Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье
Шрифт:
Тогда он разворачивается и бежит к себе в номер – быстрее, быстрее! В номере он распахивает окно и, не раздумывая, прыгает. Удар об траву – и он вновь на ногах. Теперь – к воротам и туда, к перекрёстку, где в последний раз мелькал её плащ. Быстрее, ещё быстрей! А вот и главная пальмовая аллея – долгая, как тоннель. А по тоннелю ветер сифонит – ого! Такой, что пальмы сгибаются. И не от моря сифонит почему-то, а, наоборот – к морю…
Он бежит по аллее, подгоняемый ветром, среди пальм, похожих на длинноволосых женщин, среди
– Ма-ааааааааааааааааааааааааааааааа…!!!
Тук-тук. Тук-тук-тук. Но не глухо, а звонко, словно капли воды с высоты. Тук-тук. Тук-тук-тук.
Глава 17. Тук-тук, скворешня, облака
– Проснись, Алёшка! Слышишь?
– А?!!
Крылов судорожно обхватывает Машку руками.
– Ты! Ты!
– О, господи… Конечно, я. Взгляни-ка, что творится.
– А что творится?
– А вон там. На потолке.
В верхнем углу комнаты, как раз над полками, где лежат его учебники и папка со свежеотпечатанной дипломной работой, расползлось огромное тёмное пятно, из центра которого равномерно сочится влага. Капли отрываются и падают, звонко стукаясь в книжные переплёты. Тук-тук. Тук-тук-тук.
– Ч-чёрт!!!
Крылов вскакивает и первым делом бросается к папке с дипломом. Выхватывает, смахивает брызги с обложки. Затем берёт учебники и передаёт их Машке, уже поджидающей с полотенцем наготове. Затем приносит из ванной эмалированный тазик и ставит его под летящие капли.
– Дела-ааа…
Машка откладывает в сторону последнюю спасённую книжку и критически оглядывает пятно, продолжающее расползаться. Крылов подходит к окну и распахивает форточку. В его лицо ударяет ветер – неожиданно тёплый, с чуть заметной примесью дыма.
– Оттепель, Шишкин! Над нами сейчас снег тает. А крышу, наверно, сто лет не ремонтировали…
– И что теперь?
– Ну, как… Пойду с утра к Субботычу. Попрошу, чтоб кровельщика дал.
– А если – не даст?
– Как это – не даст? Даст. Не сразу, конечно…
– Не сразу?!
– Ну, допустим, часам к девяти. Или к одиннадцати.
– Или к обеду, да?
– Или к обеду.
Тук-тук. Тук-тук-тук. Перезвон капель в тазике заметно усиливается. Между машкиными бровями вдруг проступает характерная складка, похожая на стрелу.
– Одевайся.
– Зачем?
– Пошли на крышу. Снег чистить.
– Нереально, Шишкин. Субботыч чердак досками заколотил…
Она презрительно вздёргивает плечиком:
– Ну, заколотил. А ты возьми – и расколоти!
– Чем, интересно?
– Ломом.
– Ломом?!
– Ломом, ломом! У тебя что, лома нет?!
Крылов хохочет. Они быстро одеваются, выходят из квартиры
– Ау, Шишкин! Ты здесь?
– Здесь.
– И я здесь.
– Видишь дымоход?
– Ага.
– За ним окно видишь?
– Ага.
– Нам туда.
– Шишкин!
– Что?
– Ты только не волнуйся, ладно?
– Я не волнуюсь.
– Точно?
– Абсолютно.
– Честное-пречестное?
– Честное-пречестное.
– С хвостиком?
– С хвостиком.
– С кисточкой?
– С кисточкой.
– С бантиком?
– Отстань!..
За чердачным оконцем открывается снежное поле, скособоченное влево. Посреди поля торчит печная труба, а за ней – телевизионная антенна и деревянный шест со скворешней. Над скворешней движется небо – серое, будто войлок. Дойдя до угла крыши, под которым располагается их протекающая комната, они останавливаются, вслушиваясь, как колотит в свои жестяные барабаны талая вода. Тук-тук. Тук-тук-тук. Снизу, сбоку, отовсюду. Крылов подцепляет лопатой увесистый снежный ком и с трудом переваливает его вниз, в предрассветную дворовую прорву. И лишь спустя секунды, показавшиеся неправдоподобно долгими, снизу вдруг отзывается глуховато-рассыпчатым – а-аххххххххххххххххххххх!
Он надевает рукавицы и принимается за работу, медленно продвигаясь вперёд. Вдох-выдох, раз-два. Снег очень мокрый и плотный, он налипает на лопату и норовит вырвать её из рук. Вдох-выдох, три-четыре… Минут через двадцать у Крылова уже сильно ломит запястья, а минут через сорок, когда угол крыши уже практически расчищен, нестерпимо ноет спина. Он выпрямляется и ищет глазами Машку.
– Ау, Шишкин, ты где?
– Здесь!
Крылов оборачивается. Она машет ему рукой с другого конца крыши. Рядом с нею маячит пара странных фигурок в человеческий рост – одинаково белых. Кажется, что они склонились друг к другу и о чём-то шепчутся.
– Как они тебе?
– Кто?!
– Мои снеговики!
– Снеговики?
– Ну конечно! Это – Пьеро, это – Коломбина… Разве не видно?
Крылов приставляет лопату к трубе и подходит ближе.
– Просто обалдеть, Шишкин!
– Я серьёзно.
– И я – серьёзно. По-моему, это лучшие снеговики всех времён и народов. И тебе за них – приз!
Он обхватывает Машку за плечи и приподнимает так, что её ботинки повисают в воздухе. Она болтает ими слегка, потом спрашивает невозмутимо:
– Всё?
– Знаешь, как в средние века пытали хорошеньких еретичек?
– Нет.
– Девушку хватали и приводили в темницу.
– И?
– И тогда самый уродливый инквизитор начинал лобызать её прекрасное тело. Её ушки, её щёчки. Её холодный сопливый носик…
– И?
– И она стонала, бедняжка. Она плакала, она извивалась в его ужасных объятиях. Она звала на помощь А он всё не унимался, подонок. Он опускался всё ниже, к её трепетным губкам и шейке. Он сладострастно терзал их…