Куль хлеба и его похождения
Шрифт:
Но вот такой дележ не сладился, — утром в деревне не уговорились на нем: пошли на бирки, по жеребью, пытать счастья. А счастье не всякому: другому, однако ж, во всем оно везет; несчастливым обидно и завидно, подымает сердце, подымает и голос.
Для жеребьев землю разбили на осьмушки и полуосьмушки, и у каждой свое имя: перелесье, зыбок (болотинка), забежин кус, колос и т. п. На каждый кусок земли нарезана особая бирка на палочке со знаком участка. Бирку вынуть — значит и тот кусок земли взять. Трясут бирки в шапке и наперед сказывают, кто сколько бирок желает вынуть на себя. Проверяют. Толков, недоумений, рассуждений при этом не оберешься: всякий галдит свое. Бывает, что побранятся и подерутся. Однако надо же вынимать. С сердечным трепетом опускают в шапку руку, ищут в темноте ту бирку, которую хочется. Кто обжегся на зыбке и болотной трясинке, тот и брови насупил, и несчастливой рукой полез в затылок. Другой даже закричал и перекрестился: значит, хорошее вынул, может быть, и перелесье. Третий выговорил три бирки и все три вынул неладные. Вот почему старики от жеребьевого порядка дележа земли всегда отговаривают:
— Идите-ко в поле да и выбирайте любки.
Дележ происходит всегда в Петров пост, перед вывозкой назема в поле, и стараются кончать его поскорей.
Так или сяк, дележ кончили, а корились и бранились только по дурной привычке: и на хорошей земле можно наплакаться. У хлеба врагов много.
Первым оказывается и не скрывается — сорные травы.
Пусть стелется по полю рожь колосистая и красуется васильками: они, красавцы с виду, — враги и тунеядцы на самом деле. Васильки поживляются теми самыми соками, какие нужны хлебу, и там, где сели кустами и легко и приятно рвать их, там колос от колосу далеко сидит, там место голое, плешинами: красивые цветы все съели. Пусть их больше теребят девушки и плетут из них венки на головы! Назойливее васильков травы: осока, разные мяты, метла или метелка, очень образно названная, и трава костра, которые всюду поспевают там, где их не просят. Бог с рожью, — говорят крестьяне, — а черт с костром. Впрочем, этих трав мало боятся. При них надеются добыть хлеба на собственный прокорм до половины зимы, до Петра-полукорма (21 декабря), а пожалуй, и до второго полукорма, также Петра (16 января). И говорят: Метла да костра — будет хлеба до Петра. Худое дело, когда появится денежник (звонец) и костюлки (синец), тогда хоть в гроб ложись, если еще пристанут товарищи эти к метле и костре: Синец да звонец, и хлебу конец — веруют суеверные и напуганные земледельцы.
С сорными травами крестьяне наши ладить не умеют; в ученых хозяйствах ведут неустанную войну, и особенно с метелкой (которая называется также пыреем). На пущую беду сорные травы растут не корнями, а корневищами, которые можно назвать подземными длинными стволами; каждый сустав имеет свои корни и скрытые почки, может дать самостоятельное растение, лишь отделить его от главного.
Чем больше пашут поле, тем сильнее усиливают рост пырея, тем вернее он размножается и тянется в бесконечность. Сражаются с ним и плугом, и бороной, и катком, косят, свозят, сжигают его. Но вот осталось в поле несколько стебельков, и неприятель, считавшийся уничтоженным, снова тут как тут, в своей прежней массе, со своею обыкновенною живучестью на погибель хлебам. Тогда в поле за каждой бороной идут два человека — один, собственно, выдергивает пырей: борона не берет, она только волочит его. В другом месте стоит человек с вилами: осторожно перекапывает свой небольшой кусок земли, перетряхивает все корешки, набрасывает их в кучу, свозит домой. Но на следующий год опять пырея столько же, как и прежде. Много старания, много работы потрачено на эту войну. Недавно дознались только, что метелке полезно вовремя срезывать голову, и если два раза это сделать в самую жаркую погоду, жизненная сила ее прекращается. Остается запахать пырей в это же время в землю: он сгниет там, а для того после каждой хорошей жатвы надо взметывать пашню как можно ранее и притом хорошо употреблять плуг с тремя лемехами.
От одних отделались, на других налетели, — опять враги: маленькие зверьки, полевые мыши, полевки. Роют норы, подъедают коренья, вьют гнезда, и во ржи иногда довольно высоко. Впрочем, мышей боятся крестьяне мало и даже по высоте гнезд их суеверно загадывают на базарные цены: если свито мышиное гнездо высоко будут цены высокие, наоборот, при низком гнезде вплоть у земли цены установятся низкие. Китайцы едят их и очень хвалят, едят и у нас кое-где, называя житничками. На них из царства животных почти все враги и кончаются, если не считать медведя, который любит овсы сосать, и сусликов, или овражков, делающих из зерен зимние запасы. Да у ленивых хозяев, не починяющих изгороди полей из плетня или жердей, мнут и травят поля овцы, лошади, коровы. Проезжие озорники не притворяют ворот, и влезает в ворота скот на потраву.
Весной и осенью на молодые всходы нападают улитки и истребляют целые поля. Но опаснее для хлебов враги из царства насекомых. Вот, например, медведка. Она роет целые галереи, по которым умеет укрываться и наносить убытки хозяевам посевов. Где эти ходы под землей, там на полях пожелтелая тощая растительность, и вместо нее кучки нарытой земли, вроде наваленных вблизи кротовых нор. Надо лить туда воду, потому что самка кладет до 300 яичек зараз, из которых через месяц являются личинки. Насекомые — враги настоящие: как и подобает злому врагу, они подбираются и сидят спокойно; по закате солнца начинают летать и размножаться яичками. Дней через десять готовы гусеницы, которые сначала питаются корнями сорных трав, а когда взойдет озимая рожь, нападают на ее всходы. Зимой они, как воры опытные, уходят в землю и зарываются там. Весной опять на промысле: опять на ржи, и на беду именно на тех полях, которые хорошо разрыхлены и лучше унавожены. Это — ржаной червь, появившийся в 1846 году в таком множестве, что в восемнадцати губерниях России самые удачные всходы ржи были истреблены им и роскошные зеленые поля обращены в голые и мрачные пустыри. В теплых черноземных странах, где хлеб всего охотнее и обильнее родится, саранча. Там, где она опустится, цветущая страна преобразуется сразу в голую пустыню. Она прилетает несметными тучами, которые издали имеют вид грозовых туч; рои их затмевают свет солнца. Все небо и вся земля на такой высоте и на таком протяжении, какое только может обнять глаз, кажутся запруженными саранчой. Шум, производимый миллионами крыльев, может быть уподоблен только шуму водопада. Когда грозная армия опускается на землю, ветви деревьев ломаются под ее тяжестью — и в несколько часов на протяжении нескольких верст совершенно исчезает вся растительность. Хлеба изгрызены вплоть до корня, деревья лишены всех листьев: все разрушено, разорвано, разрублено и сожрано. Когда уже на земле не остается ничего более, страшный рой подымется как бы по сигналу, оставляя за собой отчаяние и голод, и летит искать другого поля. Самая смерть их становится источником еще горшего зла. Их бесчисленные трупы, согреваемые солнцем, немедленно начинают гнить и заражают воздух, вследствие чего появляются на людях тяжелые болезни, влекущие за собой смерть.
В последнее время на хлебных полях в черноземной полосе России откуда ни врзьмись появился очень злой враг, которого назвали хлебным жучком и кузкой. Он так плодовит и многочислен, что какие меры ни принимают, никак с ним не сладят. Переселяется он из одних губерний в другие словно ветер, с изумительной быстротой. Порода этих насекомых неумолима. В конце апреля и мая личинки кузки, лежа близко к поверхности земли, питаются исключительно корнями злаков и объедают молодые корешки, вырастающие из стеблей, а также и зеленые листочки. Чем больше углубляется корень, тем дальше следом за ним зарываются в землю личинки. Зимою они, к большому несчастью, не впадают в спячку, а потому нуждаются в пище и, стало быть, принуждены держаться также около хлебных корешков. На возрасте и на поверхности земли любимая пища жука — рожь, ячмень и пшеница, но не все части их, а лишь цветковая пыль, завязь и молодое зерно, пока оно еще мягко и наполнено, что называется, молочком. Такая разборчивость в пище вынуждает жука переселяться с полей, занятых хлебом раннего сева, на поля, засеянные позднее, то есть переходить от ржи к озимой пшенице, а затем к яровой. В этой пшенице самки кузки производят и кладку яичек. В конце июня бывает жука всего больше, а в июле уже очень мало. Все принимаемые меры вроде высевания ячменя ранее, частой перепашки полей и т. п. мало действуют, и дело требует новых указаний и советов.
К кузке в наших хлеборобных местах присоединился новый враг: отродилась так называемая гессенская муха. Она преимущественно свирепствует на хлебах слабых и редких: встречая густую здоровую рожь или пшеницу, не одолевает их, и, протачивая некоторые стебли, не причиняет им, однако, большого вреда — рана в здоровом организме заживает.
Но самою главною причиною бедствий от хлебных неурожаев считается истощение почвы даже в тех местах, где она черноземна и плодородна. Сила, взятая посевом из земли, ей не возвращается, и вместо того чтобы позаботиться об этом, как только старая пашня перестала быть плодородной, ее бросают и ищут новых земель. На новях, как известно, урожаи гораздо меньше зависят от погоды; на старых неурожаи происходят от того, что в почве стало недоставать какого-либо из питательных ее составов. Между ними же одним из необходимых считается, например, фосфорная кислота. Для того что- бы возвратить ее земле, стоит удобрить ее костяною мукой, приготовляемой из костей животных, разбитых на простых и недорогих толчеях. А между тем кость мы стали продавать за границу, даже в Америку, но зато в нынешние голодные времена стали получать хлеб.
Горших хлебных врагов и искать нечего, хотя саранчу встречаем на наших степях в Малороссии и Новороссии близ берегов Черного моря, на Дону, за Кавказом, в Бессарабии. К счастью, в средней России и северной про этого бича Божия не знают. Не довольно ли о врагах?
Попробуем, впрочем, спросить самих пахарей.
— Не завалилось ли в бороздах еще каких-нибудь злыдней, о которых мы не слыхивали?
— Как не быть — есть: спроси не меня одного, спроси любую бабу. Есть на свете злые люди, с нечистой силой знаются (вы вот смеетесь!), а задумает он на тебя худое, может в хлебе залом сделать. Соберет в пучок колосья, надломит, переломает, завяжет и скрутит: это — залом, да и не один середь поля, а в разных местах. И места вокруг все бывают истоптаны. Сожнешь залом — руки заболят: хлеба с того поля поешь — непременно умрешь. Мы его и не трогаем, обжинаем. Когда много заломов в поле, помочи не собьешь: никто не пойдет, все боятся…
— Чего боятся?
— Его боятся, нечистого. Никто не пробует.
— А попробовать бы! Я, впрочем, хаживал; заломы выдергивал: никакой беды не встречал.
— Мы колдуна звали, вином поили…
— Видно, лишнее вино было…
— Нет, ты слушай: только один колдун либо старый дед и смогут это сделать. Приходил колдун в поле к залому, разводил колосья руками, заговорил вражью силу, говорил злому духу: Коли ты спроста, так и я спроста; коли ты с хитростью, так и я с хитростью. — Вырвал залом с корнем да тут же и сжег, и пошли мы жать вперегонку…
— А он у вас водку даром выпил…
— Мы ее не жалели.
— А мне вчуже вас жалко. Я знаю уже много таких мест, где заломам совсем не верят, а знают, что это ветер сшалил, когда сильные колосья кустились, налетел не вовремя и перепутал…
Впрочем, суеверных людей убеждать трудно. С ними не сговоришься — лучше бросить и отойти прочь, на этот раз от выдуманных небывалых врагов к видимым и несомненным друзьям.
О врагах довольно.
— Конечно, довольно. Да как же пропустить вон эту вороватую птичку, которая тут же на полевой изгороди, не стыдясь и не скрываясь, натачивает маленький, но востренький носик. Это воробей, которого так и прозвали вором, таким его и в песнях зовут. Его, например, вовсе не знали в Сибири, а как завели там русские люди поля, стали сеять хлебные злаки, прилетел и воробей и поселился на хлебных полях, точно хозяин: дерзкий такой, нахальный, все сидит на изгородях…В траве коростель скрипит — птичка небольшая, но с голосом не по росту: иной земледелец ее совсем никогда не видал. Это друг хлебных злаков, птичка ест улиток, гусениц, насекомых — врагов хлебных.