Куда уходит любовь
Шрифт:
Глаза ее погрустнели еще больше. Я не мог видеть их выражения.
– А я и не ждала ее, папа.
– Доктор Боннер предписал ей постельный режим. Я знаю, она хотела…
Дани прервала меня.
– Откуда ты это знаешь, папа? Ты что, видел ее? Я не ответил.
– Наверно, она послала Чарльза, а он передал пакеты тебе. Разве не так, папа? – Выражение ее глаз не позволило мне возразить.
И я лишь кивнул.
Она отвернулась с гневным жестом.
– Оставляю тебя, чтобы ты могла поговорить с отцом, Дани, – тихо сказала
Дани подошла к дальнему краю кровати и села, отвернувшись от меня. Я снова оглядел комнату. Она была самое большее восемь футов на десять; из мебели, кроме двух кроватей и стула, были лишь маленькие шкафчики возле каждой койки. Стены в свое время были светло-зелеными, но с тех пор их безуспешно пытались перекрасить в кремовый цвет. Они были все густо исписаны. Приглядевшись, я заметил, что среди надписей, в основном, были имена мальчиков и даты. Тут и там были телефонные номера. Порой встречались непристойные выражения того типа, какие можно увидеть в общественных туалетах. Я посмотрел на Дани.
Юная леди, которая вчера утром степенно спускалась по лестнице, напрочь исчезла. Вместо этого передо мной на кровати сидела маленькая девочка. Из косметики на ней была только слабая губная помада, а вместо искусно разлохмаченной прически сзади болтался конский хвостик, схваченный резинкой. В юбке и блузочке она выглядела даже младше своих четырнадцати лет.
Я вытащил сигарету из пачки.
– Дай мне одну, папа.
Я удивленно посмотрел на нее.
– Я и не знал, что ты куришь.
– Ты много чего не знал, папа, – нетерпеливо сказала она.
Я протянул ей сигарету и поднес спичку. Курила она, как надо. Я видел это по тому, как она втягивает дым, пропускает его сквозь ноздри и выдыхает.
– Твоя мать знает, что ты куришь? – спросил я. Она кивнула, вызывающе глядя на меня.
– Не думаю, что это очень здоровое занятие. Ты еще так молода… Она резко оборвала меня.
– Не пытайся играть роль порядочного папаши. Слишком поздно.
В определенном смысле она права. Слишком много лет я не был рядом с ней. Я попытался сменить тему разговора.
– Ты не хочешь взглянуть, что тебе послала мать?
– Я знаю, что мама может мне послать, – возразила она. – Печенье, книжки, что-то из одежды. То же самое, что она обычно шлет, когда я куда-нибудь уезжаю. С первого же лета, когда она отдала меня в лагерь.
Внезапно ее глаза наполнились слезами.
– Наверно, она думает, что тут всего лишь другой лагерь. Да, конечно, она всегда мне что-нибудь присылает. Но она никогда не приезжала ко мне, даже в родительский день.
Мне захотелось обнять ее, погладить и утешить, но что-то в ее напряженной манере поведения удержало меня. Через несколько минут она перестала плакать.
– Почему ты не приезжал ко мне, папа? – тихо спросила она. – Ты совсем забыл меня?
5
Когда на следующее утро я зашел в маленькую переполненную комнатку суда, там уже сидели члены жюри коронерского расследования. Единственные свободные места оставались для свидетелей. Харрис Гордон, заметив меня, стоящего у задней стенки, поднялся и махнул рукой. Я протолкался к нему, и он показал мне на свободное место рядом с Норой. Я предпочел бы другое, но под внимательными глазами репортеров не стал спорить и сел.
– Чарльз сказал мне, что видел тебя вчера, – шепнула мне Нора. – Как Дани?
Лицо ее было бледным. На нем почти не было косметики и она была одета с подчеркнутой простотой.
– Она была очень разочарована, что ты не пришла, – также шепотом ответил я.
– Я тоже. Я хотела, но доктор категорически запретил мне выходить из дома.
– Это я слышал. Сейчас ты себя лучше чувствуешь? Она кивнула.
– Немного.
Почувствовав знакомую горечь во рту, я отвел глаза. На самом деле Нора ни капли не изменилась, и ее ничего не трогало, даже сейчас. Что бы ни происходило, она будет неизменно вести пустые вежливые разговоры, пропитанные небольшой ложью, за которой будет старательно прятать правду. Вчера она была больна, не более, чем я.
С небольшого возвышения, расположенного над сидением коронера, раздался стук молотка. Был вызван первый свидетель, и когда медик появился на своем месте, по помещению пронесся легкий шепот. Привычный к таким обязанностям, свидетель давал показания быстро и исчерпывающе. Он производил вскрытие трупа жертвы, Антонио Риччио, и пришел к выводу, что смерть его наступила от глубокого проникающего ранения большой аорты, нанесенного острым инструментом. По его мнению, смерть наступила не позже, чем через пятнадцать минут после такого проникающего ранения, а, может быть, и еще раньше.
Следующим свидетелем был еще один врач, полицейский хирург. Также опытный свидетель, он показал, что прибыл на место происшествия, получив указание из главного управления полиции, и по прибытии обнаружил пострадавшего уже мертвым. Убедившись в этом неоспоримом факте, что было необходимо для выдачи свидетельства о смерти, он больше ничего не делал, кроме того, что дал указание отправить тело в морг.
Он покинул свидетельское место, и секретарь вызвал следующего:
– Доктор Алоис Боннер.
Когда доктор Боннер поднялся на дальнем конце скамейки для свидетелей, я взглянул на него. В последний раз я видел его довольно давно. За эти годы он почти не изменился. Он по-прежнему был увенчан благородной сединой, и его отличала внушительная и одновременно убедительная манера общения, которая обеспечила ему самую богатую практику в Сан-Франциско.
Дав присягу, он занял свидетельское место.
– Расскажите своими словами, доктор Боннер, – сказал коронер, – что случилось в вечер прошедшей пятницы.