Кубок Брэдбери-2022
Шрифт:
Доктор Вэймерин начинал свой рабочий день в девять тридцать. В свои двадцать девять он уже успел стать одним из самых востребованных в городе психоаналитиков. Доказывая свою дееспособность, Вэ привык учиться лучше остальных, работать усерднее, исследовать глубже. И никогда он не использовал силу птицы ради своих собственных целей, ни одна цель не стоила того, чтобы укорачивать жизнь О.
Вэ прекрасно понимал пациентов, умел слушать иначе, слышать четче, смотреть под другим углом. А его птица иногда пела, особенно для тех, кто страдал
Таиресу Апро впервые привезли к нему на прием в прошлом месяце, она страдала от амнезии. С каждым днем воспоминания о прошлом утекали из ее памяти, она уже не различала своих сыновей, не улыбалась, увидев мужа, и каждый раз заново знакомилась с Вэ.
– Спой ей, О.
Вместе с песней птицы воспоминания врывались бурным потоком в память Таиресы. В ее глазах появлялся блеск, словно открывалась дверь туда, где спряталась ее личность с огромным жизненным опытом, событиями, людьми, мечтами, планами.
Но через неделю Таиреса снова оказывалась в кресле пациента.
И снова О ей пела.
Конечно, Вэ в своей практике использовал и медикаменты, и терапию – все является неотъемлемой частью выздоровления. Но подход к пациенту должен быть не только медицинский, но и человеческий, если Вэ может так сказать о себе, если слово «человеческий» можно употребить не как принадлежность к виду…
Вэ провел исследование и сделал вывод, что звуки, которые издает птица, положительным образом воздействуют на поврежденные участки головного мозга пациентов. Это было научно доказано пока только в его кабинете. Но все еще впереди…
– Видишь, О, – сказал Вэ, закрывая дверь за Таиресой и ее мужем, – мы можем выйти на новый виток общения видов. Нужно только доказать: мирное сосуществование человека и клеточника возможно!
Не успел Вэ дойти до стола, как в кабинет, точно ураган, ворвалась Симка.
– Мне сказали, у тебя перерыв! В моей программе будет инициатива по учреждению самого крупного центра арт-терапии для душевнобольных и всех… остальных! – заявила она с восторгом триумфатора. – Завтра я буду произносить свою речь по радио! Не хочу, чтобы ты ехал со мной: буду смущаться, но хочу, чтобы ты слушал ее в прямом эфире!
Вэ запер дверь на ключ, пока Симка, болтая о вскружившей ей голову идее, мыла персик, нарезала его тонкими ломтиками и закладывала в клетку для оголодавшей О.
– Попробуешь? – и, вновь не дожидаясь ответа, прислонила к губам Вэ ломтик персика.
Вэ не первый раз пробовал этот фрукт. Текстура кожицы необычная, бархатистая, с мелкими ворсинками, мякоть упругая, полная сладкого сока. Вэ разжевал персик и сплюнул в раковину, прополоскал рот. Вкусно. Но вкус – исключительно человеческая радость.
Симка закатила глаза.
– А вот Огонек меня понимает, да? – она коснулась пальцем клюва птицы. – А с тобой даже не поесть нормально!
– Я тоже понимаю вкус.
Вэ отошел. Он не любил, когда Симка так говорила. Прекрасно ведь знала, что он не может насладиться едой. Он понимал вкус, но понимать и разделять – вещи разные, а Вэ не мог разделить с Симкой столь базовую потребность. И от этого страдал. Совместные завтраки и ужины выглядели весьма необычно, и слово «абсурд», периодически слетающее с губ Симки, Вэ тоже терпеть не мог.
– Я хочу, чтобы ты написал в Министерство здравоохранения с просьбой создать такой центр. Для инициативы мне нужен запрос.
Вэ кивнул.
– Я думала, ты с б'oльшим воодушевлением воспримешь мою идею, – в голосе Симки послышалась обида.
– Идея замечательная! И я рад, что ты подумала об этом. Рад и благодарен.
– Рад и благодарен, – передразнила Симка и села на стол, – ну, ты обиделся на меня из-за персика? Я знаю, это больная тема для нас, а я идиотка.
Симка достала из вазочки засохшую бутоньерку со свадьбы, вдохнула несуществующий аромат.
– Мне кажется, я до сих пор помню все в мельчайших деталях. Как мы шли по набережной, как волна набросилась и всю юбку мне замочила. А нам было весело… Было так жарко, пахло соленым морем и настурцией. И я не думала ни о чем… Я только о тебе думала, Вэ.
Она умела легко ранить и так же легко умела признавать свои промахи и мириться.
Весь следующий день был расписан по минутам, для отдыха Вэ выделил себе полчаса. Настроил нужную волну. Клеточнику слушать радио – все равно что слабовидящему смотреть телевизор, но Симка должна была знать: Вэ рядом.
Речь ее была настоящей страстью, словно внутри Симки сидела птица, словно все ее слова были музыкой, пропитанной заряженными импульсами. Симка была прекрасна и честна! Вэ слышал это и очень ей гордился.
Вечером отметили успешную речь вином и цукатами из еловых шишек (Симка их просто обожала). Вэ старательно полоскал вином рот и сплевывал в раковину, а Симка старательно делала вид, что не замечает этого, и ни разу не сказала слова «абсурд».
– Хорошая у нас жизнь, правда? – спросила она, загораживая свет разгоревшейся О руками и создавая на стенах причудливые теневые узоры. На стене появилась собака, а потом Симка сложила пальцы вместе, и вместо собаки – уже рыбка. Пальцы у Симки гибкие.
– Замечательная, – ответил Вэ.
О разгорелась еще ярче, чтобы тени сделались четче.
– А в чем ее замечательность? Ты еще не самый известный врач, а я еще не Голова города. Мы еще в пути…
Чтобы удачно философствовать, сидя на балконе, нужно обладать красотой речи, что для клеточника – довольно трудоемкий процесс. Вэ легко вел беседы с коллегами, с пациентами и их родственниками. Говорил кратко и четко, употребляя привычные медицинские термины. Душевные разговоры требовали богатства лексики, и Вэ работал над собой, чтобы уметь отвечать на вопрос, чем же прекрасна их с Симкой жизнь.