Кто там стучится в дверь?
Шрифт:
Ашенбах приступил к делу без лишних слов:
— Рад познакомиться с вами, господин Рипа. Мне рассказывали о том, что было с вами до войны и на войне тоже, у меня возникла симпатия к вам, и я хотел бы сказать об этом.
«Может быть, ты из-за этого меня пригласил? Давай не томи, переходи к делу. Интересно, чего тебе надобно-то».
— Но я хотел познакомиться с вами не только для того, чтобы сказать это. Я подумал, что могу сделать приятное вам и одному моему коллеге, военному переводчику, который является уроженцем ваших мест. Он тоже из Терезендорфа, из немецкой колонии. Только маленький уговор, я не назову вам его фамилии, мне просто интересно, узнаете ли вы его?
«Что-то ты хитришь. Что-то подозреваешь, да не говоришь. Так сюрпризы не устраивают. Кого-то хочешь проверить. Или меня или его, хотя меня-то проверять для чего? Значит, его. Ну давай, давай, излагай, посмотрим, что у тебя на уме».
— Скажите, как у вас со зрительной памятью? Хорошо? Ну, тогда все в порядке. Для такой встречи я припас бутылку бургундского, если вы не возражаете. Итак, сядьте, пожалуйста, сюда, чтобы удобнее было разглядеть земляка, когда он войдет. Одну минуту, я приглашу его.
Ашенбах нажал на звонок и наклонился к уху вошедшего ефрейтора-коротышки.
Когда открылась дверь и в комнату шагнул Песковский, Рипа едва не вскрикнул от удивления, но сдержался, изобразил приятную улыбку и поднялся навстречу знакомому. Слишком похож был сын на отца.
«Бог мой, что на свете происходит, значит, и мы пошли фашистам служить. А ведь мы были из идейной семьи. Папаню-то твоего мне пришлось... из обреза. Вот не думал, где свидимся. Как же ты, мил человек, здесь оказался? Никак, из плена? Должно, сдался добровольно. Шкуру берег. Так-так, ну что ж, в такой компании и воевать и жить интереснее. С сыном революционера супротив революции. Да, бывают в жизни шутки...»
«Вот и прекрасно, — подумал Ашенбах, — все в порядке, подозрения оказались ложными, они знакомы, и это главное. Можно кончать комедию».
Евграф узнал Рипу. Не мог не узнать. Много раз видел этого человека во сне — он стоял у лошади и приставлял дуло обреза к виску отца. Сны были одинаковы. Только облик человека с обрезом постепенно размывался в памяти. Голос разведчика приказывал: ты не знаешь его, не знаком с ним, видишь его первый раз в жизни. Ты должен убедить в этом самого себя. И только после этого других.
— Господин Танненбаум, рад представить вам вашего земляка. Познакомьтесь, господин Рипа.
Произнеся фамилию «Танненбаум», Ашенбах бросил быстрый взгляд на Рипу. Тот вглядывался в лицо переводчика, стараясь что-то вспомнить или понять.
— Земляк? Неужели из Терезендорфа? — спросил Танненбаум.
— Из того самого, — не очень радушно ответствовал Рипа. От взора Ашенбаха не укрылось, что в малонатруженной голове Рипы шло борение.
— Вот уж не ожидал! Только вы, должно быть, очень давно из наших краев... или совсем недавно? — спросил Франц.
— Да уж порядком... слава тебе, господи.
«Говори, говори, мил человек, тебе надо время выиграть. Танненбаумов я помню хорошо, ни на кого из них ты не похож. Но и Песковских помню. Вот это уже поближе будет. Должно, еще до войны заброшен. И все эти годы себя за другого выдавал. Обер-лейтенанту подфартило такую птицу поймать. В гору пойдет. А может, это все я выдумываю? Может, вовсе ты не шпион, может, добровольно на службу к германцам пошел, как-никак два языка знаешь. Только чего-то не верю я в это. Кажется мне, остатние твои дни, господин хороший Песковский, считать можно. И мне, видать, определено свидетелем стать, как змеиный род Песковских пресечется; мужиков у них других нет, амба этому роду!»
— Тогда не удивительно, что мы не знакомы. — Песковский открыл портсигар и протянул его Рипе.
«Прошло много лет, и он не может меня помнить. Но смотрит с недоверием».
— Премного благодарен, сроду я этих самых сигарет не уважал, баловство одно, а скусу никакого. — За годы лагерной жизни и язык и привычки Рипы заметно изменились; теперь, получив полную волю, он решил не переучиваться заново: «Так проще и лучше: пущай видят, что человек из народа за германцев, доверия больше будет». — Вы уж разрешите великодушно... своим табачком побаловаться. — Рипа вынул кисет, неторопливо развязал его, со смаком облизал козью ножку.
Ашенбах не без любопытства наблюдал за его манипуляциями, когда же Рипа зажег цигарку и выпустил первый сноп дыма, сделал шаг к окну и распахнул его.
«Рипа удивился, услышав фамилию «Танненбаум», не будь я Юрген Ашенбах. «Племянник», «племянник», предвидел ли ты, что я устрою тебе эту встречу? Только... «айле мит вайле» [12] . Помнить мудрую поговорку, не спешить!»
— Что ж, встретить земляка всегда приятно, тем более в такую пору, — весело сказал Танненбаум. — Почему бы нам не отметить это событие хотя бы в ресторане «Боян»? Там неплохой повар, кроме того, иногда коротает вечера одна моя добрая знакомая — коллекционирует цыганские пластинки, и если ее как следует попросить... В «Бояне» новый проигрыватель...
12
В переносном смысле: «Тише едешь — дальше будешь».
«Теперь оставить Ашенбаха и Рипу наедине, чтобы они обменялись информацией и чтобы Ашенбах подумал, как ему лучше поступить. Полагаю, он помнит коллекционершу. и все, что связано с ней».
— Лю-бо-пытно, надо обдумать предложение нашего друга. Что вы думаете, господин Рипа?
— Премного благодарны за приглашение, только недосуг мне. Апосля, апосля как-нибудь, ведь недалеко друг от друга, — говорил Рипа и размышлял, когда и как лучше поделиться своими наблюдениями с обер-лейтенантом. Ясно, что Песковский их не оставит с глазу на глаз, по телефону придется сообщать... Все равно далеко не уйдет.
«Но имею ли я право оставить их одних? — спрашивал себя Песковский. — Что, если я вернусь и увижу дуло револьвера и услышу: «Хенде хох»? Я не могу исключить такого предположения. Ашенбах не случайно вызвал Рипу. Он подозревает меня. Что, если напоминание о коллекционерше не подействует? У Ашенбаха прекрасные возможности загладить далекую вину. Мое разоблачение коснется его отца. Но ведь окажется, что младший Ашенбах поставил интересы фатерланда выше. К какому решению он способен? Я должен все взвесить быстро и точно. Уйти? Или остаться? Что это даст? Ашенбах почувствует, что я его боюсь больше, чем он меня. И может совершить импульсивный поступок. Я должен опасаться этого больше всего. Пусть он получит несколько минут на размышления. Пусть все разложит по полочкам. И спросит себя: должен ли торопиться. Я обязан оставить их вдвоем».