Култи
Шрифт:
Очевидно, что он врал, но я знала, что спорить с ним бессмысленно, поэтому прекратила его дергать.
Через несколько минут моя семья ушла и пообещала встретиться со мной вечером. Мама и Сеси хотели пройтись по магазинам, пока были в городе, и мы планировали увидеться, как только я закончу работать. Рядом с нами было несколько болельщиков, все игроки все еще были на поле, собирая свои вещи, если не были заняты чем-то другим. Я как раз схватила бутылку с водой, чтобы сделать глоток, когда Харлоу подошла и серьезно посмотрела на меня. Два таких взгляда за один день — это уже чересчур.
—
Ее нижняя челюсть напряглась.
— Я ничего не сказала, потому что знаю, что ты посчитаешь нужным сделать это лично.
Я моргнула.
— Сделать что?
Харлоу заложила руки за спину, едва заметная тень раздражения пробежала по ее лицу. Эта ее черта была мне хорошо знакома. Она пыталась обуздать свой взрывной темперамент.
— Мистер Касильяс ничего тебе не говорил?
Я подозрительно прищурилась.
— Нет. О чем?
Харлоу откашлялась — еще один признак того, что ее что-то разозлило, но это ни о чем еще не говорило. Она не отличалась терпением.
— Я думаю, он подошел к сама-знаешь-кому и попросил у него автограф. — Она снова прочистила горло. — Я не уверена, Салли. Все, что я знаю, это то, что твой отец отошел от него, и выглядел так, будто его ударили по яйцам.
Терпение, Сал.
Я сделала глубокий вдох.
— Ты думаешь... — Я говорила примерно по одному слову в минуту из-за напряжения, которое чувствовала внутри, стараясь его контролировать, чтобы не лопнули капилляры в глазах. — Он был груб с моим папой? — Моим папой?
— Я думаю, что да, — ответила она почти так же медленно. — Я никогда не видела твоего отца таким. Особенно, если учесть, что к нему он шел будто с сердечками в глазах, а вернулся без.
Т-е-р-п-е-н-и-е. Успокойся. Сосчитай до десяти.
Я открыла и закрыла рот, пытаясь снять напряжение с челюсти, но ничего из этого не вышло. Следующее, что я помню, как мои руки дрожали, когда я вспоминала выражение лица моего отца.
К черту.
Я пыталась. Я смогу жить, зная, что действительно старалась не злиться так сильно. Я приложила для этого все усилия. С другой стороны, было всего несколько случаев, когда я могла так быстро разозлиться до безумия. Обычно я была спокойна, а если нет, то понимала, когда время и место впадать в слепую ярость, а когда — нет.
Почти всегда.
Я сделала шаг вперед.
— Я не могу...
Как хороший друг, Харлоу понимала, что меня не отвести от края, к которому я подошла так близко. Она сама была защитницей и знала, что никто и никогда не посмеет причинять боль близким мне людям, поэтому не стала отговаривать меня. Позже, когда я действительно задумаюсь об этом, то вспомню, как она сказала, что позволит мне разобраться самой, несмотря на то, что у нее тоже было желание постоять за гордость моего отца.
— Только не бей его на глазах у всех! — приказала Харлоу, когда я направилась к... ну, я не знала, куда именно. Я знала только свое место назначения, и оно было там, где, черт возьми, находилась эта Немецкая сволочь.
За то время, которое мне потребовалось, чтобы найти
Моя цель — надрать ему задницу, не попадая в неприятности.
Я сняла свои воображаемые Носки Большой Девочки и бросила их на пол. Я урою этот гребаный кусок дерьма. Если бы на мне были серьги, я бы их тоже сняла и отдала Харлоу.
Мои трясущиеся руки и колотящееся сердце помогали мне оставаться уверенной в своем решении.
Я нашла его.
Он просто стоял там, занимался своими делами, просматривая какие-то заметки в папке. Высокий, серьезный и плюющий на то, что он обидел самого важного человека в моей жизни.
Я даже не подумала и не потрудилась оглянуться, чтобы проверить, кто будет потенциальной аудиторией, потому что мне было наплевать.
Не обвиняй его ни в чем напрямую.
Не обращайся к нему ругательствами и не называй его Фюрером.
В тот момент мне было все равно, кто этот человек, и кем он был. Он был просто каким-то мудаком с проблемами во взаимоотношениях с людьми. И он совершил немыслимое. Одно дело быть сволочью по отношению ко мне или моим товарищам по команде. Но он ранил чувства моего папы, и этого я ему не спущу.
— Эй, — рявкнула я, как только подошла достаточно близко.
Он даже не поднял головы.
— Эй ты, Баварская Сарделька. — Я действительно только что сказала это?
Когда Баварская Сарделька, о которой шла речь, поднял голову, я поняла, что на самом деле сказала это вслух. Ну, думаю, я могла бы сказать что-то намного хуже, и не собиралась отступать в тот момент.
— Ты со мной разговариваешь? — спросил он.
Я сосредоточилась на том, как напряглись мои предплечья, на чувстве гнева, которое вспыхнуло в моей груди, и начала говорить:
— Да, с тобой. Может быть, тебе наплевать на команду, ладно. Я принимаю это, большой парень. Хочешь нести всякую чушь, когда знаешь, что у тебя нет права говорить нам, что мы должны или не должны делать? — Я бросила на него взгляд, говорящий о моем желании, чтобы он помнил, что именно я для него сделала.
Лицемерная задница.
— Мы все забудем, что ты был груб с нами, поверь мне. Я не собираюсь терять сон из-за тебя, но здесь мы не относимся к нашим фанатам, как к дерьму. Я не знаю, как было там, где ты играл, но здесь мы благодарны им и относимся ко всем по-доброму. Не имеет значения, попросит ли кто-то у тебя автограф на фото или подписать его задницу, ты делаешь это с улыбкой. И особенно тебе не позволено быть мудаком по отношению к моему отцу. Он думал, что ты самый лучший игрок в мире. Он один из твоих самых больших поклонников, и ты был груб с ним? Господи. Все знают, что как противник на поле ты был ужасен, но я не думала, что ты такая сволочь по отношению к людям, которые поддерживали тебя и твою карьеру.