Кто-то, с кем можно бежать

Гроссман Давид

Он и в самом деле вынул из кармана свой красный блокнот. Полистал немного. Пожалуйста, умоляла Тамар про себя. Пусть он согласится, пусть согласится!

– В следующий четверг, - сказал Песах и что-то исправил в блокноте, - тут как раз есть возможность, когда вы оба в Иерусалиме... Попробуем один раз, почему бы нет. Выдадим ваш дуэт на Сионской площади?

Руки Тамар были прижаты к телу. Она пыталась проникнуть сквозь его широкую улыбку медвежонка. Боялась, что он готовит ей ловушку: что он каким-то образом чувствует, что там, на их совместном с Шаем представлении, он узнает о ней правду. Шай не реагировал, будто не слышал. Тамар видела, что игра высосала из него последние капли жизни.

– Но я хочу, чтобы вы там всю душу выложили! – радостным голосом сказал Песах. – Точно, как сейчас, да?

Несколько ребят зааплодировали. Шай встал. Такой тонкий, что казалось, вот-вот упадёт. С трудом поднял гитару. Тамар не двигалась. Остальные смотрели на неё, будто, ждали, что она пойдёт с ним, это было бы так естественно, выйти с ним вместе. Она стояла прямая, натянутая. Шай вышел, и Мико поспешил за ним своим бесшумным тигриным шагом. Кто-то включил радио, заполнив пространство звуками джангла. Парень в красной пиратской косынке начал гасить и зажигать свет. Песах встал, протянул руку жене:

– Идём, дорогая, сейчас время молодёжи. – Оставил указания двум парням постарше, пошептался с Шишко и ушёл.

Несколько пар начали танцевать. Девушка в красной шляпке неожиданно встала и начала танцевать одна, обнимая сама себя. Её никогда не видели такой раскрепощённой. Тамар смотрела на неё и думала, что хотела бы познакомиться с ней; что она кажется умной и деликатной, и совершенно не годится для улицы, ещё меньше, чем она сама. Шели уже танцевала с одним из своих постоянных ухажёров, долговязым парнем с немного обезьяньим лицом, который играет на пиле. Она протянула к Тамар загорелую руку, приглашая её танцевать втроём. Тамар посмотрела на них, и её вдруг захватило видение её троицы. Странно, что уже почти две недели она о них не думала. Вплоть до этого вечера она была свободна от них. Она сделала Шели "нет" головой. Изобразила улыбку. Они никогда не танцевали вместе, они трое, потому что Идан презирал танцы, очевидно, он и не умел танцевать. Они вообще никогда не прикасались друг к другу, когда ещё были втроём. По крайней мере, так она думала. Ни одного объятия, даже от радости. Было какое-то молчаливое согласие, что ни одна из них двоих не будет урезана в правах на Идана. Но кто знает, может, они уже две недели спят вместе в комнатах-с-прекрасным-видом. Ну вот, это опять поднимается в ней, живое и жгучее. Она пошла налить себе "Спрайта" и выпила полный стакан, чтобы остудить внезапно возникший пожар. Не помогло. Перед ней встали все последние недели с ними обоими: ведь когда она начала понимать, что останется в Израиле из-за Шая, они были глубоко погружены в приготовления к поездке. Она тогда начала потихоньку двигаться в сторону нового и чуждого мира, крутиться в местах, где был какой-то шанс найти его, заводить разговоры с незнакомыми мужчинами в городских садах, с игроками в нарды и бильярд и охранниками клубов, а их, Идана и Ади, не было там с ней. Это сбивало с толку: она продолжала ходить на репетиции хора каждый день после обеда, пять раз в неделю, весь хор был охвачен гастрольной лихорадкой, угрозы дирижёрши Шароны становились всё более нервными, все зубрили итальянские фразы из "Разговорника туриста", который им раздали, потому что то, что они умели петь арии Керубино и Барбарины, не смогло бы помочь им там в ресторанах и на рынках; и она сама тоже непрерывно продолжала работать над своим любимым соло, получила паспорт, читала путеводители и прилежно зубрила "Дове си компрано и билети? [45] ", но, в сущности, была уже очень далека от них. Шарона первая обратила внимание, что Тамар совсем не там:

45

Где продаются билеты? (итал.)

– Где твоя голова и где, чёрт побери, твоя диафрагма? Ты опять забываешь поддерживать снизу! Как ты можешь ожидать, что тебя услышат там, в шестом ярусе?!

А после репетиций, когда они шли пешком по бульвару, она пыталась рассказывать им, где она была вчера вечером, с кем говорила, вы не представляете, какие люди существуют в ста метрах отсюда, какие несчастные и отверженные, говорила она, ещё пользуясь голосом и языком их троицы, в смысле, Идана, но, уже начиная понимать, что те лёгкие дуновения иронии по отношению к любому, кто к ним не принадлежит, начинают потихоньку изменять направление и сейчас обращены и в её сторону тоже, как будто она сейчас тоже чем-то заражена или даже приносит какой-то неприятный запах в общий дом; и вот настал день, после того, как она побывала у русских ребят в Лифте и видела того парня, Сергея, с детским лицом и хрупким телом, и так нуждалась в том, чтобы поговорить с кем-то близким, погоревать вместе о том, что она видела, а Идан сказал, прервав её на полуслове, что ему трудновато одновременно учить итальянский и наркоманский, и Ади хихикнула и сказала, что это очень верно подмечено:

– В последнее время ты пользуешься новыми словами, трудновато за тобой угнаться, - и встряхнула золотым руном на своей голове, и в эту минуту Тамар поняла, что она уже совсем не с ними, и что она просит у них что-то, что они не могут, или не хотят, ей дать. Тогда она замолчала и шла рядом с ними, как побитая, а их беседа сразу же возобновилась без неё, как будто только порыв ветра помешал им. Она мужественно продолжала шагать, продолжала улыбаться их шуткам, а тем временем острые холодные ножницы вырезали её точно по линиям тела и вынули из их картины.

Столовая опустела, и площадка во дворе заполнилась танцующими. Во всех струилась музыка. Нежно заклубились облачка травки. Парень с длинной косой, заплетённой цветными лентами, заиграл на гитаре, и из всех углов двора подхватили песню: "Щит Давида надвое расколот", - пел он глубоким хриплым голосом, и они отвечали ему тихим рычанием: "Идеи Герцля умерли давно". А он: "Сгнили в могиле с колючками кактуса". Они раскачивались с поднятыми руками и пели: "Но всё идёт, согласно плану". Тамар смотрела из окна наполовину пустой столовой. Когда они так раскачивались, то казались ей хрупкими стебельками, стебельками детей.

Моей душе хотелось лишь покоя, Не хотелось ей играть в войну, Но армия у нас – святое, Я очень армию люблю,

(Тут кто-то заверещал жутким голосом: "Я очень, очень армию люблю!!!")

Как мужчина, оружие держать, Как мужчина, бить по головам, Как мужчина, к гибели шагать, И всё идёт, согласно плану...

И сразу же из всех углов двора и с танцевальной площадки поднялся рёв:

– План, катись ко всем чертям...

Раз и ещё раз, и ещё, десятки раз, долго, наверно, с полчаса так, как молитва, отчаянная молитва наоборот, и, в конце концов, Тамар тоже стала подпевать, стояла и орала вместе со всеми, как все, план, катись ко всем чертям, и вся картина перевернулась, Тамар вдруг почувствовала всем своим существом, что это они правы, они честны с собой, они решились восстать, ударить, изо всех сил выкрикнуть свой призыв о помощи.

Ведь кто я, против них? Хорошая, домашняя девочка, ни то, ни сё. А они, с какой смелостью они отказываются участвовать в циничной и лицемерной игре мира, в борьбе за успех и власть... Она даже позавидовала им – их свободе, их смелости ни перед чем не останавливаться, их смелости дойти до полного отчаяния, отказаться от надёжности дома, родителей, семьи, которые оказались на поверку одной большой иллюзией, вроде наркотических успокаивающих средств...

Она повернулась, чтобы выйти из столовой, вернуться в свою комнату, и несколько парней и девушек загородили ей дорогу. Они танцевали перед ней, окружили её, шутливо кланяясь, просили остаться. Один из них, маленький и кудрявый, один из трёх фокусников, уговаривал её:

– Мамой клянусь, я тебя до сих пор вообще не видел, не знал о твоём существовании!
– у него было милое лицо и немного писклявый голос, как у Стива Аркела. – Но когда ты так пела – я просто прибалдел на месте! Останься, побудь с нами, расскажи нам о себе, кто ты?

Тамар засмеялась: нет.

Уличный поэт подошёл и опустился перед ней на колени:

– Ой, Тамар, Тамар/ не уходи, Тамар/ слышишь звон гитар?/ ой Тамар, Тамар/ какой жестокий удар/ в душе моей пожар/ что тебе стоит, Тамар/ дай мне счастье в дар...

Она засмеялась: нет.

Перед ней возникли две девушки. Красивые, смуглые, таинственные. Двойняшки, читающие мысли:

– Ты не могла бы постоять между нами? Дать нам на минутку руку? Обеим вместе... Только на минутку, что здесь такого?