Кулинар
Шрифт:
Успех с первыми клиентами придал Андреа уверенности.
Выслушав восторженные отзывы четы Меллин-гер о терапии «Пищи любви», Эстер Дюбуа уже на следующий день предложила новую пару. Чистая прибыль, за вычетом стоимости продуктов и шампанского, составила тысячу четыреста франков. Работалось легко, Андреа не страдала от придирок начальства, а тамилец оказался спокойным, вежливым и ненавязчивым напарником.
Андреа помнила, что воплощение в жизнь идеи «Пищи любви» — ее заслуга. Нужно было додуматься использовать кулинарное искусство тамильского гастарбайтера в качестве сексуальной терапии. Равно как иметь связи, чтобы протолкнуть
В работе официантки Андреа недоставало именно творчества. У нее часто возникали идеи, однако не было возможности их реализовать. Теперь все стало по-другому, и Андреа гордилась своей изобретательностью. Поскольку дело, ко всему прочему, приносило деньги, никаких причин прекращать его она не видела.
И когда вскоре Эстер Дюбуа предложила новую пару своих пациентов, девушка не думала ни секунды.
У Маравана тоже не возникло вопросов. Кроме одного:
— Они женаты?
В основном к ним обращались супруги старше сорока лет, достаточно состоятельные, чтобы иметь и такую проблему, и средства на ее устранение. Мараван познакомился с тем обществом, о котором прежде знал разве что понаслышке, поскольку работа повара в дорогих отелях Шри-Ланки и южной Индии не предполагала тесных контактов с клиентурой.
Он входил в дома, где стоимость каждого стула или водопроводного крана могла покрыть расходы его семьи за несколько месяцев. Он появлялся в их кухнях как посвященный в тайны древнего искусства, однако чувствовал себя безбилетными пассажиром межпланетного космического корабля.
Прежде Мараван полагал, что за годы жизни в этой стране сблизился с ее жителями, стал понимать их культуру и образ мыслей. И только теперь, заглянув за кулисы, понял, насколько чужды ему эти люди и их проблемы. Его удивляли их жизненные приоритеты, ему казалось странной их манера говорить, одеваться.
Тамилец предпочел бы держаться от них на расстоянии. Он страдал от того, что был вынужден вторгаться в их частную жизнь.
Маравана и раньше поражало то, что европейцы даже не пытаются оградить свои интимные проблемы и радости от посторонних взглядов. Они целовались на публике, беседовали в трамвае на личные темы. Школьницы одевались как проститутки. В газетах, телепрограммах, кино, песнях главной темой был секс.
Мараван хотел бы не видеть, не слышать, не знать всего этого. И вовсе не из-за ханжеского воспитания. В стране, где он вырос, женственность почиталась как первичная сила мира. Там боги имели пенисы, а богини — влагалища и груди. И рожали их не девственницы. Нет, его не раздражала сексуальность. Она играла важную роль в культуре, религии, медицине его народа. Но здесь она ему претила, и Мараван знал, почему: потому что общение с этими людьми, несмотря на их внешнюю открытость, оставляло в его душе неприятный осадок.
Тем не менее дело продвигалось. Через месяц после Меллингеров «Пища любви» обслуживала уже пять пар за неделю. А после шестой они впервые подвели итог бухгалтерии.
В конце сентября Андреа и Мараван поделили между собой прибыль. Семнадцать тысяч франков — и никаких налогов.
Октябрь 2008
19
Бухгалтерией Мараван занимался весь день и половину ночи. А в шесть утра начал готовить меню на следующий день. К обеду подъехала Андреа на своем универсале, и они грузили термобоксы и другую аппаратуру.
Работа стала утомлять Маравана: каждый день он готовил одно и то же. Но тамильцу нравилась финансовая независимость, признание его мастерства и общество Андреа. С каждым днем они сближались все больше, хотя и не так, как хотел того тамилец.
Они были коллегами, которым приятно иметь дело друг с другом, а в перспективе могли стать добрыми друзьями.
На этот раз Андреа привезла с собой кипу корреспонденции, которую вытащила из переполненного почтового ящика Маравана. Между рекламными брошюрами и листовками, которые разносчики пачками засовывают в щель, чтобы как можно скорее избавиться от своей ноши, она обнаружила конверт, адресованный Маравану и подписанный детским почерком.
Это было письмо от его племянника Улагу.
«Дорогой дядя,— писал мальчик. — Надеюсь, у Вас все хорошо. А наши дела идут неважно. Многие сбежали от войны в Джафну, и теперь здесь часто не хватает еды на всех. Люди говорят, что мы проигрываем войну, и боятся. Но Нангай сказала, что хуже не будет.
Из-за Нангай я и решился Вас побеспокоить. Она совсем плоха, но не хочет, чтобы Вы об этом знали. Она похудела, целыми днями пьет воду, а ночью ходит под себя. Врач говорит, что, если Вы не достанете ей лекарство, она совсем усохнет. Он написал мне на бумажке, что нужно, и эту бумажку я вложил в конверт. Я надеюсь, что Нангай не умрет.
Я целую и благодарю Вас. Жду, когда война закончится и Вы снова вернетесь. Или, может, мне приехать к Вам и тоже стать поваром?
Я уже научился готовить.
Ваш племянник Улагу».
Улагу был старший сын младшей сестры Раги-нн. Ему исполнилось одиннадцать лет, когда дядя уехал в Европу Тамилец тяжело переживал разлуку с любимым племянником. Замкнутый, мечтательный, Улагу напоминал Маравану его самого в детстве. Как и дядя когда-то, мальчик много времени проводил с Нангай на кухне.
Иногда Маравану казалось, что Улагу — оставшаяся на родине частичка его самого. И за это он был благодарен племяннику.
— Плохие новости?
Андреа наблюдала за Мараваном, перетаскивая аппаратуру с кухни на лестничную площадку.
Тамиец кивнул.
— Мой племянник пишет, что тете совсем плохо.
— Той поварихе?
– Да.
— Что с ней?
Мараван развернул записку, которую Улагу приложил к письму.
— «Несахарный диабет».
— У моей бабушки тоже был диабет, — утешила его Андреа, — и она прожила долго.
— Это не диабет, просто он так называется. Больной постоянно пьет воду, но она не держится в организме, и человек высыхает.
— Это лечится?
— Да, но у нее нет лекарства.
— Так попробуй раздобыть его здесь.
— Я попытаюсь.
В фойе больницы толпились люди. В основном выходцы из Азии и Африки: тамильцы, несколько эритрейцев и иракцев. Так получилось, что последние несколько лет доктор Кернер нанимал преимущественно гастарбайтеров. Все началось с того, что у него появилась тамильская медсестра. И тогда по диаспоре пошел слух, что на приеме можно говорить по-тамильски. Потом появились африканцы и иракцы. Мараван простоял почти час, прежде чем для него освободился стул. Теперь перед ним оставалось всего четыре человека.