Куль хлеба и его похождения
Шрифт:
— Разнес, сударь, ветерок
На боярский на дворок.
Курочка по зернышку глотает — сыта бывает. Маклак по горсточке со двора, а пройдет по всей деревне, — у него не один мешок, а ворох, который на себе и не увезешь. Та же лошадка, что товар привезла, потащит теперь один только хлеб, да кстати и льну охапку, яиц сотен пять. Маклаку-кулаку все на руку, все это — дела доброй воли, и лишь торговля с первобытным приемом, как торговали при царе Горохе и как торгуют теперь с дикими инородцами. Называется такая торговля меновою: товар за товар, и деньги тут лишнее дело, не надобны. С деньгами тут еще, пожалуй, ничего и не сделаешь.
В таких местах деньги еще в землю прячут, зарывают, берегут: в оборот их, чтобы привели они другие деньги, там не пускают. Затем и выдуман базар, чтобы дело шло на чистоту. Базар
На базаре в быстрых руках фокусника-кулака безмен шалит. На безмене по железному пруту намечены точки, означающие пуды и фунты. Ищет одну точку петелька, и если она проволочная, то верно находит и может встать прямо на точке. Да таких петелек не бывает в ходу: больше веревочные и еще хуже того — широкие ременные. На ременной петельке всеща точка прячется и плохо видна, всегда довольно походу и, разумеется, на руку того, кто держит безмен и проверяет купленное.
На купеческом дворе для приема хлеба с возу прямо в сусеки весы лажены дома и мужикам не показаны: полые гири далеко не настоящего весу ловко умеет подсунуть баловливая рука весовщика-кулака.
Да и при ссыпке в купеческую меру зернового хлеба, сумеет ли догадаться продавец о том, что если мера боками подойдет как раз под казенную точка в точку, то дно у ней может быть вогнуто, в эту яму и лишним горстям немудрено завалиться. И выйдет так, что воз мерками двумя-тремя стал короче.
И сам дома мерил, и сосед проверял: выходит — ей-богу, не так.
— Побоялся бы ты, хозяин, Бога!
— Чего мне бояться! Ты сам тут был, не лошадь же твоя глядела да поверяла.
— Отдай, сделай милость, назад хлеб мой!
— Укажи ты, сделай милость, теперь в моем сусеке — который твой хлеб: я тебе его отберу и отдам.
Станут спорить, браниться, да у кулаков горло шире мужичьего. Опытные крестьяне отстают, утешаясь тем, что ведь и кулаку кормиться надо. При этом всякому известен купеческий обычай не платить ничего тем рабочим, которые принимают от крестьян хлеб, и предоставлять им пользоваться недовесками и передержками. Горячие и смелые продавцы ищут суда: сегодня ищут, завтра правды дожидаются, а послезавтра, вздохнув из самой глубины сердца, сказывают вслед за отцами и прадедами; С сильным не борись, с богатым не судись!
Мерщик может быстро подхватить зерно концом лопатки и слегка подбрасывать в подставленную меру так, что оно ляжет, как пух: толкнуть меру ногой — зерно осядет вершка на два. Это один способ. По-другому может мерщик брать хлебное зерно полной лопатой и сыпать, что называется, ручьем: зерно ляжет очень плотно. Но самое тонкое искусство мерщиков состоит в том, чтобы снять гребком горку, всегда образующуюся на верху меры. Небольшое углубление составляет недостачу и, напротив, возвышение — излишек в весе, который, при приеме целыми возами, дает круглые цифры. Пробуют устанавливать здесь правду тем, что продавцы и покупатели хлеба выставляют своих мерщиков.
Рассказывать ли больше про кулацкие плутни, когда они что ни год, то все новые? Русская пословица, впрочем, так прямо и выговорила: Всех плутней кулаков и маклаков не перечтешь. Для таких художников, которые, что называется, из-под тебя следы режут, базары — места сердечно любимые.
В некоторых местах (например, в селе Лыскове на Волге, в Нижегородской губернии) кулаки так прилаживают дело, что крестьяне без них и продать хлеб не могут. Зная это, они прямо едут на двор к кулаку, который по-тамошнему называется прахом. У кого крестьянин с хлебом встал, тот прах и обязывается быть маклером, ходатаем и продавцом. Прашит он, то есть ходит из дома в дом богатых хлебных купцов, спрашивает, кому сколько надо муки или зерна. Прахи здесь делают, что хотят и как знают. Мужики только охают и лишь летом, и то с мукой, дерзают становиться на базарах и ожидать вольного покупателя. Зимой без праха ни один крестьянин не сделает дела, каждый из них пил у праха пиво и водку и ел разные кушанья даром. За прокорм расплачивался купец-хлебник: подкупил праха сговорить продавца на уступку.
Через руки кулаков проходит хлеб всякий, и при покупке надо смотреть в оба: мука может быть подмоченная, бывает и мешаная. Та и другая вредны для здоровья. Попорченная мука отдает кислым запахом, сыра на ощупь, состоит из комков (подмоченная, она согрелась и свалялась комками); клейковина потеряла тягучесть, крахмалу и сахару стало в ней меньше, жир зерна протух. Мешаная мука бывает опасна для здоровья, когда смолота вместе со спорыньей, или так называемыми рожками, рогатою рожью. Это — болезнь зерна, которое вырастает длинным, иссера-черноватым, сладковатым на вкус. Мякоть спорыньи (она же рожки, спорыш, спорыня, спорня) сероватая, приторно-сладковатая на вкус и в пище ядовитая, особенно пшеничная. Поесть спорыньи, будет кружиться голова, ослабевает зрение, зашумит в ушах, человек отравляется. Пойдет зуд по пальцам рук и ног, а потом и по всему телу. В конце концов у больного является одышка, пальцы на ногах пригибаются к подошве, желудок лениво работает. Деревенские дети всех чаще подвергаются этой болезни, лакомясь сладковатою спорыньей. Некоторое количество ее в муке любят деревенские хозяйки за то, что от таких зерен хорошо подымается квашня, хорошо хлеб спорится (отсюда и ее название), то есть увеличивается объемом. Как у ржи — спорынья, так и у пшеницы своя болезнь, называемая головней. Это — хлебная изгарина, где пшеничное зерно в колосе превращается как бы во вредную угольную пыль. Колос уродуется; мякоть зерна исчезает, сгорает, уподобляясь настоящей головешке, обгорелому и обуглившемуся полену, хотя на этот раз и в очень малом виде. Впрочем, пшеничная болезнь на ржаную непохожа, и пшеничная головня совсем не то, что хлебные рожки или рогатая рожь. Во всяком случае как та, так и другая в полях — недобрый знак: появилось их много — быть неурожайному году, быть великой крестьянской беде — голодовке.
Кроме спорыньи, маклаки-плуты примешивают в муку отруби, песок, гипс, чтобы увеличить вес и взять за товар подороже. Хорошая настоящая мука та, которая совсем похожа на порошок, суха и без всяких посторонних запахов. Впрочем, за плутнями хлебных торговцев не угоняешься, а смотреть за ними надо, что называется, в оба глаза. Бросим маклаков. Пойдем дальше за хлебом. Поедем на пристань вслед за веселыми, довольными и счастливыми кулаками поскорее!
Глава IX На пристани
Подъезжаем мы к пристани, а к ней и проезду нет: и на тройке купеческих лошадей, выхоленных и хорошо выезженных, далеко не угонишь. Тянется воз за возом длинной вереницей хлебный обоз по торговой дороге: на лошадях в Великой России, на волах в Малороссии. На возах зерновой хлеб уже в двойных кулях, чтобы не высыпался, и мука в двойных мешках из ручного и фабричного холста, чтобы не было раструски. В таком виде хлеб и на суда сложат, не разбирая. Разбирают раньше и видят, что лучшая пшеница доставляется из помещичьих полей, от богатых людей; рожь, напротив, вся куплена у одних крестьян (в особенности у кулаков-ссыпщиков) в августе, когда начинается сборка на базарах. С помещиками и их управляющими идут договоры в барских домах; с крестьянами, как сказано, в грязи и на снегу, подле воза. На базарах — и сборка хлеба, а после них тотчас же формируются партии для отправок на пристани и к портам. Чем ближе к последним, тем слабее базары: всякий везет туда прямо, чтобы не знать посредников, да и купцы предпочитают такие покупки во избежание хлопот с наймами подвод; к тому же они сами теперь видят, что покупают. Это, впрочем, как исключение и для хороших сортов помещичьего хлеба и даже худших сортов крестьянского хлеба. Около пристани все-таки толпятся обозы, вытягиваясь хвостом не на одну версту разом.