Культурный герой
Шрифт:
Воздух выдержит только тех,
Только тех, кто верит в себя.
Немилосердно палило июньское солнце, черви копошились в кучах кооонскооогооо навоза. Пахло, сами понимаете чем. Обычный денек, ничем не примечательный. И быть бы ему самым заурядным, но не судьба. Ибо некий молодой человек соизволил войти в Город. И никто — никто! — не встречал его, никто не целовал его стоптанные ботинки с высокими берцами.
Да и ни к чему эти нежности. Парень — кожа да кости в драном камуфляже — стоял посреди брусчатки и грязным ногтем
И все-таки (смири гордыню, отринь суетное!) ему хотелось, чтоб грива вороных волос, липких от масла, коснулась его сбитых в кровь пяток. Нежно пощекотала и прилипла. С должным уважением. С благоговением даже! Как тогда, давно, как в первый раз. Или это было не с ним, а с кем-то другим? Но с кем? Может, это просто разум его помутился из-за войны, испортился, как автомат со сплющенным дулом и разбитым в щепки прикладом, что висел на его плече, при ходьбе ударяя по тощим ребрам?
Молодого человека звали Старлеем. Он явился проповедовать на центральной площади Города. И сделать это он намеревался просветленно и самозабвенно. Когда рот его откроется для слов, уши захлопнуться плотней, чем врата рая для прелюбодеев и протестантов, пэтэушниц и сантехников.
В падении Вавилона под названием Стена Старлей увидел Бога. У Бога был простенький нимб и желто-голубой спортивный костюм-«адидас» с надписью «Ukraine» на груди. Бог повелел Старлею зажечь сердца обитателей Города.
— Всех? — спросил Старлей.
— Всех, — ответил Бог и протянул Старлею початую пачку «Мальборо».
Что есть Имя? А что есть Слово? Отец, поведай детям своим…
Четыре равновеликих стороны. Квадрат, говорите?! Тс-с! Вас сочтут приобщенными к Тайному Знанию о Нашествии Тушканчегов и…
Там, на центральной площади Города, его, честного проповедника Старлея, и повязали монахи Святого Трибунала. Спасли от неминуемой смерти: толпа, внимая хриплому голосу безумца, поначалу гневно зароптала, а потом многоруко взялась за булыжные камни. И брызнула кровь из разбитого морщинами лба, и тело вздулось сизыми, почти черными гематомами.
Прости им Господи, ибо не ведают, что творят! Седина в бороду, бес из ребра…
Его толкали в спину через полгорода — к воротам роскошного дворца-бомбоубежища.
— Не надо! Не надо излишеств, что вы?! Излишество есть нега для тела и яд для души. Я должен предаваться аскезе и самоуничижению!
Но к мольбам оборванного солдата, едва стоящего на ногах, никто не прислушивался. Совсем с катушек съехал, поганец, от боли и страха рассудком тронулся — еще до начала дознания. И то верно: Святой Трибунал — это вам не причитания беззубой дуэньи, взирающей на молодого идальго, тискающего ее подопечную. Нет! И еще раз нет! Святой Трибунал — это то…
…чего должно бояться. Бояться, как гнева Господня, как раскопанной могилы и лишения наследства. И еще — свят! свят! свят! — как геенны огненной. Как нисхождения Вавилона.
Вот случай был, три дня назад. Папашка самолично дочку-ведьму из дома за патлы вытащил, стоило, ха-ха, в ворота постучать. Еще и на коленях ползал, просил дознание учинить и сжечь сатанинское отродье неотлагательно. А ведь она всего лишь умела разговаривать с сааабааакааамиии, что поселились в канализационном коллекторе и по ночам нападали на продовольственные обозы. Саааабааакиии слушали ее и понимали. Мало того, ее понимали ееенооотыыы! Отец, бывший подводник, всю жизнь по автономкам, вернулся из двухгодичного похода, а у него, оказывается, дочь родилась, подрастает. Блондинка, красивая. А он и жена — черненькие. А вы говорите…
Старлей слушал этот бред и кивал. Да, конечно, да, ого, ну ничего себе, да…
У воинов-монахов яростно бурчали животы. Скорее, скорее сдать еретика братьям и удалиться на трапезу в трактир Хромого Диего. Два квартала вниз по улице — и пряная тушеная телятина дымится на глиняной миске, щербатой и жирной. Ах, жирной?! Хозяин, почему не вымыл?! До панцирного блеска сапоги давно лизал?! А телятина у тебя хороша! Хор-р-роша! Ох, хороша! Умеешь, чертяка, прости, Господи!
Чревоугодие, конечно, грех, никто не спорит, но… Не согрешишь — не покаешься. А не покаешься, так и в рай не попадешь. О! И пальцем в потолок, и назидательно: грешите, братия!
Но в меру.
Роскошь дворца давит сверху, навалилась фундаментом, не продохнуть. Знакомая ситуация, Старлею не привыкать. Позолота подсвечников безразлична к людским страданиям. И танцуют солнечные зайчики, скользя по батальной росписи потолков: поклон пушке на лафете, реверанс полководцу в мундире и в штанах с лампасами, присед санитарке и лучики врозь от взрыва снаряда. Старлею уготован каменный мешок в подземелье, гнилая солома в углу скучает по теплу людского тела.
Спертый воздух, как ночной горшок, переполнен густым, настоявшимся за годы смрадом узников. Протяжный скрип засова: прощай, воля! Дыхание превратилось в тростниковую патоку, липкую, как пионерский клей «Момент»: смотри, не оступись, завязнешь, с головой уйдешь. И тишина. Ни стонов, ни криков. Лишь похабные речи охраны и стук собственного сердца. За открытый без разрешения рот избивают до полусмерти; хочешь жить — молчи. А не хочешь… Самоубийцы тоже старались не привлекать внимания.
Старлею пригрозили пытками и познакомили с палачом, милейшим человеком в кругу семьи и мрачным монстром, кровожадно взирающим на пленника сквозь дыры для глаз. У палача под капюшоном потел лоб, соль затекала под веки, вызывая неприятную резь. А не вытереть, не умыться: служба. Надо соответствовать. Кто ж испугается палача, если тот платочком будет вытирать со лба пот?
— Что ж, раскаяние вам неведомо. Очень жаль. Хотя… Отлично, Боб, пытай его, отработай денежку, что тебе выплачивает муниципалитет.
Старлей сначала не понял, а потом очень удивился: как его, героя войны, посланца Бога! — и пытать?! Дык, прости им, Господи, ибо не ведают что творят!
— Я расскажу вам коротенькую притчу. — Старлей прикусил губу, когда заостренная щепка впилась ему под ноготь. — Однажды добрый самаритянин решил сварить чудодейственную мазь для омоложения лица. Он поставил котел на огонь, налил свиной крови и смешал с гноем паршивой блудницы, подыхающей от сифилиса и лучевой болезни. Самаритянин долго кипятил свою мазь, перемешивал, следил, чтоб все было согласно техпроцессу. Умелец славно потрудился, но в итоге получилась отнюдь не средство для придания луноликости, а всего лишь навоз, подобный испражнениям богомерзких тушканчегов. И неудивительно. Что еще могло получиться из гноя и крови?