Кто тебя предал?
Шрифт:
— Вы правду говорите, Иванна? — И Герета еще пристальнее посмотрел ей в глаза.
— Конечно, правду!
— И капитан ничего не расспрашивал вас о Верхоле?
— Решительно ничего! — отрезала Иванна.— Да он его совершенно не знает!
— Странно.— Роман покачал головой.— И вы можете присягнуть, что говорите правду?
— Чистую правду! Христом богом клянусь! — горячо сказала Иванна.
Роман укоризненно покачал головой.
— Не поминайте имя господа бога нашего всуе, дорогая Иванна. Я вам поверю и так. А веря. предостерегаю: дело очень, очень плохо. И отцу Теодозию оно сулит большие неприятности. И Юльце за недонос, как комсомолке. И мне...
Взволнованная окончательно, Иванна растерянно и доверчиво посмотрела на жениха.
— Спасибо вам, Романе... Спасибо... Как же мне теперь поступать?
Тоном приказа Герета сказал:
— Для всех окружающих вы уехали в Киев. Искать правды. И добиваться приема в Киевский университет. Мы немедленно распустим слух об этом. Перед отъездом вы поссорились с отцом, который вас туда не пускал, как и во Львовский университет, и был категорически против вашего отъезда. Это выгораживает отца и спасает его от возможного ареста. Понятно? А вы «на ножи» пошли с отцом, поспорили! И, уехав, никому не оставили своего адреса.
— Позвольте.— сказала в недоумении Иванна,—я не... Герета резко махнул рукой, прерывая невесту, и продолжал:
— В остальном же положитесь на мать игуменью и сестру Монику и поблагодарите их за спасительное для вас гостеприимство.
Игуменья благосклонно кивнула тяжелой головой в белом уборе.
ПО СЛЕДУ
Куда девалась веселая, гибкая, на цыганку похожая Иванна, которая еще недавно, подобно бабочке, называемой в народе «пулей», проносилась карпатскими полонинами и прибрежными лугами за горными тюльпанами и голубыми васильками!
Среди рядов коленопреклоненных монашек в закрытой монастырской церкви только очень опытный глаз мог бы обнаружить Иванну Ставничую. Длинная, до пят, сутана и белый головной убор, покрытый черной косынкой, наглухо закрыли ее стройную фигуру и изменили ее внешность.
Вместе с другими монашками повторяла она слова молитвы:
«Мы припадаем сегодня перед твоим жертвенником с любовью и послушанием, пред твоим наместником здесь, на земле, святейшим отцом Пием, папой римским, чтобы умолять тебя и доложить тебе о всех неисчислимых обидах, нанесенных твоему святому имени, о всех беспримерных богохульствах и ослепленной ненависти к твоим святым правдам...»
Иванне казалось, что и о нанесенной ей тяжелой обиде говорится в тягучей молитве, которую читали монашки во главе со стоящей впереди игуменьей Верой. Время от времени игуменья поднимала кверху пухлую руку, как бы дирижируя.
В то же утро капитан Садаклий был вызван в кабинет к начальнику управления Самсоненко. Когда он прошел сквозь тамбур из двух соединенных дверей, издали напоминающих обычный платяной шкаф, в кабинет начальника, он сразу почувствовал: будет разнос!
Самсоненко нервно ходил по солнечному кабинету. Не успел Садаклий приблизиться к столу, как он, круто повернувшись, выкрикнул:
— Что же вы, батенька, а? Подозреваемый в шпионаже и терроре капитан Журженко, оказывается, вчера был у вас, а вы подписали ему пропуск и выпустили такую птицу на свободу? Как понимать такой гуманизм?
— Не всякий подозреваемый в шпионаже и терроре является шпионом и террористом,— спокойно ответил Садаклий.
— То есть как это? — слегка опешил, услышав очень уж спокойный ответ подчиненного, Самсоненко.— А письмо, которое я вам передал?
— Товарищ начальник! А если завтра прибудет анонимное письмо, что вы родной сын австрийского императора Франца-Иосифа Габсбурга, я тоже должен верить такому письму? — И Садаклий пристально посмотрел на Самсоненко. Он мог позволить себе такую вольность, потому что хорошо уже изучил отходчивый, хотя и очень вспыльчивый характер начальника управления.
Тот удивленно посмотрел на Садаклия и слегка улыбнулся.
— Короче говоря, вы берете на себя всю политическую ответственность за доверие к Журженко?
Садаклий минуту помолчал и потом сказал глухо:
— Беру, товарищ старший майор!
В это время открылась дверь «шкафа» и оттуда быстрыми шагами с бумагой в руке вышел дежурный по управлению Боровский.
— Сводка происшествий за ночь, товарищ начальник. Самсоненко взял листок бумаги и бегло стал просматривать его. Привыкнув к перечислению грабежей и пьяных драк в этом городе, который совсем недавно стал советским, он читал торопливо. Вдруг он словно споткнулся, дважды перечел одно сообщение, сморщив лоб, почесал затылок и уже вслух прочел:
— «Восемнадцатого июня в двадцать два тридцать возле кипятильника Главного вокзала найден тяжело раненный в ногу навылет из огнестрельного оружия не установленного образца капитан военно-инженерных войск Красной Армии Иван Тихонович Журженко. Злоумышленника задержать не удалось. Раненый находится на излечении в больнице по улице Пиаров...»
Самсоненко тоном доброго собеседника сказал:
— Вот так штука! Не свалили анонимкой, так уложили пулей? Действуйте, товарищ Садаклий. Быстро!..
...Отправив две оперативные группы — одну в университет, другую в общежитие, где по наведенным справкам проживал Верхола,— Садаклий вызвал машину и поехал в больницу на улицу Пиаров. Ему оставалось завязать пояс у халата, когда в кабинет главного врача позвонил оперативный уполномоченный Кущ, посланный им в университет, и доложил, что нигде в аудиториях Верхолы нет. Через несколько минут из общежития на улице Кутузова также раздался звонок: со вчерашнего вечера студента Зенона Верхолы никто из его соседей по комнате не видел. Кровать не тронута. Все его личные вещи унесены.