Кто здесь
Шрифт:
– Постойте, постойте...
– А что такое?
Торнвил сморщил лоб:
– Какая-то мысль в голове мелькнула, - он нервно пробарабанил пальцами по столу, - не успел ее ухватить.
– А черт бы их драл, Стенли, да?! Жили ведь мы спокойно, занимались своими предателями - продажными шкурами, сажали их регулярно. И на тебе, свалилось неизвестно что на нашу голову, мешают водку пить! Спасибо, мой дорогой, еще немного не откажусь.
– Он поднял вверх маленький стаканчик и с удовольствием его рассмотрел.
– Вот и они бы так! Душу греет...
– Он с удовольствием выпил.
–
– Опять заговорили про душу?!
– в дверях появилась Николь.
– Не коллективную на этот раз, я надеюсь? Интересно, а куда подевалась душа той утки, которую я размешала в плове? Прошу к столу!
* * *
– Почему ты так любишь смотреть на ночное небо? Что там?
– Там? Ничего... Но под ним весь мир, отец.
Хак уже давно называл так хозяина, еще до того, как женился на его дочери.
Сначала он привыкал к маленькому веселому ребенку, уважавшему его как старшего брата. Потом понял, что ему хочется любить это подросшее милое существо.
Вечером перед сном он всегда выходил за порог и смотрел на темный небесный купол, на темный купол, а не на звезды, которые Создатель развесил по доброте к людям, чтобы они не плутали, не зная направления ночью. Хаку не нужны эти небесные метки, потому что не нужны отдельные места под этим куполом. Если Создатель спас его от палачей и охранил под видом кузнеца, его, единственного законного наследника трона, то с какой еще целью, как не вернуть ему трон, а значит и все, что находится под этим куполом. Хак чувствовал Его высшую волю, и чувствовал огромное пространство купола, до самых границ, замыкающих пределы жизни, за которыми, он знал, лежат холодные, не назначенные людям земли. И небесный купол покорно открывался ему, как будущему Хозяину!
* * *
– И вино к столу вы подобрали сами, мадам?
– Блюм на протяжении всего обеда находился в состоянии то радости, то восторга. И болтовня между ним и Николь шла так, как будто они всю свою жизнь очень близко знакомы.
– Нет, я только попросила Стенли обязательно купить хорошее красное полусухое.
– Вот это и гениально! Обычно пьют сухое, а итальянцы всякую кислятину. Вино к мясным блюдам непременно должно быть полусухим, то есть с определенным содержанием сахара. Удивительно, мадам, кроме нас с вами почти никто не знает, что мясо и сахар любят друг друга.
– Ну почему же, - возразил Торнвил, - мой старый дед, когда я был маленьким, всегда предлагал мне к мясу патоку.
– Ха-ха, ручаюсь, что он был фермер или что-нибудь вроде, и жил на Западе или на Юге.
– Совершенно верно, на границе с Нью-Мехико.
– Это старая традиция простых людей, Стенли. Люди от земли прекрасно чувствуют, что с чем надо есть. А в наших дорогих ресторанах вам не моргнув глазом порекомендуют к мясному блюду кислятину.
– Это просто преступление, - согласилась Николь.
– Преступление против вкуса, мадам. А оно относится к разряду преступлений против человечества. Вы согласны?
Последовали еще какие-то шутки, а Торнвил опять почувствовал неясную скребущуюся мысль, как в тот момент их разговора с Блюмом.
Он поймал ее неожиданно, уже прощаясь с Блюмом
– Патрон! Черт возьми, я понял, наконец, что меня стало беспокоить во время нашего разговора перед обедом.
Тот выжидательно на него уставился.
– Воля Вернера настораживалась и включалась именно тогда, когда начинал звучать этот пароль. Живой символ, да? Живое всегда имеет рождение. А все, что рождается, рождается здесь, на Земле. Родилось, значит было уже где-то. Было, понимаете, или я сбивчиво говорю?
Блюм несколько секунд очень внимательно на него смотрел, потом произнес без всякой улыбки:
– Ваша идея не хуже плова из утки, - и не удержавшись добавил: - Только не говорите об этом Николь.
– Бросьте шутить, патрон.
– Трудно удержаться после такого вина, мой дорогой. Тем не менее, - он сразу сменил тон на серьезный, - давайте подумаем, к кому из специалистов тут следует обратиться. Тихо так получить консультацию, чтобы комар носа не подточил...
– Что, если просто запросить информацию по библиотекам лозунги, девизы и тому подобное?
– Н-ет, мне это не нравится. Наберем огромный беспорядочный ворох, в котором нужное может и не оказаться, время потеряем. Знаете что, я сам позвоню сегодня же вечером в Оксфорд одному члену их попечительского совета. Это в прошлом наш человек, он долго проработал в военной разведке в прежние годы. И, конечно, хорошо меня помнит. Любопытствовать - что и зачем - он не станет. Просто сведет нас с нужными консультантами из тамошней профессуры. Ждите от меня сообщений.
Торнвилу удалось провести воскресенье дома. "Утром в понедельник, - сообщил Блюм по телефону, - вас встретят в аэропорту и сразу доставят в дом к одному очень старому профессору. Он давно не преподает, но голову сохранил очень ясную. Считается у них светилом. Какой-то невероятный полиглот, и чуть ли не всю человеческую культуру знает".
В понедельник около полудня полковника привезли к красивому особняку, а еще через минуту он познакомился с его хозяином.
Точного его возраста ему не сказали, но для себя Стенли сразу определил - девяносто или несколько больше: вид не обычной старости, а того, что за ней. Люди, переступившие эту грань, обнаруживают как бы другой человеческий возраст спокойное венчающее жизнь состояние перед порогом вечности, ничем не озабоченный туда уход. Наверно, это заслуженный ими подарок за то, что любили жизнь, а может быть и за то, что многие годы в увлеченном своем труде проживали каждый день как последний.
Профессор уже не очень доверял своим силам и тщательно опирался на палочку, когда, встретив Торнвила на пороге, повел его внутрь.
– Я ужасно неловко себя чувствую, - сознался тот, - очень стыдно вас беспокоить, но принудили обстоятельства.
– Я всегда рад, когда способен помочь. А могу я узнать, какие обстоятельства вас принудили?
– Разумеется, профессор, хотя сказанное должно остаться между нами. Мы занимаемся сейчас одной очень странной сектой. Небезопасной, с нашей точки зрения. Они используют в среде своих адептов один и тот же девиз, но мы не знаем корней происхождения этой секты, и возможно, он cможет дать ключ к какому-то пониманию.