Кудесница для князя
Шрифт:
– Скажи, Йарох, – серьёзно на него глядя, поговорила Таскув. – Неужто нельзя было со свадьбой до осени подождать? Неужто вы в помощи роду Пор без того отказали бы?
Воин приподнял брови, верно, дивясь странности вопроса. А затем улыбнулся чуть снисходительно.
– Не отказали бы, конечно. Но это я на скорой свадьбе настоял, – неожиданно признался он. И пояснил, заметив, как вытянулось у Таскув лицо: – Понимаешь, хорошая, я воин. Как и многие, верно. Но коль скоро мы отправляемся бить зырян, я хотел бы, чтобы дома меня ждала жена. Так в сражении всегда легче, говорят. И, увидев тебя, хочу этого теперь
Таскув сильнее стиснула локоть, за который так и продолжала держать Йароха. Он оглядел её, слегка ошарашенную его откровением, и легко погладил по щеке.
– Не тревожься. Неволить и сильничать не стану.
Она встрепенулась и шагнула назад, выскальзывая из-под его руки.
– Я не тревожусь. Только… не ожидала.
Йарох развёл руками.
– У всех свои желания... Скоро увидимся.
Улыбнулся тепло напоследок и присоединился к родичам, оставив Таскув размышлять над услышанным.
Глава 17
День свадьбы выдался ветренным. Солнце светило ярко и припекало, стоило постоять под ним немного, а налетал ледяной порыв – и все тепло мгновенно улетучивалось. Таскув проснулась рано, когда ещё не отступила ночная прохлада. Пока ещё тихо в пауле, и спят те, кто сегодня устроит во дворе её избушки шумные проводы в род жениха. Она села на пороге, разглядывая потемневший ожог на одном запястьи и неуязвимый ровдужный шнурок – на другом. Нынче всё должно закончиться, и будет воля богов, встреча с Лунегом станет лишь неприятным воспоминанием.
В ожидании матери и её подруг Таскув умылась холодной водой и привела в порядок растрёпанные за ночь волосы. В голове было несказанно легко и пусто. Она смирилась со всем – теперь уж от неё ничего не зависит, как мало зависело и раньше.
Солнце поднималось над лесом, окутывая покрытые нежно-зеленой хвоей верхушки лиственниц и елей мягким золотым сиянием. Скоро послышался тихий звон, и на холм въехала установленная на широкие полозья лодка, запряжённая крепким тяжеловозом, вычищенным и украшенным лентами.
Приехала матушка и две её подруги: должна была среди них быть Евья, но Таскув наотрез отказалась, чтобы та касалась её свадебного обряда. На пиру пусть веселится, но близко не подходит.
– Как ты, доченька? – Алейха вошла в избу. А две женщины, Таюм и Рейхи, приветственно кивнув, встали чуть в стороне.
– Скорей бы уж, – улыбнулась Таскув.
Она лишь хотела чтобы всё скорее закончилось. Но мать, верно, подумает о другом. Ну, и хорошо.
Невесту принялись одевать в щедро расшитое тканой тесьмой да бисером платье и халат из тонкой шерсти, тоже богато украшенный. На ноги надели нарядные башмачки, а голову накрыли узорным платком: теперь ей до следующего лета прятать лицо от всех мужчин рода Мось. А после – от старших братьев и отца Йароха.
Послышались во дворе голоса: приехал Унху с братьями. Он сам вызвался быть защитником невесты при обряде. Таскув пыталась его отговорить: кабы глупостей не наделал, но тот уверил, что ничем всерьёз мешать не собирается, раз она всё решила.
Закончив наряжать невесту, Таюм и Рейхи взяли её под локти и проводили до отделённого дощатой стеночкой угла избы – там жили духи невесты – их нужно поблагодарить.
Поклонившись и вознеся короткую молитву, женщины, всё так же ведя Таскув под руки, вышли на улицу. А там уже ждал и Унху с товарищами да родичами. При луке и другом оружии.
– Не выпущу! – громко рявкнул он. И на миг закралось в душу опасение: и правда ведь не выпустит – так яростно горели его глаза. Может, и в самом деле зря позволила ему в обряде участвовать?
Но Таюм и Рейхи залепетали, принялись уговаривать его пропустить невесту к жениху. Пообещали одарить оленем и доброй одеждой. Йарох не только смел, но и щедр, с лихвой воздаст тем, кто поможет его будущей жене добраться до паула Мось быстро и легко.
Унху лишь сильнее лук в руке сжал. Таскув натолкнулась на его взгляд, безмолвно прося не дурить. И он отступил, посерев лицом, сделав над собой последнее усилие. И верно лишь в этот самый миг всё, что было с ними раньше, и обряд в святилище Калтащ наконец обратились пеплом навсегда минувшего прошлого.
Алейха вынесла из избы тучан дочери, где лежали две тряпичные куклы, которых она смастерила недавно: мужская и женская. Без них не будет ладу в семье, любви и плодородия. Его уложили в лодку, а на дно её легла набок и Таскув – так прощается она с миром, где была незамужней девицей, подобно как мёртвый прощается с миром живых.
Вдруг кто-то из родичей Алейхи, которые тоже подтянулись из паула, ухватился за корму и крикнул обрядное “Не пущу!” И захотелось вдруг, чтобы им оказался тот, кого до сих пор помнило сердце. Таскув зажмурилась, радуясь, что её слёз не видно сейчас, когда она сокрыта бортами лодки, быстро утёрла их тыльной стороной ладони и замерла в ожидании.
Родичу тоже посулили оленя и нарядов, каких пожелает. Мозолистая рука отпустила корму. На козлы запрыгнул Унху и тронул поводья. Заскрипели мелкие камни под полозьями, обитыми железом. Забренчали подвески на сбруе тяжеловоза. Гости шумно погрузились в другие повозки и тронулись следом за невестой.
Каждая кочка больно отдавалась в бок, хоть на дно и постелили мягкие шкуры и одеяла. Повернув голову, Таскув то смотрела в небо, по которому, клубясь и помалу растворяясь, бежали гонимые ветром облака, то упирала взгляд в спину Унху. Ехать до паула жениха не так и долго, да тем более по тайной тропе. К вечеру доберутся.
Постепенно гости подотстали, перестали слышаться их голоса и радостный смех. Лесная чаща стала темнее и прохладнее. Унху даже накинул на плечи шерстяное одеяло.
– Ты как там? – спросил, не оборачиваясь.
И Таскув засомневалась, можно ли ей разговаривать с ним. Но решив, что ничего страшного в том, верно, нет, ответила:
– Потерплю.
Охотник дёрнул плечом и сгорбился сильнее, причмокнув тяжеловозу. Тот размеренного, но быстрого шага ничуть не изменил.
В тишине, что разрывалась лишь отдалёнными вскриками птиц, проплывали по бокам тропы острые верхушки елей. Таскув пробегала по ним глазами, почти погружаясь в дрёму, вдруг заметила, что уже как будто смеркается. Быть того не может! Едут всего ничего.