Кукловод
Шрифт:
Рогожкин часто смаргивал красными, как у вампира, глазами, стараясь собраться с мыслями. Вчерашний вечер он помнил смутно, расплывчато. Оглядевшись по сторонам, он спросил:
– Значит, я так и не спалил этот аул?
– Как видишь, аул цел, – ответил Акимов.
– Жаль, что не спалил.
– Приведи себя в порядок, – сказал Акимов. – Умойся что ли. На тебя смотреть больно.
Увидев ведро, полное воды, Рогожкин опустился на колени, напился, всасывая в себя жидкость вытянутыми губами. Утолив жажду, задержал дыхание, сунул голову в воду. Продержался, сколько мог. Выдернул голову из воды, подскочил, кинулся в дом искать тряпку или полотенце.
– Фу, холодно. Уй, бля…
Через четверть часа грузовик тронулся с места, выехал с разоренного двора. Прокатившись по безлюдной улице, по мосту через ручей. Акимов свернул с петлявшей по полям дороги. Решил напрямик, так можно сэкономить время.
Глава двадцать первая
Самолет «Аэрофлота» из Душанбе совершил посадку в Москве без опозданий, ровно в одиннадцать двадцать пять утра. Когда подали трап, одним из первых на летное поле спустился благообразный старикан в темной кепке на вате, с потертым портфельчиком из свиной кожи.
Коротко подстриженный, в допотопном макинтоше «Дружба» китайского производства, старикан выглядел неприметным, как серая мышь. Внешне он напоминал провинциального учителя, ушедшего на заслуженный отдых и теперь вот выбравшегося в столицу. Погостить у любимой дочки, понянчить внучат, с головой окунуться в приятные стариковские хлопоты. Звали человека Всеволодом Яковлевичем Дунаевым. И он не был безобидным старым пердунчиком, каким хотел казаться.
Дунаев привез Москву два смертных приговора и еще кое-какие указания на словах. Смертные приговоры были вынесены Гецману и его компаньону Роману Марковичу Уманскому знаменитым таджикским авторитетом Абдурахимом Кундышабаевым.
В Москву Дунаев прилетел по подложному паспорту, выписанному на имя некоего Льва Ленского. Липовых паспортов у Дунаева было насчитано, плотная высокая стопка, выбирай любой и пользуйся. Для конспирации имелись свои резоны. Последние пять лет старик исполнял роль связника по особым поручениям. Дунаев поддерживал связь между Душанбе и криминальными авторитетами и ворами в законе таджикского происхождения, осевшими в России. И кликуху имел соответственную статусу «Посол».
У Дунаева не было багажа, лишь тот портфель, что старик держал в руке. Поэтому уже через двадцать минут после приземления самолета он прошел через зал, купил в аптечном ларьке пузырек «но-шпы». Вышел из третьего подъезда здания аэровокзала.
Возле дверей на улице под холодным дождем уже топтался, поджидая «Посла», таджик Рахмон Ашуров. Тот самый, что два дня назад ужинал с Гецманом в ресторане «Оливия». Кивнув Ашурову, Дунаев, энергично помахивая портфельчиком, проследовал к автомобильной стоянке, занял переднее пассажирское место.
Бывая в Москве с интервалом в два-три месяца, старик никогда не останавливался в гостиницах, только на съемных квартирах. В каждый новый приезд на новой квартире.
– Погодка тут у вас, – Дунаев передернул плечами. – Жуткая. А в Душанбе солнышко, тепло. Как летом. Наверное, хочешь в отпуск?
– Очень хочу, – честно признался Ашуров.
– Работу закончишь, отдохнешь два месяца.
– Спасибо.
– Куда сегодня поедем? – спросил Дунаев.
– Сегодня на Бутырскую улицу.
– Куда? На Бутырскую? – поморщился Дунаев. – Надеюсь, хоть не в следственный изолятор?
Ашуров засмеялся шутке.
– В следующий раз снимай квартиру в самом центре, – проворчал Дунаев. – Я так редко приезжаю. И не для того, чтобы жить на Бутырской улице.
С Бутырским следственным изолятором, где однажды Дунаеву в ожидании суда пришлось париться почти три месяца, были связаны не самые приятные воспоминания. В прежние времена Дунаев не раз и не два вступал в открытые, непримиримые конфликты с Уголовным кодексом. Раза три эти конфликты заканчивались не в его пользу, Дунаев садился. Последний раз он тянул срок в Мурманской области.
Он выписался из заполярного санатория восемь лет назад и побожился больше не возвращаться в те холодные, непригодные для человеческой жизни края. Возраст уже не тот, не то здоровье. Нового срока он не выдержит. Дунаев твердо решил дожить до глубокой старости, умереть свободным и счастливым человеком.
Статус Всеволода Яковлевича был куда выше статуса рядового курьера или оптовика. Таджикским друзьям Дунаева на ум не пришло бы использовать опытного и авторитетного «Посла» для перевозки дури или денежной наличности. И сам бы он на такую работу не подписался, даже если бы сидел без гроша, на унизительном подсосе у жены пенсионерки. Ему поручали дела ответственные, деликатные, требующие ума и некоторых дипломатических способностей. На этот раз дело было именно таким.
«Послу» поручили информировать московских таджиков о решении Абдурахима. Нужно проконтролировать выполнение дела, убедиться в том, что смертные приговоры, вынесенные Гецману и Уманскому, приведены в исполнение. Затем сесть на самолет, отправиться обратно в Душанбе и привести Абдурахиму какой-то знак, какое-то доказательство того, что дело сделано.
Абдурахим не молодой отморозок. Он человек старомодный, можно сказать, консервативный, воспитанный на старых восточных традициях. Он желает иметь доказательство смерти Гецмана и Уманского. Что ж, это его право. Таким доказательством может быть отрубленный палец, кисть руки, ступня, уши или срезанная с плеча Уманского татуировка орла, расправляющего крылья на фоне скалистых гор.
Высушенный кусок человеческой кожи с красивой татуировкой – вещь приятная и далеко не бесполезная. Пристрастившийся к чтению Абдурахим, может использовать ее, например, в качестве книжной закладки. Но на самый худой конец, сойдет и простая фотография мертвеца.
Последний день жизни Якова Семеновича Гецмана не стал самым приятным днем его жизни. Нервное напряжение последних дней давало себя знать. Утром по совершенно пустяковому поводу, теперь с трудом вспомнишь по какому именно, Гецман сцепился с женой.
Началось с вялой перебранки. Ира собиралась на работу, и муж сделал ей замечание в корректной безобидной форме. Мол, на службу не одеваются, как публичные шлюхи в кабак. Нечего напяливать красную юбку, которая едва закрывает задницу, и подводить глаза до висков. Ира сквозь зубы процедила какую-то гадость, как плюнула.
Гецман ответил в том смысле, что нечего ходить на работу, если просто хочешь трахнуться по-собачьи, с кем попало. Ира назвала Гецмана обидным для мужчины словом. Коротко размахнувшись, он влепил жене звонкую пощечину. Ира пошатнулась, смахнула со стола тарелку, пару чашек. Вообщем, ничего серьезно. Рядовая семейная размолвка.