Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля
Шрифт:
К сожалению, Джеймс-младший с детства был довольно странным мальчиком. Особенно это стало заметно после смерти матери. Он был тих и молчалив, не любил играть со сверстниками, зато часто сидел, задумавшись о чем-то, в полной неподвижности и никогда не отвечал на вопрос: "О чем ты думаешь, Джеймс?" В возрасте примерно десяти лет он упросил отца купить ему швейную машинку, якобы заинтересовавшись механикой. Однако затем он увлекся модой, не только мужской, но и женской, выучился шить и кроить, и даже стал сам изобретать новые фасоны. Отец, занятый в последние годы спекуляциями на фондовой бирже, пытался бороться с этим странным и не вполне приличным увлечением сына, но времени на детей
Вскоре Джеймс-старший скоропостижно скончался от апоплексического удара, и молодой человек практически перестал общаться с окружающими. Он выписывал иностранные, главным образом французские, журналы мод, на все деньги, которые получал от сестры, покупал дорогие ткани и даже приобрел несколько манекенов, которые любовно наряжал в собственноручно скроенные и сшитые наряды. Он по-прежнему был неразговорчив, и в те редкие вечера, когда его удавалось вывести в люди, молча сидел в углу, думая о чем-то своем.
Спутник мисс Филимор - собственно говоря, ее жених Дэвид Хаксли - был чрезвычайно обеспокоен состоянием Джеймса. По его настоянию молодого человека обследовал доктор Паттерсон, старый знакомый Дэвида, и обнаружил тревожные симптомы душевного заболевания. По мнению доктора Паттерсона, Джеймс нуждался в лечении, пусть даже против его воли.
Мисс Филимор была напугана такой перспективой, но Дэвид убедил ее, что в интересах брата ей следует проявить твердость. После долгой душевной борьбы мисс Филимор согласилась, что следует в судебном порядке продлить опеку над Джеймсом и после его совершеннолетия, после чего направить его в замечательный, обустроенный по последнему слову науки санаторий в Саратоге, в двухстах милях от Нью-Йорка. Джеймса решили заранее не волновать, но все документы, включая свидетельства двух докторов, были подготовлены, и вчера должно было состояться заседание суда. За несколько дней до того мисс Филимор решила все же поговорить с братом и описать ему все выгоды такого решения. Джеймс воспринял новость довольно равнодушно, но Дэвид, узнав о беседе, отчитал мисс Филимор за неосторожность: ведь никак нельзя было предугадать, что решит сделать душевнобольной человек, обеспокоенный грядущими переменами.
Утром мисс Филимор, Дэвид и доктор Паттерсон подъехали к студии Джеймса. Доктор остался за рулем автомобиля, а мисс Филимор с женихом поднялись наверх. Джеймс встретил их приветливо. Вообще, в это утро он выглядел значительно живее обычного. Взволнованная сестра сообщила ему, что их ждут в окружном суде. Джеймс накинул пальто, надел любимое кепи, и все трое спустились вниз.
Уже подойдя к автомобилю, Джеймс вдруг остановился и смущенно извинился: "Что-то неладно с желудком, подождите меня!" - поднялся по лестнице, вверху хлопнула дверь. Мисс Филимор разговорилась с молочником, как раз проходившим мимо. Минут через пятнадцать она все же забеспокоилась и поднялась наверх. Дверь была заперта, но у нее был запасные ключи, которые она всегда носила с собой.
В студии Джеймса не было, и все было в страшном беспорядке. Мисс Филимор поспешно вернулась вниз и позвала жениха и доктора Паттерсона, они бегло осмотрели помещение, которое представляло собой одну комнату и туалет, совмещенный с ванной, и никого не обнаружили. Дверь черного хода была заперта, но по сдвинутым тряпкам на полу было понятно, что ее распахивали настежь. Оставалось предположить, что Джеймс вышел через черный ход. Ключ от черного хода, который тоже был на связке у мисс Филимор, не подошел, - очевидно, замок поменяли совсем недавно. Дэвид сбегал вниз, к выходу с черной лестницы с задней стороны дома, но, естественно, никого уже не застал. Обеспокоенные сверх меры, они немедленно поехали в полицейский участок, оставили заявление о бегстве Филимора-младшего и описание его внешности и вернулись в студию через двадцать минут. Шериф тем временем по телефону известил все соседние участки о происшествии и сообщил приметы Джеймса.
Обыск, на сей раз более тщательный, дал удивительный результат. Когда замок на двери черного хода взломали при помощи отмычек, дверь так и не открылась. Оказалось, что она была заколочена изнутри здоровенными гвоздями. Джеймс, тем не менее, исчез из студии бесследно, и поиски его в окрестных кварталах тоже не дали результата.
– Я думаю, - сказал Холмс, - нам следует направиться на место происшествия, и чем раньше, тем лучше. Газетчиков опередить нам уже не удалось, - добавил он, указывая на раскрытый номер "Нью-Йорк таймс".
– Ватсон, вы знаете, как можно позвонить в полицию? Боюсь, что нам потребуется их разрешение на осмотр студии.
Телефон опять оказался чудесным средством: уже через пятнадцать минут мы подъезжали в автомобиле мисс Филимор к скромному зданию на 34-й стрит, а шериф Мак-Грегор, крепкий мужчина с квадратной челюстью, ждал нас на крыльце. Помощник шерифа, молодой парень, скромно стоял рядом.
Шериф сошел со ступенек на тротуар и приветствовал нас, каждого по-своему: сперва приподнял шляпу и произнес "мэм", обращаясь к мисс Филимор. Затем вернул шляпу на место и процедил "хау ду ю ду" в адрес мистера Хаксли. Повернувшись в нашу сторону, он приложил два пальца к тулье и заметно более приветливо сказал:
– Мистер Холмс, доктор Ватсон, рад знакомству. Наслышан о вас, не думайте, что мы тут не следим за успехами коллег. Решили тряхнуть стариной? Что ж, пошли глянем!
– и, не дожидаясь ответа, повернулся и направился вверх по лестнице, к двери студии.
Я смотрел во все глаза, стараясь, по примеру моего друга, не упускать ни малейшей детали. Крыльцо в пять ступенек вело к входной, так называемой "штормовой" двери. Далее наверх, к двери студии, вело еще девять ступенек. Лестничный пролет был неширок, ни дополнительных дверей, ни окон в нем не было, и единственный путь вел в студию Джеймса. Все четверо свидетелей слышали звук захлопнувшейся внутренней двери.
Шериф отпер дверь, и Холмс попросил пока никого не входить. Мы осмотрели студию с порога, и недоумение мое усилилось.
Комната была довольно велика и вытянута в длину. В стене напротив двери было небольшое окно, забранное решеткой, за окном виднелся кирпичный брандмауэр. Слева в стене была дверца с прорезанным силуэтом полумесяца, ведущая в ванную, а рядом с ней злополучная дверь черного хода. В комнате не было практически никакой мебели, кроме низкой узенькой кушетки справа в дальнем углу, где Джеймс спал, длинного низкого сундука слева от окна и громадного раскроечного стола посредине.
Стол, заваленный разноцветными кусками тканей, портновскими инструментами, выкройками и журналами, был явно сдвинут и стоял несколько под углом. На паркете остались грубые царапины от ножек. На полу слева лежали кучей ткани, у двери черного хода они были ровно сдвинуты в сторону, как будто ее раскрывали нараспашку. У стены справа стоял манекен в пестрой одежде, изображавший женщину, в изящном черном парике, а еще один мужской манекен в бесформенной хламиде стоял у окна, блистая лысым черепом. Швейная машинка стояла рядом со столом, катушки ниток были рассыпаны рядом - часть из них раскатилась по углам. Несмотря на беспорядок, все описанное можно было охватить одним взглядом.