Куколка
Шрифт:
На одной стороне действительно была начертана мобиль-гематрица. А на другой, четким, строгим почерком:
«Нам грозит опасность. Вероятность негативного исхода — 76%».
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(семь-восемь лет тому назад)
В любителе жаловаться на жизнь спит несостоявшийся актер. Он нуждается в публичности, как наркоман —
Хотите или нет, но вы будете смотреть предложенный спектакль. Оглянуться не успеете, как наберется полный зал. Тем более, что в нас, опрометчиво решивших, что мы — всего лишь публика, кроется отзывчивый резонатор — маскируясь под сочувствие, этот подлец мигом перерождается в злокачественную опухоль, пуская метастазы во все уголки души.
Ах, сукин сын, обаятельный страдалец, любитель жаловаться на жизнь! Любитель? Профессионал! Он не просто жаждет вылить на вас отхожее ведро.
Ему нужно, чтобы вы зааплодировали.
…казалось бы, при чем тут я?..
— И тишина, — сказал профессор, икая. — Она просила ждать: мол, сама… все сама… Аркадий Викторович, она все любила делать сама!.. такая была женщина…
Мальцов отхлебнул чая.
— Не отвлекайтесь, голубчик. Сколько времени вы ждали?
— Шесть месяцев. Нет, семь. Работа, лаборатории, ученый совет… Я ждал… думал: вот-вот…
— И не выдержали?
— Да. Она не оставила координат. Сказала: домашний врач, наблюдал… еще ребенком… Еще три месяца я искал эту… врачиху! Нет, не три… пятнадцать!..
— Пятнадцать месяцев?
— Пятнадцать недель… сто с лишним дней. Будь они прокляты сверху донизу! Я все помню! Все! Ее зовут Нзинга, — профессор хихикнул. Губы, измазанные в малиновом варенье, делали Штильнера похожим на упыря. — Представляете? Врачиху мама с папой назвали Нзингой! Звучит, как визг дрели… По имени ясно: склочница, стерва!.. черная, как деготь, вудуни…
— Что она вам сказала, голубчик?
В волшебном ящике сегодня разместилась Мальцовка. Окраина с гигантским кубом накопителя, вдалеке, за березовой рощицей — скит йонарей; ближе, ближе — усадьба графа, лужайка перед главным входом, плетеные кресла, столик с розетками, полными варенья, с пузатым чайником… Аркадий Викторович сидел в кресле, ноги его сиятельства были укутаны в плед. Похоже, граф переживал один из периодов облегчения: руки не тряслись, черты разгладились, во взгляде царила строгая озабоченность.
Напротив сидел профессор Штильнер.
Пьяный в дым.
— Ни-че-го! Ничегошеньки!
Кроме
— Я трезвоню через всю Галактику!.. с Сеченя на Китту, за сумасшедшие деньги! А она, дрянь черномазая… Кем вы, уважаемый, приходитесь госпоже Дидье? Ах, коллега по работе! Извините, мы даем справки только близким родственникам…
— В сущности, эта Нзинга права, — заметил Мальцов. — Врачебная этика…
— Права?!
Штильнер ударил кулаком по столу. Задребезжала посуда, чайник подпрыгнул, брызнув из носика темно-коричневым кипятком. Розетка с джемом из красной смородины опрокинулась. Густая, похожая на запекшуюся кровь масса поползла к краю стола.
— Матрена! — крикнул граф. — Приберись!
Оба собеседника молчали, пока дородная Матрена наводила порядок. Граф щурился, глядя на белесое, выцветшее небо. Профессор с отчаянием бил себя кулаком по колену, не издавая ни звука. Лишь когда ключница ушла, беседа возобновилась.
— Революционная методика! — Штильнер театрально заломил руки. — Прорыв в науке!
Этого человека, подумал Лючано, судьба обделила выразительностью. Натура страстная и увлеченная, страдая или обожая, он абсолютно не умел выразить свои чувства. Что ни делал, все казалось искусственным. Талант, любовь и горе в такой обертке принимали облик скверной пьесы, оказывая профессору медвежью услугу.
— Ваше сиятельство! Я должен знать, что с ней! Что с ребенком! Хорошо, оставим личное… Наука не снисходит к метаниям души! Но ребенок! Мой основной и, пожалуй, единственный аргумент… Иначе академик Святаш выставит меня на посмешище! Хитрая бестия, интриган! Он только и ждет…
Мальцов в задумчивости наклонился к собеседнику:
— Голубчик, я не доверяю женщинам. Даже самым… Короче, вы поняли. Жизненный опыт подсказывает мне, что их самоотверженность зачастую имеет под собой практическую основу. Говорите, она улетела рожать на Китту? И с тех пор, значит, вы ничего о ней не знаете…
— Да!
— Не надо кричать, голубчик… У меня с утра чертовски болит голова. Вы не допускаете возможности шантажа? Лично я не исключаю…
— Шантаж? Граф, вы сошли с ума! При чем тут шантаж?!
— Вот вы говорите: революционный прорыв. А гематры очень, очень рассудительные господа. И дамы, разумеется. Допустим, Эмилия благополучно родила. Допустим, ребенок подтвердил вашу загадочную научную правоту. Вы, голубчик, категорически не желаете посвящать меня в суть вашего открытия, и я согласен: во-первых, я ничего не пойму. Во-вторых, зная, как легко вы увлекаетесь и выдаете желаемое за действительное… Итак, рассуждаем здраво, будучи не в курсе последних веяний евгеники. Роженица…
Граф зябко передернул плечами.