Кукла на цепи. Одиссея крейсера «Улисс»

Маклин Алистер

Астрид Лимэй стояла во внутренних дверях по другую сторону зала, укутав плечи шалью, и какая–то девушка что–то шептала ей на ухо. Из напряженного выражения их лиц и нервных, торопливых жестов следовало, что известие довольно срочное. Астрид несколько раз кивнула, потом пробежала через танцевальный круг и вышла парадной дверью. С отсутствующим видом и не спеша я двинулся за ней. Мне без особого труда удалось догнать ее и оказаться в нескольких шагах позади, когда она свернула на Рембрандтплейн. И остановилась. Я тоже остановился, глядя туда, куда глядела она, и слушая то, что она слушала.

Шарманщик расположился на улице

перед открытым кафе. Даже в эту ночную пору кафе было почти полно, и по страдальческим лицам клиентов легко читалось, что они выложили бы любую сумму, лишь бы он убрался отсюда. Этот балаганчик, видимо, был точной копией того, перед «Рембрандтом», с такими же яркими красками, многоцветным балдахином и так же одетыми куклами, танцующими на своих эластичных нитках. Разве что исполнение было похуже с точки зрения как механизма, так и музыки. У этого шарманщика, тоже старика, была длинная, развевающаяся седая борода, очевидно, не мытая и не чесанная с тех пор, как он отпустил ее, а также лоснящаяся шляпа и английский военный плащ по самые щиколотки. Мне почудилось, что среди тявканья, стонов и сопения шарманки удается разобрать фрагмент «Цыганерии», хотя, бог свидетель, Пуччини никогда не приказывал умирающей Мими страдать так, как она страдала бы, очутись в этот вечер на Рембрандтплейн.

Впрочем, у старика обнаружилась и сосредоточенная и, видимо, серьезная публика, состоящая из одного человека. В нем можно узнать одного из той группы, что я видел у шарманки перед «Рембрандтом». Одежда его была потерта, но опрятна, черные волосы сосульками падали на страшно худые плечи, торчащие под пиджаком, как палки. Даже с расстояния в двадцать шагов было видно, что пагубный процесс в нем зашел уже слишком далеко: щеки трупно ввалились, а кожа приобрела цвет старого пергамента.

Человек стоял, опершись на балаганчик, но, во всяком случае, не из любви к бедной Мими, а просто для того, чтобы сохранить равновесие и не упасть. Очевидно, молодой человек очень плохо себя чувствовал и ему хватило бы одного неосмотрительного движения, чтобы рухнуть наземь. Время от времени все его тело сотрясали неудержимые судороги, а из гортани вырывались всхлипы или хрипение. Старик в плаще, видимо, считал его не особенно выгодным клиентом, потому что нерешительно крутился рядом, осуждающе причмокивая и беспомощно разводя руками, весьма похоже на слегка свихнувшуюся квочку. Кроме того, он то и дело беспокойно озирал площадь, словно опасаясь чего–то или кого–то.

Астрид быстро подошла к балаганчику, я за ней. Она виновато улыбнулась старику, обняла рукой юношу и потянула его за собой. Какое–то время он силился выпрямиться, и тогда стало заметно, что он довольно высок, по крайней мере на шесть дюймов выше девушки, но рост только подчеркивал его скелетообразное сложение. Глаза неподвижные и остекленелые, лицо человека, погибающего от голода, щеки запали так неправдоподобно, что, казалось, зубов за ними нет. Астрид пыталась полувести–полунести его, но хотя истощение достигло такой степени, что он никак не мог быть намного тяжелее ее, его, а вместе с ним и Астрид, мотало из стороны в сторону.

Я без слов подошел к ним, обхватил его левой рукой – впечатление было таково, будто обнял скелет, – и принял от Астрид этот груз. Она взглянула на меня, ее темные глаза наполнились смятением и страхом. Не думаю, чтобы моя кожа цвета сепии располагала ее к доверию.

– Оставьте меня, – умоляюще проговорила она. – Я сама справлюсь.

– Не справитесь. Он очень плохо себя чувствует, мисс Лимэй.

Она вгляделась.

– Мистер Шерман!

– Признаться, мне это не нравится, – сказал я задумчиво. – Еще несколько часов назад вы никогда меня не видели, даже не знали моей фамилии, а теперь, когда я так загорел и похорошел… оп–ля!

Георг, резиновые ноги которого вдруг превратились в желе, едва не выскользнул из моих рук. Не подлежало сомнению, что мы оба недалеко уйдем, вытанцовывая такой вальс по Рембрандтплейн, так что пришлось нагнуться, чтобы перекинуть его через плечо, как это делают пожарники. Она в ужасе схватила меня за руку:

– Нет! Не делайте этого! Не делайте этого!

– Но почему? – спокойно возразил я. – Ведь это самый легкий способ.

– Нет–нет! Как только вас увидит полиция, она его заберет!

Я выпрямился, снова обнял его и постарался удерживать как можно ближе к вертикальному положению.

– Преследуемый и преследователь, – сказал я и добавил: – Вы и ван Гельдер.

– Что вы сказали?

– О, конечно, ваш брат Георг…

– Откуда вы знаете, как его зовут? – прошептала она.

– Моя работа – знать самые разные вещи, – ответил я высокомерно. – Как уже было сказано, братик Георг находится в исключительно невыгодном положении, ибо достаточно знаком полиции. Бывший заключенный в качестве брата – это, с точки зрения общества, минус.

Она не ответила. Сомневаюсь, приходилось ли мне видеть кого–нибудь, кто бы выглядел таким угнетенным и проигравшим по всем статьям.

– Где он живет?

– Ясное дело, вместе со мной, – вопрос, очевидно, удивил ее. – Недалеко отсюда.

Действительно, это было недалеко, не больше пятидесяти ярдов боковой улицей, если можно назвать улицей тесный и мрачный проход за «Новым Бали». Ступеньки, ведущие в жилище Астрид, высотой и крутизной превосходили все, что я прежде видел, а с перевешенным через плечо Георгом взбираться по ним было особенно трудно. Астрид отворила ключом дверь своей квартиры, которая оказалась немного больше клетки для кроликов и состояла, насколько могу судить, из крохотной гостиной и прилегающей к ней столь же мизерной спальни. Я прошел в спальню, уложил Георга на кровать, выпрямился и отер лоб.

– Мне доводилось в жизни взбираться на лестницы и полегче, чем эти ваши проклятые ступеньки, – произнес я с чувством.

– Мне очень жаль. Студенческий отель дешевле, но с Георгом… «Новый Бали» не особенно щедр.

Судя по этим двум комнатам, аккуратным, но нищенским, как и одежда Георга, платили там действительно мало, но для сочувствия время было неподходящим.

– Люди в таком положении, как ваше, должны быть счастливы, если вообще получают хоть что–нибудь.

– Как вы сказали?

– Ну, хватит. Вы прекрасно знаете, о чем речь. Правда, мисс Лимэй… или мне можно называть вас Астрид?

– Откуда вы знаете мое имя? – Не могу припомнить, видел ли я когда–нибудь девушку, заламывающую руки, но именно этим юна сейчас и занималась. – Откуда… откуда вы знаете всякие вещи про меня?

– Оставь это, – резко одернул я ее. – Должна же ты признавать некоторые заслуги за своим парнем.

– За моим парнем? У меня нет парня.

– Ну, экс–парнем. А может, тебе больше нравится «умершим парнем»?