Кто тебя предал?
Шрифт:
На левой, крайней виселице была прибита на фанере трехъязычная надпись:
ЭТИ ЛИЦА ВЫСТУПАЛИ ПРОТИВ ГЕРМАНСКОЙ ИМПЕРИИ, УЧАСТВОВАЛИ В ЗАПРЕЩЕННЫХ ОРГАНИЗАЦИЯХ И КАЗНЕНЫ ПО МОЕМУ ПРИКАЗУ.
СС БРИГАДЕНФЮРЕР И ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ПОЛИЦИИ КАТЦМАН
Потихоньку расталкивая зевак, Ставничий приближался по лестнице к виселицам.
Он увидел перед собой хорошо начищенные сапоги первого охранника и потом пряжку пояса, туго обтягивающего живот эсэсовца. На пряжке полукругом шла надпись:
«Готт
На последней, верхней ступеньке Ставничий задержался, чтобы перевести дыхание, поднял еще выше голову, и все поплыло перед ним.
Он увидел на одной из виселиц мертвое тело дочери. Иэо рта у нее высовывался белый кляп. Позже отец Теодозий узнал, что это гипс. Так во Львове заливали гестаповцы быстро стынущим гипсом рты своим жертвам, чтобы добиться от них молчания во время казни.
17
С нами Бог! (нем.)
— Иванна! — сдавленным голосом аакричал старик и бросился к дочери.
— Цурюк! — закричал охранник и ударом автомата сбил старика с ног.
Ставничий упал на колени, и надпись «Готт мит унс!» снова мелькнула перед ним на хорошо начищенной бляхе пояса. Она завертелась в глазах, подобно спицам быстро мчащегося велосипеда.
Его участливо поднял, видимо давно стоящий здесь, пожилой мужчина в помятой шляпе-«борсалино». Поддерживая священника за локоть, он сказал ему по-польски:
— Пане дорогой! Я очень хорошо понимаю ваше несчастье. Это, наверное, дочка пана? Да? Видите: а это рядом мой сын Сташек. Студент юридического факультета университета Ивана Франко. Пока мы, поляки, тут с украинцами боролись, кому должен принадлежать Львов, пришли вот эти изверги и уничтожили наших собственных детей.— И он кивнул в сторону немецких охранников, что с каменными лицами сторожили останки казненных жертв.
— Ну, а если бы она послушалась уговоров своего жениха и созналась? Вы бы отпустили ее на волю? — спросил я Питера Крауза во время его допроса в Замарстиновской тюрьме осенью 1944 года.
— Возможно, да,— подумав, ответил Крауз.— Нам не хотелось портить отношения с церковью, которая все эти годы нам очень помогала. Кроме того, человек со сломанной волей подобен пластилину. Из него уже можно было бы лепить все, что угодно. Из таких людей мы вербовали нашу агентуру. Ставничая с ее внешностью могла бы принести большую пользу рейху.
— Скажите, Крауз, а ее жених Герета был вашим агентом?
— Яволь! — охотно подтвердил Крауз.— Его передала мне военная разведка абвера в сентябре тысяча девятьсот сорок первого года, после того как во Львове установилась цивильная администрация. А до этого, еще с польских времен, и он, и Каблак, и Верхола обслуживали ведомство адмирала Канариса.
Вскоре после того как мне удалось разыскать во Львове французов, сидевших в намецких лагерях, я нашел и человека, который был невольным свидетелем казни Иванны. Им оказался бывший сторож пивного завода, расположенного под «Горой казни», Михаил Антонович Заговура. Он чистосердечно признался мне, что во время своего ночного дежурства вынес с завода и спрятал в гроте, выстроенном уже давно на склонах горы, дюжину бутылок выдержанного львовского пива, которое шло в продажу только для немцев в магазины «Hyp фюр дейче».
Заговура сменился на рассвете и пошел к заветному гроту, где, присыпанные прошлогодними листьями, лежали бутылки. Только он вошел в грот, как внизу загудели гестаповские машины, и соскочившие с них эсэсовцы мигом окружили гору.
Иванна шла первой в цепочке осужденных. Заговура хорошо видел ее из грота. Руки ее уже были раскованы. Когда ей велели стать на табуретку, она резким движением руки — не успел высокий эсэсовец набросить ей на шею петлю — сорвала с шеи нательный крест и отшвырнула его далеко в траву. Это было последнее, что сделала Ставничая в своей короткой жизни...
ВАЖНЫЙ ГОСТЬ
В тот день, как отец Теодозий нашел на «Гуре страцення» свою мертвую дочь, митрополит Шептицкий принимал у себя в палатах нового важного гостя, прибывшего к нему из Берлина.
На этот раз им явился сам шеф немецкой военной разведки адмирал Вильгельм Канарис. Он внимательно слушал митрополита, изредка потирая свою холеную, гладко выбритую смуглую щеку.
Шептицкий был явно рассержен.
— Когда я согласился помогать господину Дитцу и его коллегам,— взволнованно говорил он,— я руководствовался нашими общими целями — борьбой с коммунизмом. Вам известно, господин адмирал, что в тысяча девятьсот тридцать шестом году, когда движение Народного фронта грозило охватить многие страны, я выступил против него одним из первых. Мою «Острогу против коммунизма» читали с амвонов во всех церквах Галичины. Душой и сердцем я поддерживал национал-социализм. Когда ваши войска пришли сюда, я вправе был рассчитывать на взаимное доверие и сотрудничество. Почему же господа Дитц, Энгель и другие их коллеги из гестапо не захотели внять моим советам? Разве нельзя было увезти эту строптивую девчонку куда-нибудь подальше, чтобы не бросать тень на меня, на церковь? Зачем надо было казнить ее публично здесь же, во Львове? Это глупо, поймите, в высшей степени глупо! Надо работать тоньше, не будоража народ!
— Да, в наше время надо работать очень тонко, согласен с вами, ваша эксцеленция,— постукивая смуглыми пальцами по спинке дивана, согласился Канарис.
Как бы ободренный его словами, ШептицкиЙ, показывая на потолок, сказал:
— На своем чердаке я укрываю именитых, достойных евреев города: главного львовского раввина Курта Левина и раввина Давида Кагане. Да, да! Прячу с полным сознанием ответственности за свое деяние и прошу немецкие власти не мешать мне поступать так, как я считаю нужным. Учтите, при малейшем изменении политической ситуации они — мои евреи — охотно подтвердят, что я, митрополит Андрей, был добр и к инаковерцам. Они расскажут тысячам, как мои каноники поили и кормили их в тот момент, когды вы, немцы, уничтожали сотни тысяч евреев. Все это, суммум суммарум, укрепит еще больше авторитет церкви, веры в ее справедливость и благородство в глазах населения и мировой общественности. Вот почему не следовало и с дочерью священника Иванной Ставничей действовать так топорно, по-фельдфебельски...
— Подобные вопросы входят в компетенцию рейхсфюрера СС Гиммлера,— процедил сквозь зубы Канарис.— И все карательные меры также. Я же посетил вашу эксцеленцию, чтобы установить контакты по другим вопросам...
Глубокие глаза митрополита сразу стали отчужденными. Напрасно изливался он перед одним из самых приближенных людей Гитлера. Внутренне н-егодуя против неучтивости своего гостя, ШептицкиЙ сказал:
— Чем я могу быть полезен? Канарис встал. Расхаживая по розовой гостиной, он заговорил не сразу.