Кубок Брэдбери-2022

Сборник

Первый урожай зомби поспел лет восемь назад. Тогда они лезли активно – и свежие, и лежалые. Ничего плохого не делали: бродили по улицам, пялились на звезды или сидели у реки. В основном вечером. Жутенькое зрелище, доложу я вам, – шатающиеся по улицам мертвецы. Их отстреливали, складывали в закрытые грузовики и увозили за город, в шахту… ну вы понимаете.

Дальше все закрутилось по накатанной: кто-то разнес голову любимой бабушке какой-то шишки из Парламента. Поднялся жуткий вой. Выделили гранты на исследование феномена «живых мертвецов», появилась партия «Другие мы», активизировались некрофилы и политики, что в принципе одно и то же. А зомби? Что зомби. К ним постепенно привыкли.

Лезут они, как и раньше, только гораздо меньше. Бродят по улицам, никого не трогают. Не пристают и почти не разговаривают. Смотрители кладбища выпускают за ворота только тех, на кого можно смотреть, не сблевав, а остальных держат в загоне. Зомби, они ведь послушные – топчутся на огороженном клочке земли да пялятся в небо, пока могут. Как руки и ноги у них отсыхают, так и беспокойства от них никакого. Без рук и ног из могилы не выбраться, и их закапывают обратно туда, откуда они вылезли. Это называется «повторное упокоение», а зомбяки – «повторно упокоенными». Звучит неплохо вроде, но я как представлю, как они ворочаются в гробу, мне худо становится. Каково это лежать в темноте целую вечность? Бр-р-р. Даже думать не хочу.

– Как тебя зовут?

Мы с малышом шли по улице. Он благоухал дерьмом и свежей мочой, и я представила, как же глупо смотрюсь рядом с ним. Ха! Растрепанная девица и малыш зомби. Я даже взяла его за руку, чтоб все видели, что он не сам по себе, бездомный и беззащитный, а со мной. Мой личный зомби, ха-ха-ха.

Ладошка у него была похожа на подсохший батон – сухая корочка, а под ней будто губка. Не плоть, а что-то другое, пришедшее ей на смену. И рука ни теплая, ни холодная, ни липкая, ни потная. Держать его руку было нормально и ни капельки не неприятно.

– Так как тебя зовут? Эй! – я повторила свой вопрос погромче, потому что зомбенок молчал. Думала, что он и теперь ничего не ответит, но мальчишка вдруг остановился, отпустил мою руку, весь сжался, словно старался что-то припомнить. Даже глаза закатил от усердия. Жутенькое зрелище, доложу я вам.

– Безвременно у-усопший… Николас Че-ейз. 5 мая 2022 – 17 ноября 2030. Нашему ма-аленькому ангелу… вернувшемуся на небеса. Му-у-униципальное кладбище «Последний путь»… А-аллея двадцать три… участок номер семнадцать, – произнес он. – На-а-ам сказали заучить… если бирку потеряе-ем… Смо-о-отри! На ней все написано.

И верно. Теперь я увидела браслет на его тоненьком запястье – синий с белым экраном, по которому ползут буквы.

– У меня еще чип е-есть… У ранних нет, а все-е-ем, начиная с прошлого года… вживи-и-или. Теперь мы не потеряемся. То-олько… то-олько вот…

Он запинается, и взгляд у него становится жалобным и растерянным. Не думала, что зомби могут так смотреть, совсем как люди, а вот поди ж ты.

– Что только?

– То-олько ведь… потеряться могут те, кого и-ищут. А мы… на-ас не ищут. Значит, и потеряться… мы-ы-ы… не можем.

Я раньше не слышала, как говорят зомби. Забавно. Они чуть растягивают гласные буквы и останавливаются, сказав два-три слова, будто устают или батарейка у них садится.

– Глупый! Ты же потерялся, а я – нашла. Давай отведу…

Я хотела сказать домой, но подумала, что могилу вряд ли принято называть домом. Даже для зомби. Но малыш понял и покачал головой.

– Не-е-ет, я должен найти свою улицу. Обяза-а-ательно должен.

– Улицу?

– Да-а, – кивнул зомби и очень серьезно посмотрел мне в глаза. – Каждый, кто просне-е-ется, ище-ет свою улицу. Если пробежать по ней… от начала до-о-о конца, то душа летит… куда захочет… как птица. Душа улетает, и-и тело мо-о-ожет заснуть, так говорят… у нас на кладбище.

– А если ты не сможешь ее найти? Ну, улицу?

Мальчик вздрогнул и сжал мою руку крепко-крепко.

– То-огда меня запрут в ящике. Наве-е-ечно. Это о-очень долго, правда?

Я хотела сказать, что надо верить, что все как-нибудь обязательно образуется, непременно, и к лучшему, но потом посмотрела в мутноватые глаза и ничего не сказала.

Просто кивнула. И мальчик кивнул мне в ответ.

* * *

Где искать его улицу, зомбенок не знал. Название – забыл, да и вообще помнил о ней мало.

– Я обязательно у-у-узнаю… когда увижу… Пра-а-авда… Надо только найти.

Мы обошли почти весь район, но ни одна улица не походила на ту, что он искал.

– Зде-есь дома слишко-ом высокие, – говорил он, качая головой.

– Ту-у-ут нет деревьев… на моей были.

– Не-е-е та…

– Нет.

– Не-ет.

– Не-е-ет…

В конце концов я потеряла терпение: день уже клонился к вечеру, я устала, проголодалась и хотела лишь одного – присесть и вытянуть ноги. Мальчишке же все было нипочем, он шагал вперед с достойным лучшего применения упорством и, казалось, не знал усталости.

– Стой! – крикнула я, – остановись! Мы никогда не найдем твою улицу, если станем искать ее наугад.

Он замер на месте, будто игрушка, в которой кончился завод. Ну, из тех механических безделок, которые приводятся в движение с помощью ключа. Его лицо исказила странная гримаса – оно сморщилось, рот растянулся, открыв неровные зубы, а из горла вырывались странные звуки, будто рядом кашлял большой простывший пес.

– Эй, ты в порядке? – спросила я, – что с тобой?

Но мальчишка не ответил, а лишь сильнее зажмурился и закашлял. Нижняя губа у него дрожала, подбородок ходил ходуном, плечи вздрагивали, руки были напряжены до предела.

Черт, да он же плачет, догадалась я. Ревет, только без слез.

– Успокойся, успокойся, – я опустилась перед ним на колени. Так близко он ужасно вонял – к запаху экскрементов примешивался сладковатый запах разложения, но не яркий, а более сухой, словно выветрившийся, – не открывай глаз. Замри. Расслабься. Представь, что ты стоишь в начале своей улицы. Что ты видишь?

Мальчишка втянул в себя воздух и всхлипнул, успокаиваясь.

– Я ви-ижу… Вижу доро-о-огу… Она ро-овная… На дороге… у-у домов… стоят машины. У папы синяя маши-ина… Большой универсал… Если… вниз по дороге – наш до-ом… третий слева. О-он желтый… а-а-а крыша… красная.