться. Постарался изобразить приветливую улыбку. Я возвышался в своих глазах. Понимал, что способен владеть собой и что искусство самообладания постигаю не зря.
Вспомнил приличествующее случаю высказывание моего любимого Вальтера Скотта:
«Созерцание великой картины жизни показывает, что самоотречение и пожертвование своими страстями редко бывают вознаграждены и что внутреннее сознание исполненных обязанностей дает человеку подлинную награду — душевный покой, который никто не может ни дать, ни отнять».
Сейчас я действительно испытывал блаженное состояние душевного покоя, ибо понимал, что «пожертвовал своими страстями» и не сказал официантке тех слов, которых она заслуживала.
Мы долго гуляли с Вероникой. Смотрели на город, казавшийся мне самым красивым в мире. Я рассказывал Веронике о Кандалинцеве. И об отце рассказывал тоже. В первый раз рассказывал об отце.
Рустамбеков спросил, какие качества кажутся нам противопоказанными для разведчика.
Канделаки ответил, не дав себе труда подумать: «Жадность». В его представлении жадность — это и скупость, и расчетливость, и способность так растянуть деньги, избегая вечеринок, чтобы их хватило до конца месяца. Если что-нибудь получает из дому, сразу выкладывает на стол. Он не создан для службы за кордоном: слишком живучи в нем дедовские нравы и обычаи, чтобы можно было посылать его в страну, где обитают люди расчетливые, привыкшие соразмерять желания и возможности; не трудно представить, какими глазами будут смотреть там на этого транжиру. С Канделаки на эту тему завели товарищеский разговор, а он ответил: «Что вы думаете, я и там буду эти хурджины получать? Или что у меня будет миллион на счету? Нет, там я буду другим человеком, имейте совесть, дайте, пока можно, побыть самим собой». Иногда трудно понять, серьезно он говорит или нет.
— Главный враг разведчика беспечность, — сказал я. И добавил: — Еще самонадеянность. Иными словами, пренебрежение к врагу.
— Пожалуйста, расшифруйте.
— Если смогу. Хотя этот ответ будет, может быть, не совсем точен. В книгах и кинокартинах везде и всюду побеждают наши разведчики. И порой очень легко. Почему? Потому что у врага в шпионы идут самые что ни на есть отбросы, так во всяком случае можно подумать. Чужие слабости мы знаем слишком хорошо. А свои? Надо учиться и на собственных ошибках. Уметь анализировать их и делать соответствующие выводы.
Учитель сказал:
— Ваша речь была вполне сносной, Песковский, пока вы не заговорили о «соответствующих выводах», то есть пока не прибегли к лексикону, заимствованному у канцеляристов. Следите, пожалуйста, за своей речью — русской, но наипаче немецкой. Учитесь в серьезном деловом разговоре обходиться минимумом слов. Сжато излагать мысли. Весьма вероятно, что вы окажетесь в мире деловых, занятых, вечно спешащих людей, которые привыкли считать, и не без оснований, что время — деньги... Но это все между прочим. Я хотел бы поговорить о том, о чем мы не раз беседовали и, вероятно, будем не раз беседовать еще: об уважении, самом настоящем уважении, нет, не к идеологии, не к мировоззрению и не к нравам капиталистических разведок, — об уважении к мастерству. Вашими противниками будут люди высокообразованные и высокооплачиваемые, прекрасно подготовленные. Мы не многого добьемся, если будем противопоставлять им только идейную убежденность и готовность к самопожертвованию. Каждая наша жертва чревата многими другими. Потому мне хочется особо подчеркнуть и вспомнить те два слова, которые произнес Песковский: «беспечность» и «самонадеянность». Надо каждый день помнить, что мы знаем мало, гораздо меньше, чем обязаны, чем должны. Да, у нас есть огромное преимущество — наша идейная закалка, коммунистическая убежденность, наш интернационализм, чувство уважения к другим народам; придет пора, вы на себе почувствуете, как возвышает человека в собственных глазах и в глазах других эта способность с одинаковым уважением относиться ко всем народам.
А теперь... теперь мне хотелось бы услышать, что думают обо всем этом другие. Итак, главные враги разведчика, по-вашему, Пантелеев?
Станислав встал и сказал, что целиком разделяет мнение предыдущих товарищей, что ему добавить нечего, чтобы не разводить дискуссии на всем понятную тему.
— Мне хотелось бы не просто услышать от вас, что вы согласны. Мне хотелось бы... позвольте быть откровенным, чтобы вы чаще участвовали в наших обсуждениях и не боялись высказать свое мнение, а в случае необходимости защитить его. Пожалуйста, постарайтесь ответить на вопрос, который вам задан, товарищ Пантелеев.