Кто там стучится в дверь?
Шрифт:
Среди песен, которые привез с собой словенец, была одна о Постойной пещере, где собрались молодые бойцы перед уходом в бой; они стали в круг, положили руки на плечи друг друга и унеслись мыслями к родным домам — они знали, эти молодые бойцы, что многим не суждено вернуться с поля боя, но у них нет другой дороги, другого счастья — умереть за свободу родной Югославии.
Песня была грустная, протяжная, она не очень нравилась Канделаки, пел ее Чобан один. Как-то он признался, что сочинил песню сам и что ее, быть может, поют и сегодня в партизанских отрядах... далеко-далеко отсюда.
— Ах, сочинил сам... это другое дело. Я просто не сразу почувствовал ее. Спой-ка еще раз и постарайся так, чтобы я понял слова. Только что это за Постойна пещера? И где она?
— Ты что, никогда не слышал о Постойной яме? — Чобан отложил в сторону гитару. — Правда, никогда? Сказать честно, мне, словенцу, трудно поверить, что может жить на свете человек и ничего не знать о нашей Постойной яме. Мне же, она дорога вдвойне.
— Так расскажи.
— О, наша пещера — как сказка. Гроты, лабиринты — есть начало и, кажется, нет конца, и сталактиты, как часовые. И тихая подземная речка Пивка... Много приезжало к нам туристов. Со всего мира. А когда Словению захватили фашисты, они не закрыли пещеру, хотели показать всем и убедить себя, что им нечего опасаться.
Крохотный поезд ходил по привычке — один-два человека в вагончиках.
В этой пещере встречался наш комсомольский отряд. Отряд был небольшим, но планы у нас были большие. 22 июня 1941 года мы стояли на конечной остановке узкоколейки. Было нас семь человек, трое рабочих, два студента, учитель да телеграфист. Полусогнувшись, мы прошли по кривой нерасчищенной галерее, обрывавшейся у берега Пивки. Перешли на другой берег, обогнули три сталагмита и оказались в небольшом зале метрах в двух от поверхности: сюда сквозь расщелину проникал дневной свет. Этот зал мы назвали именем нашего комсомольского вожака и альпиниста Божо Травгара, погибшего в стычке с немецким патрулем.
Был Божо Травгар прямым, честным и бесстрашным человеком. Вообще-то о нем много можно рассказывать. Как он собирал наш отряд, как добывал оружие, как учил меня русскому... Когда отца уволили за участие в забастовке, это было в тридцать девятом году, он собрал у товарищей деньги и принес их нам... Был мне как старший брат.
Меня он учил не бояться гор, любить горы. Я с ним много походил. А теперь мы собрались в Постойной яме, чтобы продумать детали операции, начатой Божо Травгаром. У нас была взрывчатка: стоило поломать голову, как ее лучше использовать.
Мы оставили на карауле товарища и расположились в глубине грота, но вскоре наш постовой подал сигнал тревоги. К нам вкатился маленький кругленький и чумазый водитель паровозика Милош:
— По радио передали: немцы напали на Россию!
Черномазый Милош двинул свой пустой состав к конечной остановке, а у нас все как бы на новых оборотах заходило... Такое появилось желание показать русским, что у них есть братья в Словении и что эти братья не сидят сложа руки в такой день. Йован, это был телеграфист (между прочим, он жил в Любляне на Русской улице и хранил взрывчатку у себя дома в подвале), предложил взорвать высоковольтную линию. И успеть это сделать до двадцати четырех часов по московскому времени, чтобы фашисты, находившиеся в Словении, запомнили день 22 июня.
Разными путями мы подошли к дому Йована, кто с рюкзаком, кто с портфелем, кто с чемоданом, а когда начало темнеть, встретились недалеко от дороги Любляна — Целие, каждый выбрал себе по две мачты — через одну. Когда до полночи по московскому времени оставалось пять минут, такой начался фейерверк, в жизни не видел да, наверное, и не увижу. Огромные мачты лениво, так, будто через силу, подпрыгивали и ложились набок, а провода рвались, как нитки.
Паника на следующий день была в Любляне порядочная. Только и разговоров было что о партизанах. Ползли самые невероятные слухи об отрядах мстителей. Мы воспользовались этим и написали в листовках, что бойцы подпольных отрядов заминировали железнодорожные мастерские, почту и телеграф, здание комендатуры, и обращались к нашим соотечественникам с предупреждением не появляться вблизи этих объектов. Фашисты с ног сбились, стараясь обнаружить мины, — специальный отряд саперов из Загреба вызвали. Почти десять дней не работали мастерские, так что цели своей мы достигли. А потом все вместе ушли на юг. В леса. Где создавались первые партизанские отряды.
Понимаешь, я не знал еще в ту пору, какой размах примет партизанская война на моей родине. Мне казалось, что я смогу бороться с фашистами лучше, если вступлю в ударную словенскую бригаду и перейду к русским. И вот я здесь. Это вся моя история.
— Ты молодец, Чобан... Только скажи честно, не жалеешь? Одно дело сражаться рядом со своими, где тебя все знают и где ты всех знаешь. Другое дело...
— Понимаю, — перебил Чобан. — Но я имею обыкновение хорошо подумать, прежде чем что-нибудь сделать. Делаю... а потом никогда не жалею. Только мне надо одно, чтобы было задание. Я не боюсь никакого партизанского задания.
Вероника — а она была и за медицинскую сестру, и за помощницу поварихи, и за швею — в свободную минуту присоединялась к друзьям и пела с ними новые военные песни, привезенные с Большой земли. Только товарищ Петр — Пантелеев не позволял себе расслабиться. Почувствовав власть, а с ней и ответственность, стал суров, замкнут. Испытывая внутреннюю неловкость от того, что разговаривает с друзьями не так, как раньше, что и они к нему относятся теперь по-другому, твердо говорил себе: иначе не бывает, командир должен быть командиром... И только любил Веронику по-прежнему, тайной и горькой любовью.
Он ни разу не пробовал объясниться. Ждал. Надеялся, что время поможет ей сделать выбор. Думал, никому не дано было догадаться, что в душе его. Но была в отряде фельдшерица Финогенова, «наша Аннушка», милая полногрудая недотрога, которая спрашивала себя: «Что это товарищ Петр так убивается из-за Искры? Хоть и старается виду не показывать, а за версту все видно. Что в ней особенного? Почему товарищ Петр не посмотрит внимательно вокруг, может быть, и лучше кого-нибудь нашел бы. На задание хоть раз взял бы с собой. Не берет, потому что мало знает, мало доверяет. А узнал бы лучше... Те, кого вылечила, на ноги поставила, хорошо понимают, на что способна Аннушка. Но неужели для того, чтобы убедиться в этом, человек должен получить пулю или осколок? Избави бог... пусть будет цел и здоров, солнышко дорогое. Пусть только иногда смотрит в мою сторону... авось догадается, кем я могла бы стать для него».
Почувствовав к себе доверие, Примож предложил Штоколову и Пантелееву одну идею.
В словенской ударной бригаде не знают, что Чобан перешел к партизанам; он был послан за батареями для радиостанции в соседнюю часть и просто не дошел до нее. Мало ли что с ним могло случиться? Например, он был в плену и бежал из плена и помогла ему бежать новая подруга Искра, он скажет так, если их задержат. У Чобана в порядке документы, так что мало шансов на то, что к нему придерутся германские патрули, разве что кто-нибудь из знакомых офицеров встретит, тогда может быть неприятность... но поедут они в сторону, противоположную той, где находится словенсная бригада. Посмотрят своими глазами, что происходит в городе. Захватят мину с часовым устройством, о которой просили подпольщики.