Кубок Брэдбери-2022

Сборник

В день кулинарного соревнования меня чуть не выплеснуло наизнанку. Я шелестел конечностями, задевая ими мебель, и даже чистый бассейн не мог меня расслабить. И тут пришёл мыслеобраз от Грохочущего неба. Я увидел его глазами огромную кухню в центре арены, где будет проходить конкурс. Он прилетел! Прилетел болеть за меня!

Радость переполняла меня, вытеснив прочие переживания. Перед лицом человека, который столько поддерживал меня, я не должен сплоховать.

Выйдя на кухонное поле боя, залитое ярким светом, окружённое камерами, я решительно взболтнул всем, что у меня было, и бросился к столу. Я резал, измельчал, вымачивал, грел и переливал с такой скоростью, будто у меня было восемь верхних конечностей, а не четыре.

Суп вышел просто идеальный. Не зря я столько времени потратил на изучение сочетаний цветов. Он переливался всеми цветами топской радуги, даже в вазе показывая чудесные завихрения.

Судьи обошли нас всех с полным вниманием. Они обсуждали вслух цвета и текстуры, температуру подачи и размер кусков. Я не знал, на что и надеяться, опустошённый, но понимал, что сделал всё для победы.

И когда прозвучало моё имя, тот заносчивый топец скинул на пол свою кулинарную шапку.

Я торжествовал.

После всех поздравлений, после чествований у нас выдалось немного времени, чтобы собраться. Я задержался в кухне-студии, потому что Грохочущее небо обещал подойти. С замиранием потоков я ждал его.

Никогда в жизни я не видел землян вживую. Грохочущее небо оказался маленьким, в половину моего роста, и очень твёрдым на вид. А костюм на нём был совсем тонкий, не держащий форму.

– Поздравляю! – послал он мне образ, глядя, кажется, прямо в глаза.

Забавно, что мы продолжали общаться по сети, стоя так близко, но, увы, лучше способов перевода пока не было.

– Хочешь взглянуть на мою еду? – предложил я.

Вместо ответа Грохочущее небо приблизился к столу.

– Что это? – спросил он, указывая на жёлтый брусочек.

– Масло, – пояснил я. На Топи не водилось коров или чего-то похожего, поэтому я спрессовал ферментированные молоки низководных рыб так, чтобы они походили по цвету и форме. Грохочущее небо смешно взмахнул конечностями, получив описание.

– А хочешь попробовать? – я пододвинул к нему суп.

Грохочущее небо навёл какой-то прибор, делясь со мной сомнениями. Я его понимал, сам бы не рискнул есть земную еду.

– Немного можно, не усвою, но и не отравлюсь, – заключил он и отпил. Потом переломился пополам, но я не мог понять, от радости ли это или от ужаса.

Я ждал вердикта друга даже больше, чем вердикта жюри:

– Ну как? Как? Как переваривается?

– Переваривается-то как-то. Но на вкус… Шокирующе!

Я не понял.

– Что такое вкус?

И Грохочущее небо рассказал.

Домой я летел, чувствуя себя одновременно и обманутым, и обманщиком. Ужасное ощущение, должен заметить.

Ксения Котова

Часовой

Сегодня Евлалию ждало множество забот. Вчера вечером притащили кабацкого вышибалу – сильный, но нетрезвый посетитель оторвал ему руку. Потом примчалась соседка – самовар убегал от неё по всему дому, как спятивший паук-косиножка, пока не подломилась лапа. В полночь местный старожил, почтенный дедушка, принес дребезжащего кота, бережно завёрнутого в лисью шкуру. Евлалия сразу занялась пациентом, хотя валилась с ног. Балбес проглотил гайку, которую непонятно как свинтил с собственной лапы.

Пока Евлалия его чинила, дедушка мельтешил рядом, надоедал вопросами – беспокоился. Обычно её раздражали переживания владельцев, но к нему она отнеслась терпеливо. Мало кто в Новой Бравии заботился о крупицах старого волшебства. Животных, подобных этому коту, почти не осталось. Аниматоны уходили в прошлое: новое правительство везде внедряло автоматы.

Когда дедушка ушел, Евлалия рухнула в постель и долго ворочалась без сна – словно предчувствовала недоброе…

Она не выспалась. Утром бродила по кухне сомнамбулой, пока её помощница готовила завтрак. От аромата румяных тостов у Евлалии заурчало в животе. Будто не заметив укоризненного взгляда, она стянула один и села у окна – проверить расписание в ежедневнике. Свернула самокрутку с любимым едким, как хвоя, табаком, вставила в мундштук, подожгла и глубоко затянулась, смотря сквозь разноцветные стёклышки на улицу.

Столица просыпалась: грохотали трамваи, стрекотали заводные автомобили, над коричневыми гребнями крыш плыли аэростаты. Подъехал и остановился на противоположной стороне улицы, точно под знаком «парковка запрещена», мехоцикл с пассажирской коляской и эмблемой Управления чрезвычайных ситуаций – крылатым змеем, выдирающим из сердца копье. С седла спрыгнул молодой старшина.

Евлалия нахмурилась и взглянула наверх. В бабье лето солнце расщедрилось – брызги золота пронизывали изысканный, императорских времён витраж: гвардеец в голубом мундире верхом на отливающем медью драконе. В других окнах паслись единороги, парили грифоны, рычали мантикоры. Витражи чудом пережили революцию, а потом Евлалия заключила с новым правительством сделку, и «Удивительную мастерскую Скреж», основанную её матерью, не тронули, невзирая на окна и заказы, которые та выполняла на пике своей карьеры.

Евлалия тяжело вздохнула. Не зря ей не спалось.

Она затушила едва начатую самокрутку, встала, разгладила юбку строгого синего платья, положила ежедневник на стол и сказала помощнице:

– Позавтракаешь, съезди в ресторан «Метрополь»: у них сломался пианист. По дороге завези, пожалуйста, в «Пенистую кружку» вышибалу – стоит в коридоре. И ещё пять клиентов на сегодня. Обзвони. Я вернусь не раньше, чем послезавтра.

Помощница непонимающе нахмурилась, а Евлалия вышла в прихожую.

В дверь постучали.

Евлалия бросила взгляд в зеркало, спрятала поглубже ранний седой волос в уложенную венцом каштановую косу, растянула красивые губы в приветливой улыбке и открыла визитёру. Старшина стоял на крыльце ровно, как штырь. Серая шинель и галифе без единой лишней складки, кокарда на суконном шлеме с козырьком и носки сапог – аж слепят. Лицо предельно унылое, самое должностное, выпучил глаза и уставился не моргая в непонятную точку за плечом хозяйки мастерской.

Евлалия мысленно поморщилась: «Снова чушь про меня наплели…»