Куда идем мы… - 4

Нестеров Вадим

Сутру Четвертый читал долго, практически десять минут. Примерно на середине этого срока в комнату ворвался старик-хозяин, привлеченный криками. Но никто ему и слова не сказал – Четвертый читал, Псих кричал, Жир таращил глаза. Только сердобольный Тот молча сунул старику в руки отрезанную голову, приложил палец к губам и вытолкал хозяина за дверь.

Наконец, Четвертый замолчал и сказал коротко:

– Вон отсюда! Навсегда.

К тому времени он уже выкинул Психа из группы.

Псих медленно сел на пол и оперся спиной на кровать.

–

Я не убивал, – только и сказал он.

– Ты еще и врешь в глаза?! – запальчиво крикнул монах и вновь трижды прочел сутру.

Комнату вновь заполнили крики Психа и бормотание Четвертого.

Закончив, монах повторил:

– Уходи. И никогда не возвращайся.

– Клянусь, я не убивал, – еле выдавил из себя Псих, за что получил еще двукратное чтение сутры.

– Если ты не исчезнешь через минуту, – предупредил Четвертый, – я буду читать, пока ты не потеряешь сознание.

Но Псих, не обращая на него внимания, спросил у Тота с Жиром:

– Кто это был?

– Это был ты, – с виноватым видом сказал Тот. – Потому что я почуял бы подмену.

Жир кивнул и добавил:

– Может, ты того? Башкой тронулся? Как Доцент стал – «тут помню, тут не помню»?

– Я этого не делал, – повторил Псих.

– Уходи! – потребовал Четвертый. – Ты стал кровавым упырем и убийцей. Нам нельзя быть с тобой. И дай слово, что не вернешься.

– Ты даже не хочешь меня выслушать? – сплюнув кровью из прокушенной губы, поинтересовался Псих.

– Не хочу. Какой в этом смысл? Слушать твое вранье, что это не ты, тебя здесь не было, сами посудите, зачем бы мне это надо было, давайте рассуждать логически… Тьфу! – презрительно сплюнул монах. – Язык у тебя подвешен хорошо, это все знают. Забивать людям памороки ты умеешь. Но мы все видели своими собственными глазами. Все трое. И все произошедшее понятно даже дебилу. Ты как был кровожадным убийцей, так им и остался.

– Хорошо, – Псих с трудом поднялся на ноги, придерживаясь за стенку и спросил, глядя на Жира с Тотом – Все так думают?

Жир неопределенно пожал плечами, а Тот сказал:

– Это был ты, Псих, потому что это точно был ты. Даже запах твой.

Псих глубоко вздохнул, задержал дыхание, затем резко выдохнул и сказал:

– Ну ок! Клянусь, что не вернусь к вам, если меня не принудят. Прощайте.

И шагнул в портал.

Берлога Гуа,

Где-то в Верхних Планах.

Вывалился он на уже привычный к его падениям ковер в квартире Гуа.

Встал. Мрачно посмотрел не хозяйку. И спросил:

– У тебя водка есть?

Гуа посмотрела в его полные решимости глаза и вздохнула:

– Есть.

* * *

Примерно через час Псих сидел за довольно-таки растерзанным столом и горячился:

– Ты пойми, ты думаешь, меня закусило то, что меня выперли? Не-е-е-т!

И он помахал длинным пальцем перед носом Гуа.

– Выперли и выперли, да и хрен

бы с ним. Не в первый, и, думаю, не в последний раз. Я, между прочим, вообще в паломничество не рвался и уж тем более не нанимался этого борзого юношу из всех задниц вытаскивать. Меня знаешь, что заело? Меня заело то, что они пове-е-ерили! Понимаешь? Они поверили, что могу вот так вот. По-уродски. В родном доме, считай, на глазах у родителей. Да кем бы он не был – нельзя так. Я себе такое никогда не позволял и никогда не позволю!

Он плеснул в рюмку и даже не выпил, а высосал водку. После чего исподлобья посмотрел на хозяйку.

– А знаешь – почему? Оскотиниться – это очень просто. Очень просто. Я на такое, можно сказать, насмотрелся. Это ваще проще всего. Просто говоришь себе – как они ко мне, так и я к ним. И все! Пофиг. Реально пофиг – кровь, кишки… А потом у человека глаза становятся, как у мороженной рыбы. И все. Был человек – и нет человека. Одна оболочка осталась. Разговаривает, ходит, дышит, пердит – только воздух портит. А человека в ней – нет! Одни кишечные газы остались. Если не хочешь человека в себе растворить, предел себе нужно ставить – вот здесь вот!

И он постучал себя согнутым пальцем по груди.

– И большими буквами написать: «Не пересекать – убьет!». В жизни оно, конечно, всяко бывает, но есть предел, за который заходить не надо. Даже не то что не надо – нельзя. Там что-то типа радиации – тихое, но убивающее. Ты еще ходишь, суетишься зачем-то, а на самом деле сдох уже. Не физически, так метафизически. Туда зашедший – тупо обречен. Или голоса в гулком пространстве черепа начнет слышать, или совесть его замучит или просто жить тошно станет. А дальше вариантов много. Или в окошко шагнет, или сторчится, или алкашкой себе мозги выжжет, а то и хворь какая серьезная привяжется. К ним почему-то болезни липнуть любят. Понимаешь?

– Понимаю, понимаю… – терпеливо, как ребенку, подтвердила Гуа. – Ты закусывай давай. Зря, что ли я на стол собирала?

– Понимаешь, но не пьешь, – немного обиженно заявил Псих. – И я, как алкаш, синячу в одно лицо.

– Мне нельзя, мне еще работать, – покачала головой Гуа. – Но я тебя понимаю.

– Я знаю, что ты понимаешь, – мрачно сказал Псих. – Думаю, ты это раньше меня лет на пятьдесят поняла. Умные женщины почему-то это гораздо быстрее мужиков понимают. А ты реально умная женщина.

– А ты реально занудный демон, – парировала Гуа. – Завязывай бухать, тебе еще работать.

– Работать? – искренне удивился Псих.

– Ну, как минимум – рассказать мне про фальшивого тебя. Все, что знаешь. Неужели ты думал, я этот эпизод в работу не возьму?

Псих с шумом отодвинул стул и, пошатываясь, скрылся в ванной. Плеск воды слышался минут пять, потом появился Псих с мокрой башкой. Не влажной, а мокрой – с головы не капало, но мокрая шерсть слиплась иголками. Шел он уже практически ровно, лишь немного колебался, как белье на веревке при слабом ветерке.