Культура заговора: от убийства Кеннеди до «секретных материалов»

Найт Питер

Эти исследования сообща обнаруживают следы конспирати-визма чуть ли не в каждую эпоху и почти во всех аспектах американской культуры и вдобавок предупреждают о невиданной способности массовой паранойи разжигать ненависть. Впрочем, можно утверждать, что стремление найти доказательства кон-спиративизма, скрывающегося за всеми главными событиями всемирной истории, само по себе рискует обернуться теорией, обобщающей конспирологические теории. Чем больше мы узнаем о зловещей способности конспирагитвизма проникать повсюду, тем больше он становится не просто мощной идеологией, а таинственной силой со скрытыми намерениями, подчиняющей себе разум отдельных людей и даже целые общества. В глазах Пайпса, Робинса и Поста конспиративизм является страшной силой, которая порождена чертовски соблазнительной демагогией могущественных руководителей и в которую обманом заставляют верить массы. Кроме того, к этой порожденной кон-спиративизмом разновидности интеллектуальной истории факт, что распространение параноидального мышления называется «эпидемией» (Робин и Пост) или «чумой» (Шоуолтер), также выставляет это мышление в виде необъяснимой и практически непреодолимой силы, проникающей в невинные умы.

Своей критикой опасных бредней поли гиков-параноиков, их сторонников, а также влияния массовой культуры, повергающей сознание в ступор, в конце концов эти комментаторы воспроизводят тот самый образ параноидального мышления, который они всеми силами стремятся заклеймить. Перечисляя характерные черты параноидального стиля, они идут по пути параноидальных политических брошюр, цель которых создать наделенный злодейскими чертами образ врага (в духе «как-донести-на-соседа-коммуниста»). Эти авторы пишут о том, что по-настоящему нам стоит бояться дальнейшего распространения массовой паранойи. Обращаясь к термину «конспиративизм», Пайпс представляет теорию заговора в виде зловещей идеологии, родственной коммунизму, с которой точно так же необходимо без устали бороться ввиду ее надвигающейся угрозы. «Конспиративизм ухитряется проникать в сознание самых бдительных и умных людей, — предупреждает нас Пайпс, — так что стремление не давать ему хода означает непрерывную борьбу, в которую я приглашаю вступить и читателя». [15] Конспиративизм становится демонизированной и материализованной сущностью, на которую можно навесить большую часть всех неприятностей, имевших место в истории. Причастность научного паникерства к распространению массовой паранойи налицо.

15

Pipes. Conspiracy, 49.

Обобщая эти опасения в связи с нарастающей общей доверчивостью, в предисловии к карманному изданию своих «Историй» Шоуолтер пишет о том, что «предстоит пройти долгий путь, прежде чем эпидемии легковерия, суеверий и истерии пойдут на спад». [16] Пайпс в свою очередь срывает злобу на Всемирной паутине как современном источнике конспиративизма, поскольку сама ее технология, по его утверждению, гипнотизирует пользователей, пробуждая в них излишнюю доверчивость. Эти исследования созвучны другим появившимся в последнее время научно-популярным работам, участвующим в скептическом разоблачении общих заблуждений, начиная с работы Карла Сагана «Мир, населенный демонами» и заканчивая книгой Майкла Шермера «Почему люди верят в странные вещи». [17] Во многих отношениях поливание грязью массовой параноидальной доверчивости напоминает интеллектуальные нападки эпохи 1950-х годов на отупляющее воздействие «масскульта», фактически конспирологическую теорию, объясняющую, как массы становятся жертвой обмана не только вождей тоталитарных режимов, но и индустрии развлечений. [18] Однако более поздние атаки на конспиративизм не ограничиваются осуждением оболваненных масс и правых паникеров. Так, Пайпсом движет ощущение, что левые слишком легко отделались от этой критики (отсюда берется его желание поведать о злодеяниях Сталина). Вспоминая резкую критику времен культурных войн по поводу тайного просачивания в университеты штатных радикалов начиная с 1960-х, он пишет о том, что со временем определенная конспиративистская и ангиавторитарная позиция стала для научного сообщества и либеральных массмедиа нормой. И действительно, Пайпс считает весь марксистский проект по существу конспирологическим по причине объединения собственников в борьбе с рабочими. Пайпс спорит с тем, что кажется ему невнятным политическим расшаркиванием склоняющихся влево критиков, с которыми, на его взгляд, нужно быть поосторожнее. Возвращаясь к другому фавориту культурных войн, Робинс и Пост точно так же набрасываются на литературную теорию деконструкции за то, к примеру, что она склонна (как, на их взгляд, это имеет место в фильме Оливера Стоуна «Дж. Ф. К.») размывать границу между истиной и ложью. Подобная культурная практика подвергается критике за то, что она ослабляет эпистемологический иммунитет аудитории, делая ее уязвимой к заражению паранойей. Утверждение, что и левые и правые стали относиться к конспирологическому мировоззрению как к чему-то само собой разумеющемуся, без сомнения, можно чем-то оправдать (хотя, как следует из первой главы нашей книги, в мире культуры заговора уже не имеет смысла делить политический спектр на правых и левых). Вместо того чтобы просто еще больше обвинять конспирологическое мышление, упрекая не только обманутые массы, но и так называемых штатных радикалов, было бы разумнее попытаться исследовать, почему прежде крайние взгляды стали мейнстримом и обрели популярность.

16

Showalter. Hystories: Hysterical Epidemics and Modern Culture, rev. ed. (London: Picador, 1998), xii.

17

Carl Sagan. The Demon-Haunted World: Science as a Candle in the Dark (New York: Random House, 1995), и Michael Shermer, Why People Believe Weird Things: Pseudoscience, Superstition, and Other Confusions of Our Time (New York: W.H. Freeman, 1997).

18

Для ознакомления с проницательным исследованием конспиративистских ноток в теории массовой культуры см.: Andrew Ross. Containing Culture in the Cold War // No Respect: Intellectuals nad Popular Culture (London: Routledge, 1989), 42–64.

Все перечисленные авторы говорят о том, что конспирологические теории были, есть и будут весьма губительной формой убеждений. Они единодушно считают, что ответственность за развенчание параноидального стиля всегда и везде лежит на интеллектуале. В конечном счете понимание истинных причин или значения «эпидемии паранойи» волнует их меньше, чем стремление помогать в предотвращении ее вспышки. В отличие от всех этих текстов данное исследование отталкивается от того, что современное конспирологическое мышление действительно может возникать из заблуждений и быть опасным, но в то же время оно может служить необходимым и порой даже креативным ответом на быстро меняющуюся обстановку в Америке, что мы и наблюдаем, начиная с 1960-х годов. Короче говоря, культура заговора обеспечивает быстрое повседневное эпистемологическое решение зачастую неподатливых сложных проблем. Следовательно, задача заключается не в том, чтобы осуждать, а в том, чтобы попытаться понять, почему логика заговора стала привлекательной для различных областей американской культуры и как она влияет на рассуждения людей о причинности, управлении, ответственности и идентичности. И хотя они рьяно взялись бы отрицать, что конспиративизм можно считать креативным явлением, Пайпс, Робинс и Пост, вероятно, согласились бы с тем, что в наше время конспиративизм в США перестал причинять вред. В книгах этих авторах речь идет о том, что параноидальный стиль стал всего лишь культурным феноменом, а значит, и потерял свое значение, поскольку ввиду отсутствия крупных жертв, исчисляющихся тысячами, если не миллионами людей, вспышки популистской паранойи вряд ли дойдут до такого размаха. Однако в этом исследовании будет показано, что значение конспирологического мышления все больше возрастает, несмотря на его поворот в сторону культуры — или, быть может, даже вследствие этого.

Опровержения

Использование понятия «эпидемия паранойи» отражает стремление не только осудить, но и опровергнуть, а также исправить, дабы вылечить эту напасть. Статьи Карла Поппера о «конспирологической теории общества», написанные в 1940–1950-е годы, стали лишь первыми в длинной череде опровержений конспирологического мышления с теоретической точки зрения. Поппер настаивает на том, что, хотя время от времени успешные заговоры, без сомнения, имели место, чаще всего в истории действуют случайности и комбинация абстрактных сил, чем согласованные усилия отдельных заговорщиков. По определению Поппера, конспирологическая теория общества — это «точка зрения, согласно которой все, что бы ни случилось в обществе, включая такие явления, которые, как правило, людям не нравятся: война, безработица, нищета, дефицит, — считаются результатом непосредственного замысла неких могущественных личностей или группы людей». [19] Поппер отвергает подобную картину исторических причинно-следственных связей, доказывая, что «конспирологическая теория общества не может быть достоверной, ибо, в противном случае, это равносильно утверждению, что все события, даже те, что на первый взгляд не кажутся кем-либо запланированными, являются ожидаемым результатом действий людей, в них заинтересованных». [20]

19

Carl Popper. Prediction and Prophecy in the Social Studies // Conjectures and Refutations (London: Routledge & Kegan Paul, 1963), 341; впервые опубликовано в Library of the 10th International Congress of Philosophy 1 (1948): 336–346. Похожий аргумент Поппер приводит в работе «Towars а Rational Theory of Tradition» //

20

Popper. Conjectures, 342.Conjectures, 120–135; впервые опубликовано в The Rationalist Annual 1 (1949). В «Popper Revisited, or What Is Wrong with Conspiracy Theories» // Philosophy of the Social Sciences 25 (1995): 3–34. Чарльз Пиджен доказывает несостоятельность опровержения теорий заговора, предложенного самим Поппером, утверждая, что ни фактически, ни логически неверно заявлять, что теории заговора не сыграли никакой роли в истории США и других стран

В важной статье о параноидальном стиле в революционной Америке Гордон Вуд утверждает, что конспирологические теории, бытовавшие в XVIII веке и рисовавшие мелкие группы заговорщиков, тайно влияющих на ход общественной жизни, были во многом созвучны тогдашним более широким представлениям о движущих силах истории. Тем не менее, как и Поппер, Вуд настаивает на том, что конспирологи XX века все извратили. Он утверждает, что в XIX веке с развитием общественных наук, рассматривавших историю скорее как результат действия абстрактных сил, а не отдельных заговорщиков, толкование событий в конспирологическом духе «стало все больше казаться примитивным и странным». [21] Тот факт, что конспирологические теории уцелели и в XX веке, продолжает Вуд, можно объяснить лишь за счет «умственных отклонений, параноидального стиля, характерного для психического расстройства», к которому склонны маргиналы и бесправные люди. Вуд пишет, что «после возникновения современной социологии» объяснение событий с помощью конспирологических теорий стало «еще более упрощенным»:

21

Gordon S. Wood. Conspiracy and Paranoid Style: Causality and Deceit in the Eighteenth Century // The William and Mary Quarterly 39 (1982): 441.

В нашем постиндустриальном, насыщенном наукой обществе те, кто продолжает объяснять сочетания событий сознательной человеческой хитростью, скорее всего, будут отнесены к особым категориям людей, возможно маргиналам, удаленных от центров власти, не способных понять концепции сложных причинно-следственных связей, которые предлагают мудрые социологи, и не готовых расстаться с желанием упростить и прояснить моральную оценку событий. [22]

В итоге Вуд приходит к выводу, что конспирологи просто-напросто не понимают хода исторического развития. Эту точку зрения можно встретить в многочисленных журнальных статьях и научных исследованиях. Однако, как будет видно из примеров, приведенных в этой книге, в наше время конспирологические теории выражают повсеместную утрату доверия к этим самым «мудрым социологам», равно как и к их модели исторических причинно-следственных связей. Своими непростыми и зачастую противоречивыми «концепциями сложных причинно-следственных связей» в нашем «постиндустриальном, насыщенном наукой обществе» теории заговора вместе с такими новыми науками, как экология и теория хаоса, теперь бросают серьезный вызов традиционным моделям исторического развития. Отсюда следует, что конспирологические теории последних десятилетий тяготеют не столько к тому, чтобы питать банальную внутреннюю убежденность, сколько укреплять усиливающиеся сомнения и неуверенность по поводу даже самых общих предположений о Том, Что Происходит На Самом Деле.

22

Wood. Conspiracy, 441.

Определения

После разоблачений конспиративной деятельности правительственных организаций, всплывших на волне Уотергейта в середине 1970-х годов, априорный отказ от конспирологической теории стал для многих американцев менее убедительным. И в самом деле, как об этом более подробно говорится в первой главе, квазипараноидальную герменевтику подозрения в настоящее время многие американцы, в том числе и научное сообщество, принимают как должное. Впрочем, тех, кто настаивает на обвинениях в параноидальном стиле, редко удается переубедить на том основании, что, коль скоро отдельные конспирологические теории оказались правдой, значит, все конспирологическое мышление больше нельзя приравнивать к бреду. Они настаивают на том, что разоблачения, подобные Уотергейту или операции «Иран-контрас», не служат доказательством какой-то сумасшедшей теории заговора, а являются плодом особых журналистских расследований. Если какая-то конспирологическая теория оказывается верной, то она уже описывается как прозорливый исторический анализ (и наоборот, если историческая теория оказывается безосновательной, ее нередко причисляют к теориям заговора и отказываются от нее). Все дело, разумеется, в том, что практически никто в открытую не говорит, что вери г в некую теорию заговора как таковую. К примеру, те, кого обвиняют в том, что они отстаивают конспирологические теории, касающиеся гибели Дж. Ф.К., настойчиво утверждают, что они расследуют убийство президента, а вовсе не являются любителями заговоров. Получается, что в конспирологические теории верит кто-то другой.

Для многих комментаторов конспирологические теории по определению замешаны на обмане, являются упрощенческими и вредными, а все, что не соответствует этим характеристикам, уже не считается конспирологической теорией. Поэтому неудивительно, что при таком подходе теории заговора почти автоматически попадают под критический разгром. Так, Робинс и Пост настаивают на том, что, хотя подозрительность сама по себе и может обладать адаптивной полезностью (этот термин позаимствован ими из эволюционной психологии), параноидальная подозрительность — это плохо. [23] С той же прямотой дает определение теории заговора и Пайпс (не в последнюю очередь потому, как мы уже знаем, что тем самым он подсовывает читателю руководство, помогающее обнаружить вирус паранойи, который необходимо искоренить из иммунной системы тела политики).

23

Robert S. Robins and Jerrold M. Post. Political Paranoia: The Psychopolitics of Hatred (New Haven: Yale University Press, 1997), 18–19.

Пайпс разбивает все конпспирологические теории на две группы: «мелкие конспирологические теории», которые питаются страхом перед людьми, пытающимися вырваться вперед на каком-то местном уровне, и «мировые теории заговора», где речь идет уже о страхах перед политическим господством некой враждебной силы, нацелившейся на весь мир. [24] Пайпс повторяет определение Хофштадтера, рассматривая параноидальный стиль не столько как склонность «то гут, то там видеть заговоры в американской истории», а как веру в ««обширный» или «гигантский» заговор как движущую силу исторических событий» (PS, 29, курсив автора). Поскольку мелкие теории заговора (и даже некоторые мировые) не приводят к измеряемым политическим злодеяниям, Пайпс и другие комментаторы заранее исключают те разновидности конспирологических теорий, которые способны поставить под сомнение их модель теории заговора.

24

Пайпс утверждает, что настоящие (то есть «мировые») теории заговора появились только во времена Французской революции. Хотя Пайпс обращает на это внимание лишь в контексте описания особого происхождения своего узкого понимания параноидального стиля, тем не менее мы получаем полезное предположение о том, что определенная разновидность глобального конспирологического мышления проистекает из страхов и домыслов вокруг возникновения международного (а точнее, колониального) рынка, который функционирует таким образом, которой раньше и представить было нельзя. Как в конце XVIII, так и в конце XX века теории заговора наступают на идею мировой системы торговли, которая все еще формируется, но в то же время помогают сделать этот процесс концептуально возможным с помощью своих преждевременных представлений о некой крупной взаимосвязанной системе.