Культурные истоки французской революции
Шрифт:
Религиозное и политическое
Разница заметна с первого взгляда. В Англии в XVII веке расхождения с официальными властями возникают на религиозной почве. Отстаивая суверенное право отдельной личности мыслить самостоятельно и иметь собственное суждение, оправдывая противодействие официальным властям, которые нарушают божьи заповеди, внушая милленаристские убеждения и веру в наступление нового порядка, пуританство своей проповедью и своим учением не только дало революции организационную структуру и вождей, но еще и научило людей соотносить недовольство и надежды настоящего времени с буквой библейского текста. Все это приводит Лоуренса Стоуна к заключению: «Можно смело утверждать, что без идей, организации и руководства со стороны пуританства революция бы просто-напросто не состоялась» {278} .
278
Ibid., p.103. Франц, пер., p.153.
Во Франции в XVIII веке, наоборот, происходит серьезный отход от христианских наставлений, предписаний и обычаев, который и подготавливает революцию. В пятой главе нашей книги мы попытались проследить хронологию,
Пожалуй, все-таки не исключает, причем по двум причинам. Первая заключается в том, что важное место в политических спорах занимает янсенизм; споры эти начались во Франции после издания буллы Unigenitus в 1713 году и еще больше ожесточились в середине века в связи с отказом янсенистам в причащении. Мы не будем перечислять общие черты, свойственные янсенизму и пуританству (хотя они бесспорно существуют, например, настойчивая апелляция к Библии или забота о спасении отдельной личности), наша задача не в этом, мы хотим лишь подчеркнуть политическую важность течения, которое включает в себя три важные составляющие: учение о благодати; науку об организации и жизни церкви, проникнутую галликанством и ришеризмом [21] и считающую залогом непогрешимости Церкви не решения ее иерархов, а полное единодушие всех верующих; парламентский конституционализм, признающий хранителем и блюстителем исконных законов королевства суд, а в короле видящий просто доверенное лицо, на которое возложено отправление верховной власти. Безусловно, после 1770 года, и особенно после «выпада» канцлера Мопу против парламентов [22] , янсенизм утрачивает единство и цельность: «Первоначально янсенизм был сложным идеологическим сплавом, но постепенно он перестал быть единым целым и распался на отдельные части, которые могли свободно вступать в другие соединения» {279} . По этой причине в два предреволюционных десятилетия янсенисты отдалились от парламентов, сблизившихся с верхушкой католической Церкви, и перестали разделять их политические требования, более того, многие янсенисты заняли «патриотические» позиции и глубоко прониклись духом Просвещения. Так что было бы ошибкой сравнивать роль янсенизма с ролью пуританства: янсенизм был не в пример менее влиятельным течением. Однако так же, как и пуританство, янсенизм сурово критикует двойной деспотизм — Церкви и государства — с позиций религии, и эта критика приучила умы, во всяком случае в некоторых местах (в том числе и в Париже), противостоять официальным властям.
21
Ришеризм — учение французского богослова Э.Рише (1560—1631), который в книге «О власти церковной и политической»(1611) защищает учение о вольностях галликанской церкви.
22
«Выпад» канцлера Мопу против парламентов — в 1770—1774 годах Мопу (1714—1792) попытался осуществить реформу, ограничивавшую полномочия парламентов и отменявшую продажу и наследование должностей.
279
Van Kley D. The Jansenist Constitutional Legacy in the French Prerevolution. — In: The Political Culture of the Old Regime, op. cit. [примем. 34], p.169—201; citation p. 179; The Estates General as Ecumenical Council: The Constitutionalism of Corporate Consensus and the Parlement's Ruling of September 25, 1788. — Journal of Modern History, Vol.61, N° 1, March 1989, p.1-52.
Кроме того — и это еще один повод продолжить сравнение между Англией й Францией в области религии, — дехристианизация не означает десакрализации. Многие черты, ассоциирующиеся с пуританством, — уверенность в правоте своей позиции, примат независимого морального суждения над распоряжениями властей, стремление к духовному возрождению — сродни тем, которые отличают перемены в сознании, происшедшие еще до 1789 года и перенесшие сердечные и духовные привязанности, которые традиционно связывались с христианской верой, на новые ценности (семейные, патриотические, гражданские). Лексику и эстетику этот перенос сакральности черпает в обращении к греческой и римской античности, которая заменила библейскую историю. Новый тип живописи — примеры его мы видим на полотнах Давида, представленных на выставках в Салоне: «Велизарий» в 1781 году, «Клятва Горациев» в 1784-м, «Смерть Сократа» в 1787-м и «Брут» в 1789-м, — свидетельствует о торжестве позиции, которую занимал Дидро («Если художник пишет картину, думая о зрителях, все пропало») и которая служит прославлению гражданской доблести {280} . Выбором античных сюжетов, патриотических и политических, но в первую очередь манерой, которая расшатывает академические правила и условности, живопись Давида последнего десятилетия Старого порядка старается взволновать зрителя, привести его в экстаз, в самозабвение, что сообщает эстетическому переживанию нечто от религиозного чувства. В отличие от академических критиков, сдержанно встретивших новации Давида и старательно выискивавших просчеты художника, посетители Салонов оказали ему теплый прием, — это говорит о том, что теперь переживание священного чаще всего не связано с церковными обрядами {281} . Революционному перелому, несомненно, предшествовал порыв, который если не содержанием своим, то силой сродни стремлениям пуританства.
280
Fried M. Absorption and Theatricality. Painting and Beholder in the Age of Diderot. Berkeley: University of California Press, 1980, p. 136—138, 145—160; цитата из Дидро — p. 147.
281
Crow TE. Painters and Public Life in Eighteenth-Century Paris, op. cit. [примем.55], VU, «David and the Salon», p. 210—254.
Юридический язык
Второй
Они не только лежат в основе требований оппозиции (таких, как ограничение королевской власти во имя английских конституционных традиций или защита прав личности, попираемых государством), — их язык и критерии используются для того, чтобы сформулировать политические цели. «Этот чрезмерный юридический формализм распространился так же широко и проник в сознание людей начала XVII века так же глубоко, как пуританство» {282} . Замечание Лоуренса Стоуна возвращает нас к ситуации во Франции в XVIII столетии: там тоже юридический язык и судебные процессы позволили превратить отдельные, местные конфликты, относящиеся к разряду частных дел, в общезначимые дела и сделать их достоянием гласности. Вспомним процессы, возбужденные сельскими общинами против сеньоров, или тяжбы, затеянные городскими ремесленниками против хозяев, вспомним общие идеи, которые были изложены в судебных записках, одновременно апеллирующих к общественному мнению и создающих его.
282
Stone L. Op. cit., p.104. Франц, пер., p.152.
Самым ярким проявлением этого влияния юриспруденции в конце Старого порядка являются первичные собрания для избрания депутатов в Генеральные Штаты и способы составления наказов {283} . Главную роль там играет одна и та же социальная группа: королевские чиновники и доверенные лица сеньоров, а также правоведы: адвокаты, нотариусы, прокуроры. Прежде всего, как правило, именно они председательствуют на собраниях сельских общин: статья 25 закона о выборах от 24 января 1789 года гласит, что всякое первичное собрание должно проходить под председательством местного судьи, а если такового нет, то под председательством должностного лица, имеющего право удостоверять юридические акты. Бывает, что общины отступают от этого правила и назначают своего синдика или уполномоченного, но обычно закон о выборах соблюдается и собрание проходит под руководством доверенного лица сеньора или блюстителя закона. Часто ему приходится приезжать для этого из города, потому что должности сеньорального судьи, налогового прокурора или бальи нередко занимают городские адвокаты или нотариусы. Председатель имеет возможность оказывать давление на выработку наказов первичными собраниями, тем более что во многих случаях один и тот же чиновник председательствует в нескольких местах подведомственного ему сеньорального округа. Поэтому в изложении жалоб важную роль играют некоторые «сельские интеллектуалы» (как называет их Жорж Лефевр), а в распространении сборников наказов, предлагаемых в качестве образца, — председатели собраний, правоведы и блюстители закона.
283
Chartier R. Culture, Lumieres, doleances: les cahiers de 1789, art. cit. [примем.238].
Засилье законоведов в собраниях бальяжей приводит к тому, что им принадлежит решающий голос на выборах. Сельские общины часто выбирают их своими представителями в собрание третьего сословия: в бальяже Труа судейские чиновники, блюстители закона и люди свободных профессий составляют 7% от всех жителей, присутствовавших на первичных собраниях, доля же их среди сельских депутатов составляет 28%; в Драгиньянском округе, находящемся в ведении сенешаля, чиновники, блюстители закона и люди свободных профессий составляют 4% населения, а среди сельских депутатов их доля 45%. На собрании бальяжа эти сельские депутаты встречаются с городскими депутатами, многие из которых принадлежат к тому же кругу: 40% городских депутатов в Руане, 42% в Труа, 67% в Нанси — судейские чиновники, блюстители закона и люди свободных профессий.
Так что нет ничего удивительного в том, что комиссии, которым поручено составлять наказы первичных бальяжей, находятся под контролем судейских чиновников: в Орлеане к ним принадлежат 12 редакторов из 20, в Труа — 15 из 24, в Драгиньяне — 13 из 14. Судейские чиновники преобладают и в комиссиях, которым поручено редактировать наказы больших бальяжей, образованных путем объединения первичного бальяжа со вторичными. В Орлеане 11 членов комиссии из 16 — судейские чиновники или адвокаты; в Труа из 10 членов комиссии 3 — чиновники сеньорального суда, 2 — адвокаты, 4 — мэры или городские советники. Кроме того, наказы бальяжа часто повторяют наказы его главного города, изложенные комиссией, где судейские чиновники и правоведы составляли либо большинство (так было в Орлеане, Тулузе и Безансоне), либо половину, наравне с купцами (так было в Руане и в Труа).
Мы хорошо видим, что юристы крепко держали в руках выборы на всех уровнях. Их засилье отразилось и на результатах выборов: среди 648 депутатов Генеральных Штатов от третьего сословия 151 адвокат (т.е. 23% от общего числа) и 218 судейских чиновников (т.е. 34%), к ним следует прибавить 14 нотариусов и 33 городских советника {284} . В общем и целом почти две трети будущих членов Учредительного Собрания принадлежит к этим кругам, сильнее всего повлиявшим на процедуру выборов и на составление наказов.
284
Lemay E.-H. La composition de l’Assemblee constituante: les hommes de la continuite. — Revue d’histoire moderne et contemporaine, 1977, p.341-363.
Наказы отмечены печатью юридической и административной культуры. Во-первых, она заметна в самой их форме: наказы первичных собраний по большей части перечислены по пунктам, реже — разбиты на рубрики. Возьмем, к примеру первичный бальяж Монбризона. В 60% сборников наказы упорядочены. Но упорядочение их в основном сводится к простой нумерации, причем в самой примитивной форме [первое, или primo, и дальше — 2, 3 и так далее), иногда на перечислении делается упор (первый наказ, второй наказ, третий наказ и т.д.); в меньшей части сборников наказы изложены по пунктам, причем каждый пункт чаще всего обозначен в сокращенной форме (п. 1-й, п. 2-й, п. 3-й). Такой способ оформления мы встречаем в 150 сборниках жалоб из 154 в первичном бальяже Руана и в 116 сборниках из 133 в первичном бальяже Семюр-ан-Оксуа. Сборники наказов, составленные по другому принципу, разделяются на два совершенно разных типа: в одних наказы крестьян воспроизведены почти дословно — так, как те их высказывали, без сокращений и без разделения на главное и второстепенное; в других, составленных местными интеллектуалами, торжествует реформаторская риторика, а перечисление по пунктам отходит на второй план.