Куда убегает ваш утренний кофе?

Шварцбраун Екатерина

Я так и знала, что он все объяснит, все поставит на свои места. Мне казалось несомненным, что история про мертвого ребенка была написана как реакция на мой сон, это было некое сообщение о правильной расстановке акцентов, так я понимала. Мне было очень дорого такое обращение ко мне. Он продолжал настаивать на не ценности, ничтожности человеческого чувства, чего-то вроде бастарда, незаконного плода совместной работы в группе, на его неблагородстве (отец ребенка — слуга), не достоинстве, на необходимости его уничтожить, искоренить, и радоваться этому, как победе во имя высших сил, к которым только и следует стремиться. И одновременно, парадоксально, вся история была рассказана о близком существе, о любимой дочери, так что взамен простых человеческих чувств я получала неслыханной щедрости вознаграждение отношениями нечеловеческими. Я также ощутила, что он чувствует

мою боль, он так описывал жестокую забаву с девочкой, ее мучения, что я чувствовала некое жесткое, очень суровое сострадание к боли, которую испытываю. Я была благодарна, очень благодарна, и за сострадание, и за указание, как следует относиться к тому, что во мне происходит. Я чувствовала, что меня как бы незримо поддерживает, охраняет, и ведет очень близкий, почти родной человек, который готов назвать себя моим отцом. Я понимала, что рассказ в некотором роде абстракция, и отец в нем — это не совсем ЕП, а дочь — и вовсе собирательный образ. По крайней мере относящийся ко всем женщинам семьи, но я ведь тоже к ним относилась — значит, и обо мне тоже. Мне было этого вполне достаточно.

Чувствуя такую переполняющую благодарность, я захотела поделиться с ним чем-то очень ценным, самым ценным, что я знаю, чем-то действительно прекрасным. Самым ценным оказалась традиционная древняя японская музыка гагаку, которую я недавно открыла. Она, мне казалось, была настолько дисгармонична, что не уступала индастриалу в накале выражаемых чувств, но одновременно полна такого ритуального достоинства, которое только и могло удовлетворить взыскательный вкус ЕП. Я узнала, что эта музыка служила аккомпанементом к массовому костюмированному представлению, устраиваемому для Императора — его единственного зрителя. Я представила, что наши взаимодействия в семье, это такое же представление, устроенное для Императора — некого высшего существа, ради которого мы и затеяли все это, и наши чувства, мучения и восторги — это строго исполняемые роли масок, назначенных на время представления различными персонажами истории. Я сочла, что такая музыка достойна его, и спросила, как он относится к музыке гагаку. Когда он сказал, что не знает такой, то прислала ему линки в МП3. Он ответил, что музыка очень демоническая, и представляет собой только на первый взгляд связный набор демонических мольб, а по тону напоминает так называемую «ночную арфу.» Я была счастлива, что он оценил ее. Сразу после этого он сделал такую запись:

Jul. 18th 08:23 pm Музыкальная среда

Сегодня после обеда слушали музыку. Пианолу вынесли в беседку и протяжные непоследовательные визги неприятными осколками носились над темной водою прудов. Я сказал, что эта музыка или то, что принято понимать под музыкой, представляется человеческим существам имеющей продолжительность и связность лишь в силу ошибочности их восприятия, но в действительности представляет собой разрозненный подбор ангелических мольб. В противность примордиальной музыке, произведения Баха не базируются на основополагающих тонах, а лежат в кромешной хоронзонической пустоте иудеохристианского невежества. С точки зрения Абсолюта, между оперой Шнитке «Жизнь с идиотом» и любыми ораториями Баха не может существовать различий, но есть одно существенное сходство: и то и другое идентично пустоте, в которой не звучит. В отличие от этих обеих музык, народные музыки некоторых этнических групп по сей день сохраняют базируемость на примордиальном непрерывном тоне, тоне так называемой ночной арфы.

Незачем, наверно, говорить, что это было для меня несомненным описанием нашего разговора о гагаку. Он писал — «мы сегодня слушали музыку», «мы» были я и он, в этом случае совершенно точно. Я чувствовала, что присутствую непрерывно в его сознании, так же как он присутствует в моем: он просыпается со мной, слушает музыку, пьет кофе — как и я с ним. Эти выводы, конечно, нельзя было на самом деле сделать из совпадения нашего разговора и его дневниковой записи. АЧ сказал по этому поводу: писатели — это такие существа, у которых каждое лыко идет в строку. Он вставляет в свои тексты все, что слышал и видел за день, вот и все. Но для меня тогда было важно — что именно меня он слышал и видел за день, и вставляет в свои тексты. Мир вокруг меня стал уже настолько невыносимо прекрасен, что дальше ехать было просто некуда. Если у меня есть возлюбленный, с которым мы вместе, как одна душа, то каждый мой шаг, жест и любое отражение приобретают особенный, очень важный и прекрасный смысл — как отражение его самого. Я смотрела в стекло вагона метро с необыкновенной нежностью, которую

никогда бы не испытала к себе сама — но ее испытывал ко мне он! Я любовалась собой его глазами. И я увидела чудо:

19th July 1:56pm: Низачем

По дороге сюда есть детская площадка: качели, лесенка, песочница, паровоз. Сегодня из трубы деревянного паровоза идёт дым — горят какие-то бумаги, дым бежит по ветру, и набегают облака. На вагончике лежит старый коричневый чемодан с железными уголками. Во дворе ни души, только ветер гонит листья. Остановилась полюбоваться.

В кино бы такое не понравилось, да ведь это и не кино — это действительность, что значит, что есть неведомые какие-то существа, которые сотворили это мимолётно в неизвестной своей игре и бросили, и ушли куда-то потом.

Это было как материализация сложных чувств, которые я тогда испытывала. Я рвалась к нему, готова была бежать, ехать, что угодно, сносить железные башмаки, связать рубашки из крапивы — лишь бы он оказался со мной — и с другой стороны я знала — что так не будет и так быть не должно. И эта милая шутка богов — деревянный игрушечный паровоз, на всех парах готовый везти меня в никуда, — был как прекрасная картина, настоящая и живая аллегория, от которой хотелось смеяться и плакать. Я с благоговением записала эту картинку, и вторым чудом для меня было, что он ответил мне — не по ицк, а прямо в дневнике, комментарием на эту запись. Это был первый комментарий, который он оставил в моем дневнике:

2001-07-19 05:19 pm

Это не совсем так. Дело в том, что совокупности феноменов, так или иначе обращающих на себя внимание человеческого существа и имеющих в известной мере необычный характер, апеллирующих к чувству прекрасного или другим вспомогательным инструментам человеческой формы, есть ничто иное как тщательно разработанные сотерические ловушки, устанавливаемые в ключевых точках мира сострадательными бодхисаттвами. Подобно тому, как из слезы Авалокитешвары, упавшей в океан страдания, произрастает трансцендентный лотос, из семени видения странных вещей вырастает Объективность. К сожалению, не все люди наделены достаточным самообладанием для того, чтобы воспринять хорошее известие и заняться конструктивной работой. Некоторые из них предпочитают наделить специальным значением сам факт божественного проявления к том или ином виде, чему пример — Моисей, обманувший надежды Архидемона.

Так оно и было. Я была из тех, что предпочитают наделить специальным значением горящий куст, то есть дымящий паровоз. Меня потрясло, что он рассматривает это чудо, как равное чуду Завета. И не осталось ни малейших сомнений, что он до тонкостей понимает, что значит для меня эта картина, и как она говорит о стремлении, нашем общем стремлении, которое никогда не осуществится.

Я впала (и он тоже, как я думала) в какое-то элегическое настроение, состояние черной грусти, звезд и несбыточных мечтаний. На этой волне он написал о подлинной жизни, о реальности, которая была реальнее реальности:

Jul. 20th 03:14 am Ночью у моря

После полуночи ходили к морю, воздух был тепл, и прохладный легкий ветер нес капли дождя. Гармоничные массы продвигались низко по небу, сквозясь и через отверстия ярко блестела единственная и остановившая ход звезда. Я сказал, что эту звезду древние отождествили с сакральным слогом САТ, от которого впоследствии произошли слова «утро, aurora, остара» и название германского месяца остермонат. Внимавшие мне пастушки были поражены и в молчании продолжили движение к морю. Их уже не интересовали радости пребывания вместе со мною и мои приятные дыхания, и брызги от морских волн напрасно ложились на их белые (покрытые светлой материей платий) плечи, стараясь вовлечь в постановку неимоверной ночи. В отрешенности они собирали лотосы для украшения голов.

На берегу наступил на змею.

Почему-то я ничего не смогла написать в ответ. Все ушло на слишком большую высоту и потерялось в зените. Я не знала, что ему сказать, всё переполняло меня, и ничем невозможно было выразить это — ничем, кроме молчания. Я молчала, хотя «знала», что он ждет следующего дня, чтобы прочитать мою следующую запись. Молчала день, молчала другой. На третий день я прочитала вот что:

Jul. 21st, 05:30 am Сила Безмолвия

Среди людей бытует мнение, согласно которому окружающий мир существует только до тех пор, пока открыты их глаза. Когда их глаза закрыты, мира не существует, равно как нет его и за их спиной.