Куколки
Шрифт:
— Снимай! — сказал я.
— Нет, я не должна, не должна!
Я сел рядом, не зная, как быть. Она стиснула мою руку и заплакала Ясное дело, нога-то болела все сильнее. Впервые в жизни мне предстояло принять решение, и я его принял.
— Снимай, а то так и умрешь тут! Софи согласилась — не сразу, но все же согласилась. Пока я разрезал шнурки, она с волнением следила за мной, а потом попросила:
— Отойди и не смотри!
Я заколебался. Но детство ведь переполнено всякими непонятными правилами, так что
Сначала она лишь пыхтела, потом снова заплакала. Я обернулся.
— Не могу — Софи со страхом глядела на меня сквозь слезы.
Я присел посмотреть.
— Только никому не рассказывай, никогда! Обещаешь? Я кивнул. Она не кричала, только поскуливала. Когда я наконец высвободил ногу, выглядела она ужасно, то есть вся ступня у нее распухла, я и не заметил, что пальцев там больше чем надо.
Я вытащил и башмак, протянул ей, но обуться Софи не смогла, да и наступать на распухшую ногу ей явно было больно Я попробовал понести ее на спине, но она оказалась тяжелее, чем я думал.
— Так нам далеко не уйти, лучше сбегаю за помощью, — сказал я.
— Нет, — возразила она. — Я доползу.
Она довольно долго ползла, не жалуясь на боль, а я плелся рядом с башмаком в руках. Наконец Софи остановилась. Брючки ее протерлись, коленки тоже были стерты до крови. Мне не часто встречались даже мальчишки, способные столько терпеть, и я слегка оробел. Я помог ей подняться, она оперлась на меня и показала струйку дыма там, где находился ее дом. Оглянувшись, я увидел, что девчонка заползает в кусты, а потом побежал.
Дом я отыскал сразу, постучал, волнуясь, и дверь открыла высокая женщина. На красивом лице выделялись яркие большие глаза. Платье на ней было красноватое, немного короче, чем носили у нас, но крест нашит так же, как нашивали дома, от горла к подолу, с перекладиной на груди. Крест был зеленый, как и косынка на голове.
— Вы — мать Софи? — спросил я. Она пристально посмотрела на — меня и спросила, нахмурившись:
— Что случилось? Я объяснил.
— Ох! — воскликнула она. — Нога! И вновь пристально поглядела мне в глаза. Потом отставила метлу, спросила:
— Где она?
Я привел ее куда надо, и Софи выползла из-за кустов. Мать осмотрела распухшую ступню и ободранные коленки.
— Бедняжка! — Она подхватила Софи на руки, поцеловала ее. — Он видел?
— Да. Мамочка, я старалась, но мне было так больно!
Мать кивнула, вздыхая:
— Ну что, идем, теперь уж ничего не поделаешь. Она понесла Софи, а я пошел следом.
Заповеди и наставления, затвержденные в детстве, помнятся наизусть, но до тех пор, пока не появится пример, они мало что значат. Кроме того, пример еще нужно узнать и понять.
Потому-то я терпеливо ждал, пока мать Софи промывала, смазывала и бинтовала ей ступню, но не усматривал никакой связи между ушибленной ногой и утверждениями, звучавшими почти каждое воскресенье.
«И Господь создал человека по образу своему и подобию. И глаголел Господь, что у человека должно быть одно тело, одна голова, две ноги и две руки; и каждая рука должна сгибаться в двух местах, и кисть каждой руки должна иметь пять пальцев, и на каждом пальце должен быть ноготь…» — и так далее, например:
«Потом Господь создал женщину, так же по образу и подобию своему, но с некоторыми отличиями: голос ее должен быть выше, чем у мужчины, и борода у нее не должна расти, и у нее должны быть две груди» — и так далее.
Все это я знал слово в слово. Но сейчас я смотрел на ступню Софи, лежавшую на коленях ее матери, видел шесть пальцев, видел, как ее мать на мгновение замерла, потом склонилась, поцеловала маленькую распухшую ступню, и на глазах ее выступили слезы.
Мне было жаль их, я переживал за Софи и ее боль. И все.
Пока мать бинтовала ногу, я огляделся. Дом был куда меньше нашего, но мне он понравился. В нем было уютно. Да и мать Софи, несмотря на все беспокойство и расстройство, не глядела на меня так, словно я был единственным неприятным и непредсказуемым элементом в упорядоченной жизни, — а именно так на меня обычно смотрели дома. Комната тоже казалась какой-то дружелюбной, потому что на стенах не висели всякие длинные надписи, на которые мне указывали, ругая. Вместо них висело несколько рисунков с лошадьми, они мне очень понравились.
Наконец Софи, причесанная и умытая, пропрыгала к стулу у стола и серьезно осведомилась, буду ли я есть яйца.
Миссис Вендер попросила меня подождать внизу, пока она отнесет Софи в спальню. Вскоре она вернулась и присела около меня. Взяв меня за руку, она внимательно всмотрелась в мое лицо. Я сразу ощутил ее волнение. Правда, я не понимал, отчего она так волнуется. И еще я удивился: вот уж не ожидал, что и она умеет так думать. Я попытался мысленно убедить ее в том, что бояться нечего, но моя мысль до нее не дошла. Она все смотрела на меня, и глаза ее блестели, почти как у Софи, когда девочка старалась сдержать слезы. В мыслях ее царило беспокойство — и беспорядок. Я снова попытался утешить ее, но она меня не слышала. Потом она кивнула и произнесла:
— Ты хороший мальчик, Дэвид. Ты был так добр к Софи. Мне хочется отблагодарить тебя.
Мне стало неловко, и я уставился на свои башмаки. Мне еще никто не говорил, что я хороший мальчик. Я не знал, что нужно отвечать.
— Софи тебе понравилась, правда? — спросила женщина, все еще глядя на меня.
— Да, — ответил я. — По-моему, она ужасно храбрая, ведь ей было так больно;
— Ты смог бы хранить тайну — очень важную тайну — ради нее?
— Да, конечно, — согласился я слегка неуверенно. Мне было невдомек, какая тут может быть тайна.