Культурологическая экспертиза . Теоретические модели и практический опыт
Шрифт:
Объективная оценка сметы расходов на реализацию проектов должна основываться на реальной стоимости услуг на данном рынке, с учетом стремления к оптимизации затрат с соблюдением высокого качества. При подготовке проекта часто разработке детальной сметы уделяется недостаточно внимания: стоимость многих услуг обозначается весьма приблизительно; затраты мало детализированы, что при реализации проекта влечет за собой дополнительные расходы.
Экспертизу проекта культурного события целесообразно проводить с точки зрения интересов потребителя. Это один из важнейших принципов, позволяющих объективно оценить, получит ли посетитель уникальную, интересную и полезную культурную услугу. Очевидно, что культурное событие часто становится товаром, который его организаторы стремятся продать как можно дороже, не всегда думая об интересах потребителя, особенно, если это единичное событие. Эксперт в этом случае должен обратить особое внимание на соблюдение баланса интересов, сможет ли потребитель, уплатив обозначенную сумму, получить качественную культурную услугу, соответствующую заявленной цене и оказанную с соблюдением необходимого комфорта.
Подводя итог, отметим, что навыки экспертной оценки культурных событий разного масштаба становятся с каждым годом все более актуальными. Развитие сферы культуры движется от текущего функционирования к организации ярких событий, чтобы привлечь и удержать посетителя, победить в конкуренции с другими способами проведения досуга. И главным результатом труда эксперта и организатора мероприятия должно стать интересное и уникальное событие, успех которого будет намного превосходить ожидаемый.
Современный государственный праздник. Экспресс-исследование в формате культурологической экспертизы
А. С. Макашова
Креативным форматом культурологической экспертизы является совместное обсуждение проблем и выработка по отношению к ним нового подхода, причем креативность исследователя понимается как способность «увидеть предмет экспертизы в новом возможном контексте, “обыграть” его, выявляя его некоторые неочевидные свойства, параметры и тенденции развития» [190] . Способность креативно мыслить очень важна для эксперта-культуролога, благодаря чему можно найти нестандартные решения тех или иных проблем. Не только форматы мозгового штурма или деловой игры имеют эвристический характер, аналогичным потенциалом обладают сами культурологические концепции, которые необходимо включать в материал интерактивных форм выработки решений [191] .
Выработка технологий интерактивной культурологической экспертизы дело непростое, в качестве возможного подхода хотелось бы предложить методические наброски, выполненные в рамках освоения одного из разделов курса «История культур и цивилизаций», посвященного культуре России XV–XVII вв. (для студентов, обучающихся по специальности «культурология»). В дальнейшем такие обсуждения проводились в рамках курса «Культурология» на разных факультетах Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. Тема – «Государственные праздники в современной культуре России: рецепция исторического наследия».
Первоначальная задача занятия заключалась в актуализации исторического материала, в желании дать почувствовать студенту «дыхание истории» в современной жизни, а также в том, чтобы внести в занятие элементы интерактивности. Государственный праздник оказался для этой задачи чрезвычайно благодатным материалом, поскольку сегодня мы переживаем кардинальную смену системы государственных праздников, и вместе с тем появление новых праздников строится как апелляция к историческому прошлому. Коллективное обсуждение на занятии ориентировано как на теоретический результат (освоение ряда трудов, идей, концепций), так и на практический – выработку новых идей и актуальных предложений в области современного праздничного календаря, форм и способов проведения государственных праздников.
В качестве праздников, обсуждение которых становилось темой занятия, были выбраны День Народного Единства (4 ноября), день Любви, семьи и верности (8 июля), а также (если занятие не было «привязано» к изучению конкретного исторического периода) День Победы (9 мая) и День Независимости (12 июня).
Среди современных концепций праздника, с которыми должен быть знаком модератор обсуждения, наиболее значимыми представляются концепции государственного праздника как практики коммеморации, «места» коллективной памяти и механизма коллективной (национальной) идентичности (П. Нора, Ф. Артог, М. Озуф). Важно понимать активную роль власти (и конкретных лиц) в формировании государственного праздничного календаря Нового времени, а также такие способы легитимации власти в празднике, как перекодирование привычного праздничного календаря, реинтерпретация исторических событий (Е. Погосян, Р. Уортман). Особый круг проблем при изучении праздника в рамках нового исторического подхода связан с формами сакрализации и мифологизации прецедентных исторических событий, положенных в основу праздничной даты. Эти идеи меняют представления об историческом процессе как о переходе от религиозных праздников к светским, гражданским, поскольку историческая память, актуализируемая в празднике, вне сакральной или квазисакральной ауры утрачивает способность консолидировать большое сообщество. Требуется понимать роль ритуально-обрядовой составляющей праздника и формы трансформации праздничной ритуальности в процессах модернизации культуры (В. Тернер, В. М. Живов, Э. Зитцев).
Итак, с началом Нового времени в основе государственного праздника, как правило, лежит воспоминание об историческом событии, наделенном особым мифологическим значением. Такое прецедентное событие является частью обосновывающего прошлого; ориентируясь на него, группа осознает свою сплоченность, получает легитимность. Однако интерпретация исторического события претерпевает значительные изменения, вместе с тем трансформируется и символическое содержание праздника. Проблема реинтерпретации исторических событий является одной из важных учебных задач предлагаемой разработки. Большую роль в реинтерпретации исторических событий и в канонизации некоторых событий в качестве прецедентных и играет художественное творчество [192] .
«Сценарий» занятия строится на основе заранее прочитанных текстов. Обсуждение текстов, которое модератор направляет в русло вышеизложенных концепций, решает, главным образом академические задачи – понимания культурной истории
Подготовительный этап и обсуждение прочитанных текстов. Занятие предполагает самостоятельную работу с главами из некоторых книг и размышление над несколькими заранее поставленными вопросами. В зависимости от уровня подготовки аудитории и учебного предмета, в рамках которого проводится занятие, приходится варьировать количество текстов, учитывать степень сложности, а значит, глубину понимания.
Текст 1. Забелин И. Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. – М., 2005. Глава IV. Обряд государевой жизни, комнатной и выходной. Стр. 287–294.
Вопросы к тексту:
1. Какие праздники И. Е. Забелин называет государственными и почему?
2. Каковы основные компоненты государственного праздника в XV–XVII столетиях и в чем их отличия от религиозных праздников?
3. Какое значение в праздновании отводилось царю, а какое народу?
На основании чтения главы из книги И. Е. Забелина, которая, как правило, легко и с интересом воспринимается студентами, предлагается сформулировать принципиально отличия ранних государственных праздников XVII века, которые во многом еще связаны с тотальностью религиозного мировоззрения, и современных. Эти отличия могут быть выражены следующим образом: праздник религиозный/нерелигиозный, светский, гражданский; празднование имеет форму ритуала, основная цель которого – поддержание сохранения космического порядка / празднование строится как шоу, зрелище, спектакль; все в равной степени являются участниками действа /в празднике есть актеры и зрители; ритуальное действо представляет собой обязательный труд/праздник – это отдых от рутины будней и дело необязательное; четкая регламентация действий участников/часто стихийность и хаотичность праздничного дня; любой государственный праздник соотнесен с религиозной идеей и является формой благодарения Господа/нет общей идеи государственных праздников либо она неочевидна.
Текст 2. Плюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царства. – СПб., 1995. Глава VI. Теократический идеал: союз змееборца и Премудрости. Стр. 203–233. Для понимания данного текста необходимо также ознакомиться с текстом «Повести о Петре и Февронии» Ермолая-Еразма по изданию «Памятники литературы Древней Руси», т. IX (Электронный ресурс:tabid=5116).
Вопросы к тексту:
1. Какова историческая основа повести о Петре и Февронии?
2. На каком основании делается вывод о том, что фольклорные, сказочные, новеллистические корни повести являются элементами авторской литературной манеры?
3. Какие сюжеты повести и почему особенно важны для понимания Московской государственности? Почему именно эти? Как они символически связаны между собой?
Праздник 8 июля, день Семьи, любви и верности, ставший с 2008 года государственным праздником, исключительно интересен с точки зрения рецепции истории. Знакомство с текстом М. Б. Плюхановой (этот текст довольно сложен и его рекомендуется предлагать «сильной» аудитории) приводит студентов к такому открытию: в основу современного праздника положено авторское литературное произведение XVI века, отличающееся оригинальным использованием житийных, фольклорных мотивов и особым риторическим мастерством. Речь в нем идет не о любви, точнее, не о той любви, которая сегодня понимается основой брака. В повести XVI века на языке символических образов изложена концепция государственной власти. Как показывает М. Б. Плюханова, исторические корни этой повести крайне сомнительны, напротив, сама повесть послужила истоком народных легенд и житийных служб. Это богословско-теократическое сочинение, его символы эсхатологичны и запечатлевают основные начала христианского мироустроения. В образе князя Петра-змееборца персонифицирован царь, ведущий эсхатологическую битву с силами мирового зла и хаоса. В образе Февронии – Премудрость, сила, при помощи которой принимаются решения и утверждается власть. «”Житие” прославляет не просто двух святых заступников, а два начала, на которых стоит христианский мир и из которых должна составляться христианская власть – змееборчество и Премудрость» [193] .
Празднование святых Петра и Февронии появляется после их канонизации на церковном соборе 1547 года, но государственным этот праздник никогда не был. В современной культуре он приобрел совершенно новый смысл, обращенный и не к теократическому идеалу власти, и не к историческому прошлому. Праздник стал, с одной стороны, формой укрепления института брака, с другой – ответом на трансплантированный и чужой праздник влюбленных.
Текст 3. Погосян Е. От придворного календаря к официальной историографии: субъективный фактор в формировании культуры петровской эпохи // Погосян Е. Петр I – архитектор российской истории. – СПб.: Искусство-СПб., 2001.
Вопросы к тексту:
1. Каковы стратегии Петра в обращении со временем?
2. Зачем Петр празднует военные победы, Новый год?
3. Как соотносятся религиозное и светское начала в праздниках петровского времени, и в чем они заключаются?
Книга Е. А. Погосян посвящена тому, как создавался и трансформировался календарь государственных праздников первой трети XVIII века. Обращение к петровской эпохе, которой посвящена предлагаемая для ознакомления глава, обычно, без особых подсказок со стороны модератора, вызывает сопоставления с двумя другими эпохами коренного изменения праздничных календарей в России – советской и постсоветской, т. е. современной.
Прочтение данного текста необходимо для понимания того, как создаются праздники, какую роль в них играет власть – в данном случае лично монарх и его ближайшее окружение. Идея о том, что годовые праздники петровской эпохи представляли форму канонизации основных событий царствования и версию истории, обращенную не только современникам, но и потомкам, вызывает желание взглянуть с этой точки зрения на современный календарь государственных праздников.
Непривычным представляется и соотношение религиозной и светской составляющих в праздничном календаре того времени. Главное, что петровские «стратегии обращения со временем» мотивированы не волюнтаризмом и гордыней, но особыми (сакральными) в своей основе взаимоотношениями монарха и Провидения. Однако, стоит различать искреннюю веру в возможность диалога с Провидением (чем и занимался Петр, утверждая новые праздники) и эксплуатацию религиозных идей в секуляризованном государстве.
Текст 4. Зорин А. Народная война. События смутного времени в русской литературе 1806–1807 гг. // Зорин А. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России последней трети XVIII – первой трети XIX вв. – М.: Новое литературное обозрение, 2004. – С. 157–186.
Вопросы к тексту:
1. Когда и благодаря каким произведениям сформировалось представление о том, что события 1612–1613 гг. являются прецедентными для русской государственности?
2. Каким актуальным идеологическим задачам отвечала история освобождения Москвы в 1612 г.?
3. Каковы источники мифологизации событий 1612–1613 гг.?
Очевидно, что знакомство с работой А. Зорина дает повод к размышлениям об исторических основаниях современного праздника 4 ноября (Дня Народного Единства), а также знакомит с анализом исторического мифотворчества, в котором на равных работают исторические источники, литературная и публицистическая деятельность и актуальные политические события.
Как показал А. Зорин, актуализация событий окончания Смутного времени была связана событиями начала Наполеоновских войн, Тильзитского мира и битвы под Аустерлицем. «Именно в 1806–1807 гг. был создан исторический канон восприятия события двухсотлетней давности. Освобождение России от поляков и воцарение династии Романовых начинают восприниматься как ключевое событие народной истории… В первой половине 1830-х гг. поход Минина и Пожарского на Москву и Земский собор 1613 г. были окончательно канонизированы как мифологическое возникновение российской государственности» [194] .
Как правило, студенты с интересом узнают о том, что, начиная с середины XVII века и до 1917 года, этот день 22 октября (по старому стилю) / 4 ноября (по новому стилю) был одним из важнейших религиозных и одновременно государственных, династических праздников – Праздник иконы Казанской Божией матери. Об этом в книге А. Зорина речь не идет, но рассказ об истории празднования Казанской иконы позволяет проследить несколько этапов трансформации смысла одной и той же календарной даты. В ходе праздничных торжеств 22 октября (4 ноября по новому стилю) прославлялось окончание Смуты, воцарение новой династии. За триста лет этот праздник стал одним из самых важных праздников для династии Романовых, так как икона Казанской Божией матери являлась покровительницей царской семьи и военных побед, совершенных русскими и после 1612 года петровского времени, и в 1812 году. В начале XIX века произошла повторная мифологизация этого исторического события в связи с актуальными политическими событиями – Третьим разделом Речи Посполитой, битвой при Аустерлице и Тильзитским миром. В это время происходит не просто воспоминание об историческом событии, а фактически повторное его создание, уже не основанное на исторически достоверных фактах, в результате которого освобождение Москвы от поляков понимается как момент освобождения единого свободного народа от сильнейшего врага, посягавшего на целостность Русского государства. Затем, уже в середине XIX века, война с Францией станет еще одним поводом для прославления иконы Казанской Божией матери. Таким образом, к началу XX века в дате 22 октября сосредоточились все важнейшие смыслы культуры России того времени: божественное заступничество за русское воинство и правящую династию. Это значение праздника, несмотря на различные дополнения в его содержание в связи с актуальными историческими событиями, сохранялось.
Через 88 лет, в 2005 году, 4 ноября снова становится праздничным днем – Днем Народного Единства. Новый праздник провозглашает единство множества национальностей и конфессий в рамках одного государства, т. е. репрезентируется как, своего рода, праздник толерантности – это понятие становится ключевым в информационном потоке, посвященном государственному празднику 4 ноября.
Этот материал провоцирует разговор о том, где пролегает граница между актуализацией исторического наследия и его эксплуатацией, манипуляцией.
Новый праздник еще не прижился в российском обществе, его символическое содержание не актуально для россиян. И это непонимание целесообразности введения нового праздника – одна из серьезных проблем российской праздничной культуры. Несмотря на огромную работу по приобщению социума к новым праздникам, они вызывают скорее любопытство и недоумение, чем ощущение торжества и гордости.
Третий этап. После обсуждения теории и истории праздников студентам предлагается выработать некоторые идеи по таким вопросам:
1. Предложить прецедентное историческое событие, которое могло бы лечь в основу современного государственного праздника.
2. Предложить новый праздник в России.
3. Подумать, как сделать праздник 4 ноября действительно общенародным, способным работать на государственную идентичность россиян.
Студенты горячо и много обсуждают возможные прецедентные события для современной русской культуры, однако, по настоящему актуальным называют единственное – победу в Великой Отечественной войне. По сути, говорят они, сегодня главными государственными праздниками являются Новый год и День Победы. В эти дни российское общество наиболее сильно ощущает свою сплоченность, причем функции реального идеологического праздника несет сегодня, безусловно, 9 Мая. И даже несмотря на то, что победа на фашистской Германией является достоянием и гордостью не только советского народа, но и всего мира, российские граждане спустя 65 лет осмысляют это историческое событие как наиболее важное в истории страны. День Победы стал опорой обосновывающего прошлого, того прошлого, без воспоминания которого невозможно было бы настоящее и будущее. Можно утверждать, что в общественном мнении именно праздник 9 Мая играет особую роль в праздничном календаре, из всех современных праздников его содержание в наибольшей степени может быть названо сакрально-гражданственным.
Рассматривая предложения студентов по поводу актуализации праздника 4 ноября, можно разделить их условно на две группы: во-первых, это предложения по изменению символического содержания праздника. Предлагается, например, изменить содержание праздника – сделать акцент на централизацию государства и военные победы. Однако находятся те, кто замечает: что связано с «подверстыванием» исторических событий под заданную дату, то и станет еще одной формой эксплуатации истории. Звучали предложения убрать историческое событие (освобождение Москвы от поляков в 1612 году) из содержания праздника – сделать праздник внеисторическим. Тем более, замечали студенты, недавно проходившие практику в Польше, очень трудно объяснить полякам, почему вдруг сегодня в центре праздника оказался такой образ врага. Предлагалось также перенести День народного единства на другую дату и отделить его от религиозного праздника православной церкви – Дня Казанской Божией Матери.
Одновременно идея праздника народного единства – единства этносов, конфессий, локальных и региональных сообществ – воспринимается позитивно. Как правило, звучат практические предложения актуализации именно этого содержания, но вне связи с событиями 1612 года. Предлагается, например, каждый год делать акцент на одном из народов Российской Федерации, рассказывать о его культуре, традициях, истории; устраивать парады и шествия на центральных площадях и улицах городов, одевая традиционные костюмы той народности, к которой человек принадлежит; проводить выставки народного творчества; организовывать открытые застолья, где были бы представлены различные национальные блюда. А возможно изобрести новое общенациональное блюдо и сделать его элементом праздника.
Нынешние студенты хорошо осведомлены об эффективности различных PR-акций, поэтому предлагают начинать популяризацию такого содержания праздника задолго до его начала, сделать символ праздника (например, белый шарик, которые в определенное время нужно выпустить в небо, или ленточку цветов радуги). Предлагается, как правило, и необходимость создания художественной продукции, раскрывающей содержание праздника, прежде всего, кино.
Вариантов новых праздников было довольно много, а также звучали возражения – изобретения новых праздников девальвирует их значимость, в современной календаре что ни день, то праздник. Однако, практически на каждом занятии звучали предложения (не только от студентов-культурологов, но и от филологов, географов, социологов) о введении праздника, посвященного культуре и искусству. Например, праздник Культуры и Просвещения или праздник Культурного наследия, в основе кторого идея богатства культуры каждого из народов Российской Федерации и России в целом. Или такое предложение: День Культуры, например, один день – выходной, а за ним неделя, посвященная разным «элементам» культуры. В День Литературы – презентация книг, литературные вечера, чтения. В День Театра – представления на улице, бесплатные спектакли и пр. День Изобразительного искусства – выставки, посвященные празднику, творческие акции с участием зрителей и др.
Кроме праздника, посвященного культуре и искусству, было много предложений праздников, связанных с экологией, природопользованием и сельскохозяйственным трудом. Примеры таких праздников: День Экологии, в этот день проводить субботники, собирать пожертвования на улучшение экологической ситуации; День Земли и Труда, праздник призван обратить внимание к сельскому хозяйству, к деревне; День Природы, призванный сделать актуальными экологические проблемы современности, в этот день можно проводить акции по уборке мусора, различные беседы, пропаганду в СМИ.
Что касается других предложений, то они самые разные. Приведем ниже наиболее красочные и интересные:
– День Вступления в какой-нибудь союз или международную организацию (например, СНГ);
– День Промышленного производства или День Ископаемых (посвящен промышленности России и ее природным ресурсам);
– День Ребенка (повышение рождаемости);
– День Правителя России. В основе праздника – идея уважительного отношения ко всем правителям России и стремление к демократии. В этот день проводить общественные дебаты на политические темы;
– День Матери (сделать государственным);
– День Здорового образа жизни и Спорта (проводить различные спортивные мероприятия);
– Выделить День Мужчины из Дня Защитника Отечества (т. е. разделить два праздника);
– Создать праздник Детства. Пусть это будет день, когда каждый сможет ощутить себя ребенком, поиграть в игры, в которые он играл в детстве, поделиться воспоминаниями о нем. Это должен быть день, который все члены семьи проводят вместе беззаботно и весело;– Ввести День Доброго слова, время, когда все друг другу говорят только хорошее, в том числе и незнакомым людям.
Проанализировав предложения студентов, мы можем увидеть, что ни один из предложенных вариантов праздника четко не привязан к какой-либо дате или историческому событию, более того, ни один из них не посвящен известным культурным или политическим деятелям. Все предложенные праздники, так или иначе, посвящены либо ценностям общественным, либо ценностям семейным, либо творчеству. Судя по всему, союз истории и политики студентов интересует несильно, они не считают, что политические идеи могут лежать в основе актуального праздника в современной культуре России. Культурологам, филологам и художникам представляется важной необходимость культурного воспитания и образования широких слоев общества. Можно даже говорить о том, что для них на данный момент эта идея наиболее актуальна.
Формат культурологической экспертизы для обсуждения проблем современных государственных праздников кажется вполне возможным, так как сочетает научное знание и собственный социальный опыт. В праве культуролога на экспертизу праздничных мероприятий и самой сути (идеи и идеологии) праздничного календаря вряд ли стоит сомневаться.
Культурологическая экспертиза в сфере туризма: уровни экспертной оценки
А. В. Ляшко
Последние десятилетия потенциал мировой туристической индустрии постоянно растет, она вовлекает в процесс производства и потребления глобальные людские ресурсы, затрагивает многие стороны общественной жизни, значительно влияя на ее социальные аспекты. Туризм как отрасль оценивается сегодня как наиболее динамичная и позитивная система, имеющая важную стабилизирующую роль для сохранения мира в целом и для его устойчивого развития, как в экономическом, так и в социокультурном отношении. Не случайно XXI столетие провозглашено ООН «веком туризма», т. к. он стал важным фактором развития личности, взаимопонимания между людьми и народами.
Как любой энергоемкий и успешно растущий сектор экономики, туризм сегодня испытывает максимальный всесторонний интерес: политический, общественный, инвесторский, исследовательский и т. п. Наряду с развитием специализированной «науки о туризме», туризм становится и популярной темой интердисциплинарного исследования: к ней обращаются социологи, политологи, конфликтологи, психологи, антропологи, экологи. Причем, в свою очередь, индустрия туризма в этой профессиональной поддержке извне остро заинтересована.
Взаимодействие туристической отрасли с культурологическим знанием представляется не столь инновационным. «Культурно-познавательный туризм» – классическое направление туристической работы. «Культурная» компонента туризма неизбывна; традиционно путешествие сопровождалось посещением исторических или природных достопримечательностей, ознакомлением с памятниками искусства или культа, этническими особенностями региона, знакомством с традициями места, порядками, вкусами, пусть временным, но включением в жизнь местной культуры. У тура могла быть заданная тема, определяющая выбор объектов посещения и показа. Экскурсии могли иметь искусствоведческую, литературоведческую, историческую, этнографическую или какую-либо иную доминанту. Но, по сути, туристический опыт всегда целостен, информация о конкретных памятниках неразрывна с языком, переживаниями, запахами, вкусами, ритмами жизни и т. п. Впечатления всегда обретаются туристом комплексно, путешествие никогда не сводится к постижению отдельных фрагментов отдаленного географического пространства, а ведет, в первую очередь, к проживанию и пониманию чужого, нового, другого. То есть «культурологический взгляд» – объединяющий, создающий в восприятии законченную «картину» того или иного пространства – имманентен туристу. Даже если туристическая поездка не «познавательная», а нацелена на отдых, лечение, спорт или шопинг, она подспудно формирует у ее участника представление о культуре места пребывания. Так же «культурологичен» сам процесс организации путешествия, нацеленный на создание для туриста ситуации разностороннего, но непротиворечивого узнавания нового пространства.
Можно сказать, что еще задолго до сложения культурологии как науки она активно практиковалась в сфере туризма.
Сегодня культурологические разработки находят осознанное применение в туризме; дипломированные культурологи часто получают работу именно в этой сфере. В российских университетах исторически сложилось, что кафедры туризма и экскурсионного дела, как правило, объединены в рамках факультетов или институтов с философскими и культурологическими кафедрами. В конце 1990-х, когда формировались эти философско-культуролого-туристические конгломераты, высказывались воодушевленные мнения о том, что «парадигмы философского знания помогают будущему специалисту в области туризма определить путь к творческому поиску нового, неповторимого опыта, и в то же время использовать преимущество своей собственной профессиональной деятельности» [195] . Или еще: «менеджеру для эффективного выполнения своих профессиональных функций необходимы знания о культурных основаниях и культурном контексте своей деятельности, причем знания не абстрактные и оторванные от жизни, а вполне конкретные и прагматичные. Культурологическая доминанта – это тот стержень, вокруг которого формируется профессиональная компетентность менеджера» [196] . Однако далее подобных (справедливых, но поверхностных) констатаций по поводу профессионального сотрудничества культурологов и специалистов в области туризма исследователи не идут. Нет этой консолидации и на практике. Сегодня в российском турбизнесе культуролог, как правило, включен в работу как «продвинутый» в интеллектуальном плане менеджер. Другое взаимодействие происходит на уровне содержания туристических программ: на основе культурологических исследований дополняются существующие экскурсионные разработки, создаются новые оригинальные маршруты, формируются эксклюзивные предложения. Но и здесь культурологическое включение имеет, как правило, экспериментальный или факультативный характер, рассматривается как дополнение к уже существующим, апробированным десятилетиями наработкам.
Перспектива профессионального диалога видится как раз в экспертном участии культурологии в туристической сфере. Можно наметить три уровня экспертного включения культуролога в туристическую работу.
Первый уровень – насущный, практический, на котором осуществляется культурологическая экспертиза отдельных туристических ресурсов и продуктов, позволяющая сделать актуальные акценты в трактовке традиционных объектов туристического внимания, привычных маршрутов или ввести в туристический арсенал новые памятники, но главное – стратегии и модели.
Ю. А. Веденин, видный отечественный специалист в области рекреационной и культурной географии, предлагает концепцию мифологизации туристских ресурсов [197] . По его мнению, реанимация старых и создание новых мифов – важное условие для формирования уникального ресурсного потенциала региона. Наличие на территории интересных историко-культурных или природных памятников не делает ее автоматически притягательной для туриста, необходимо создание фантазийного образа вокруг этих объектов, используя эпос, историю региона, культурные традиции, опираясь на литературные и художественные источники. Подобное мифотворчество не только способствует увеличению ресурсного потенциал места, но и может скорректировать его содержание, исходя из реального туристского спроса, актуализировать его. Ю. А. Веденин полагает, что такая стратегия позволяет в любом природном или населенном пункте сформировать полноценный туристский ресурс. В этом процессе могут быть задействованы специалисты разных профессий: краеведы, писатели, художники, музейные сотрудники, но оценка ресурсов для мифотворчества, сама генерация идеи – задача, конечно, культурологическая.
Основой туристской легенды может послужить фактически любая характеристика, вызывающая у путешественника-потребителя интерес, определенный набор эмоций. В основе этой легенды может находиться подлинная историко-культурная ревизия места – комплекс научно-исследовательских, изыскательских, проектных и производственных работ, проводимых на основе фактов, документов и исследований. Или может проводиться фантазийная, ассоциативная реконструкция культурного ландшафта, опирающаяся на сложившийся в искусстве, либо местном фольклоре, быту, творчестве его образ.
Примером такого туристического ресурса, основанного на художественном тексте, может служить Босвортское поле (Англия), воссоздающее историю знаменитого сражения войск Ричарда III и Генриха VII. Точный участок сражения неизвестен. Выбирая место и разрабатывая антураж туристического объекта, устроители исходили, прежде всего, из текста трагедии Шекспира «Ричард III» и народных легенд, а не из достоверных документов и научной аргументации.
Разнообразные культурологические ассоциации положены в основу популярных отечественных туристических центров – город Мышкин позиционирует себя как «классический провинциальный город», «Великий Устюг – родина Деда Мороза». Опыт Великого Устюга, увеличившего доходы от туризма в Вологодской области на треть, вдохновил Кострому позиционировать себя как «родину Снегурочки». Называются три темы, поддерживающие этот туристический бренд. Во-первых, это легенда о Костроме – сестре Купалы; считается, что сказка о Снегурочке возникла как раз на основе традиции сжигать соломенное чучело «Костромы» – обряда проводов весны и встречи лета. Во-вторых, пьеса Островского «Снегурочка», написанная здесь, в Щелыково. Третий мотив – съемки в Костроме в 1968 г. фильма «Снегурочка», декорационные постройки от которого давно стали городской достопримечательностью. Перебирались разные образы Костромы: «сырная столица» и «льняная столица России», родина Н. Островского, А. Т арковского, П. Флоренского. Особый туристический сюжет, получавший развитие в регионе, «Кострома – родина Ивана Сусанина». Однако городскими и федеральными властями сейчас обеспечивается именно проект «Кострома – родина Снегурочки», разработанный по заказу администрации города кафедрой социально-культурного сервиса и туризма Костромского Государственного Технологического университета.
Петербургский пример удачного культурологического вхождения в туристическую систему – это проект «Музейный квартал», он был задуман и успешно реализуется профессионалами-культурологами (автор и руководитель проекта – канд. культурологии, доцент А. А. Никонова) [198] . Была проведена целостная оценка туристического потенциала локального городского пространства, изучены историко-культурный, музейный, архитектурный, видовой и рекреационный ресурсы «квартала», сформулирована и визуально оформлена объединяющая их оригинальная концепция. Как туристическую услугу проект «Музейный квартал» предлагает комплекс экскурсионных маршрутов – интеллектуальных прогулок-бесед, неспешных, адресных, театрализованных и ролевых, ведущими которых становятся городские персонажи – Писатель, Почтальон, Архитектор, Масон и Дворник. Проект оказался экономически эффективным и востребованным. Следует полагать, что изящество положенной в его основу идеи, культурологическая насыщенность материала и выразительная, игровая его подача обеспечили успех «Музейного квартала» на рынке туристических предложений Петербурга.
Вариантом реализации культурологических шаблонов в туристической практике является интерактивный проект «Ужасы Петербурга». Посетителям предлагается экскурсия по лабиринту, наполненному стереоэффектами, видеопроекциями и голографическими инсталляциями, в котором разворачивается действо с участием актеров, манекенов и роботов. Не очень оригинальный по замыслу туристический аттракцион, аналоги которого работают во многих крупных городах Европы, представляет эклектичный срез образов и сюжетов петербургской мифологии: инсценированы кончины Петра Великого, Павла I, Распутина, аранжированные музыкой Чайковского, Шнитке, Курехина, представлены сюжеты «Пиковой дамы» и «Медного всадника», «Преступления и наказания», повестей Гоголя, анимировано полотно Флавицкого «Княжна Тараканова» и т. п. Курьезный с научной точки зрения, сомнительный в плане эстетическом или воспитательном, проект представляет остроумный культурологический опус, строго реализующий функции туристического продукта.
Второй уровень , пользуясь классификацией, приведенной Л. В. Никифоровой и Е. А. Беляковой, – это уровень «универсального эксперта» [199] , когда культурология становится той научной дисциплиной, которая благодаря своему высокому академическому статусу и публичному авторитету способна решать достаточно весомые вопросы. Вопрос экспертизы для туристической сферы острый и обязательный. Федеральный закон говорит, что должны проводиться «Классификация и оценка туристских ресурсов Российской Федерации, режим их охраны, порядок сохранения целостности туристских ресурсов Российской Федерации и меры по их восстановлению, порядок использования туристских ресурсов Российской Федерации с учетом предельно допустимых нагрузок на окружающую природную среду» [200] . Под «туристскими ресурсами» в законодательстве понимаются «природные, исторические, социально-культурные объекты, включающие объекты туристского показа, а также иные объекты, способные удовлетворить духовные потребности туристов, содействовать восстановлению и развитию их физических сил». Порядок оценки и классификации туристических ресурсов РФ законодательно не описан, поэтому часто экспертиза проводится, отталкиваясь от конкретных условий того региона и с обязательным уклоном в природоохранные задачи, особо акцентированные в законе (в связи с этим самой востребованной в российской туристической практике сегодня является экологическая экспертиза с вариациями [201] ). Целью проведения экспертизы туристических проектов является проверка возможности получения экономического, социокультурного и иного
Разработаны регламенты, поддержанные, в том числе, и Всемирной туристской организацией, предлагающие оценивать (1) природно-рекреационные, (2) культурно-исторические, (3) организационно-экономические, (4) социально-психологические ресурсы региона. Исследование может быть направлено на (а) количественную оценку ресурсов, (б) качественную характеристику ресурсов, (в) анализ потенциальных возможностей использования ресурсов. Очевидно, что аналитика здесь должна проводиться комплексная, основанная на совокупности данных различных наук. Но вот выводы, суммирующие эти данные, возможно, в компетенции культуролога.
Эффектным примером внедрения культурологических стратегий в жизнь региона с целью сформировать новый имидж географической территории стала современная Пермь. На сегодняшний день уже принято видеть в музеях стратегически важные для развития городской или региональной среды институции. Последнее десятилетие с успехом реализуются по всему миру проекты по реабилитации «депрессивных» индустриальных районов крупных городов за счет организации в их пространстве музейных центров. Они оказываются способны животворно влиять на культурную атмосферу своего «места». Кёльн, Кассель, Мюнстер, Бильбао – это примеры городов, в которых появление одной дополнительной арт-институции мирового уровня в разы увеличило количество туристических потоков.
Самый заметный в этом плане российский проект − Музей современного искусства в Перми. Создавая PERMM, Марат Гельман [202] противопоставил историческим маркерам региональной культуры (деревянным скульптурам пермских богов, пермскому звериному стилю, пермскому классическому балету) новое собрание культурного наследия – коллекцию искусства признанных в мире современных авторов. То есть он действовал, не развивая ассоциативный ряд, связанный с данным культурным ландшафтом, а скорее вопреки этому устоявшемуся реноме, создавая альтернативный, нетипичный для региона образ. По замыслу Гельмана, кроме собственных художественных функций, музей должен был выполнить особую миссию для города и всего края. Среди задач, которые предписывается решать музею, – повышение качества жизни горожан за счет организации досуга и развитие креативной среды для привлечения и воспитания людей творческих профессий, появление новых художественных институций и формирование имиджа города – индивидуального и узнаваемого образа Перми – региональной столицы с динамичными культурными процессами. При этом в миссии нового пермского музея звучат не только региональная значимость проекта, но и его международные перспективы (привлечение в город звезд мирового уровня) и, вместе с тем, культурная экспансия Перми в зарубежное арт-сообщество. Отдельной задачей музея обозначалось «Развитие туризма»: «Люди, по тем или иным причинам посетившие Пермь (по работе или в качестве туристов), уедут с ощущением, что побывали в современном европейском городе. Мысль о возвращении в Пермь будет для них приятна, они станут невольными “рекламными агентами” Перми. В целом это послужит развитию туристического, гостиничного бизнеса. Музей привлечет в город арт-туристов» [203] .
Однако пока Пермь, как новоявленная «культурная столица», не привлекает туристов. Ситуация объясняется тем, что в регионе слабая инфраструктура, в руинах лежат дороги, нет гостиниц среднего класса, нет достойного транспортного обеспечения. Критики новой Перми говорят, что фестивали и музей современного искусства повысили узнаваемость региона в рамках страны и мира, обеспечили участникам проекта известность, но не выполняют возлагаемой на них аттрактивной функции. Думается, что перспектива у подобного альтернативного туристического продукта есть. Она в зоне опять-таки развитого на Западе фестивального туризма, ориентированного на молодых людей с активной жизненной позицией, не требующих комфортабельных условий, ценящих творческую свободу и общение.
Третий уровень культурологического внимания к сфере туризма – это уровень концептуальной оценки феномена туризма в современной культуре, задача которого не в описании существующего положения вещей в успешно прогрессирующей индустрии, а в ее сущностной характеристике. Здесь вновь следует согласиться с типологией Л. В. Никифоровой и Е. А. Беляковой, которые отмечают, что эксперты этого уровня «явно и косвенно занимают маргинальную позицию по отношению к легитимным концептуальным моделям, ангажированным академическим структурам, предлагают альтернативные концепции, обладают неформальным авторитетом». Действительно, такой эксперт наблюдает за феноменом извне, он профессионально выключен из туристической активности, и эта созерцательная дистанция позволяет ему давать непредвзятое, беспристрастное мнение о ее жизнедеятельности.
Попробуем, привлекая мнения видных культур-философов, очертить культурологический портрет современного туриста, его мотивов, желаний, привычек.
Современная культура – культура события, экшена. Современный человек вовлечен в череду значимых мероприятий, его внимание ориентировано на происшествие, нечто выходящее за рамки привычного, на экстраординарное, неожиданное, значимое, будь оно со знаком «плюс» (победа, открытие, юбилей, премьера) или «минус» (скандал, трагедия, катастрофа). Размеренная череда будней, постоянство, опыт созерцания и тишины, целостное повествование постепенно утратили актуальность. Восприятие сегодня остро ориентировано на «новостийный режим», предполагающий разбиение реальности на множество дискретных самодостаточных событий по принципу фрагментации: короткие, впечатляющие истории, обильно приправленные выразительным визуальным рядом, постоянно обновляющимися, шокирующими кадрами. Событийность и зрелищность становятся основой современных индустрий. Еще в 1967 г. Эрнест Ги Дебор в своей популярной книге «Общество спектакля», посвященной анализу современного ему западного общества, показал, что оно не является зрелищным случайно или поверхностно – в самой своей основе, фундаментально оно живет по законам спектакля. «В качестве необходимого оформления производимых сегодня объектов, в качестве общего подтверждения рациональности системы, в качестве наиболее развитого экономического сектора, непосредственно фабрикующего всё возрастающее множество объектов-образов, зрелище , спектакль ― это основной продукт производства современного общества» [204] . Идеи Ги Дебора получили разностороннее развитие. Например, Джозеф Пайн и Джеймс Гилмор в работе «Экономика впечатлений» пишут о том, что характерная черта современной экономики заключается даже не в том, что значительную часть зарабатываемых денег человек готов тратить на развлечения ― кино, игры, аттракционы ― и эта часть личного бюджета далее будет все увеличиваться. Наступающую «эру впечатлений» знаменует превращение в зрелище «неразвлекательных» отраслей, когда преуспевать будут только те компании, которые смогут превратить производство и продажу своего товара в спектакль, подобно тому, как сегодня преуспевают те, кто сумел превратить свой продукт в услугу. Уникальные впечатления, по мнению Пайна и Гилмора, станут главным орудием борьбы за сердца потребителей в новом мире.
Формируется и новый герой эпохи впечатлений, он в первую очередь зритель, фланёр. Образ фланёра как нового культурного героя был впервые описан теоретиком модерна Вальтером Беньямином в его последнем незавершенном сочинении «Труд о пассажах». Французское слово «flaneur» – любитель праздных прогулок, незаинтересованный наблюдатель, праздно шатающийся искатель удовольствий – вошло в обиход, начиная с 30-х годов XIX века, когда стали складываться современные формы городского досуга. Фланирование – привычка к бесцельным прогулкам – стало устойчивым атрибутом жизни дендистски настроенной молодежи и художественной богемы. Мюссе, Готье, Бодлер, Стендаль, Бальзак, Мане – фланёр становится модным типом в городском пейзаже. «Для фланёра город – даже если он, как Бодлер, там родился, – это уже не место жительства. Город для него – достопримечательность» [205] . План уступает место случаю, направление пути определяют желания, а не обстоятельства. Фланёр не познает и не узнает окружающее его пространство, он им наслаждается. Наслаждение от впечатлений, от пережитых событий – не от чужих, дистанцированных прессой в новостях, а испытанных лично. В данный момент времени. Понимая, что сравнивать бесполезно, поскольку каждое место в каждый момент времени имеет свою уникальность. Уже не человек живет для чего-то, а мир живет для него. У фланёра как будто и нет собственной биографии, своей личной одной биографии, у него их много, как городов и мест, которые он посетил.
Что же представляет собой фланёр как культурный герой современности? В условиях информационного общества фланёр осваивает новые пространства и форматы. Главным источником впечатлений становятся теперь не улицы города, а разнообразные информационные поля. Новый фланёр испытывает удовольствие, блуждая по разным телевизионным каналам, переключая радиостанции, бродя по лабиринту Интернета. Реальное движение замещается виртуальным. Прогулка сменяется «зэппингом», «кликаньем», манипуляциями с пультом переключения каналов телевизора или «мышью» компьютера. У виртуального фланёра больше возможностей к перевоплощению, а значит свободы, у него сотни лиц, масок, ролей, он легче теряется в толпе и представляет себя другим. Он находит готовую достопримечательность или формирует себе впечатление или развлечения из фрагментов, случайного смешения, микширования многих. Но он все так же движим стремлением к неожиданным находкам и встречам, редким впечатлениям, горячим новостям.
Другое пространство современного фланирования – это мир географический. Реальность не перестает привлекать человека. Однако, современный фланёр уже не горожанин, он гражданин мира. Европейский город, урбанистическая среда как пространство пешей прогулки фланёра XIX столетия, утрачивает определенность. Качество и доступность различных средств передвижения, растущая взаимосвязь и взаимозависимость стран («открытые границы» и др. политические и правовые договоренности) позволяют современному человеку побывать в почти любой точке планеты, легко и быстро перемещаться по свету, лично становясь очевидцем практически всех событий природной и культурной жизни мира. Такие жизненные возможности к началу ХХI века перестали являться привилегией единиц, путешествие за впечатлением стало массовым явлением.
А. Тоффлер в своей книге «Футуршок» говорит, что для постиндустриального общества «ежегодные поездки, путешествия и постоянные перемены места жительства стали второй натурой. Образно говоря, мы полностью “вычерпываем” места и избавляемся от них подобно тому, как мы выкидываем одноразовые тарелки и банки из-под пива» [206] . Тоффлер находит другой образ для портрета современного путешественника. Урбанистическому фланёру он противопоставляет кочевника: «Мы воспитываем новую расу кочевников, и мало кто может предположить размеры, значимость и масштабы их миграции» [207] .
Таким образом, фланёр, кочевник, турист виртуальных и реальных миров становится одним из характерных типов постсовременности. Миграция, туризм, путешествие становятся одним из способов познания мира [208] . При этом в жизненных ориентирах современного человека все меньше остается «туриста» в традиционном понимании этого слова ― участника коллективной поездки, строго выверенной и регламентированной. Для современного человека желанным и значимым является путешествие как «поиск себя», в ходе которого апробируются новые социальные, культурные и личные роли, ломаются стереотипы, утрачиваются привычки и нормы поведения. События, впечатления, влекущие современного человека в путешествие, не только внешние ― встречи, виды, «образы территорий», но и внутренние ― возможность встретить себя другого. Характерно, что в популярном романе Мишеля Уэльбека «Платформа» именно туристические поездки оказываются судьбоносными в жизни главного героя.
Итак, просветительская гуманитарная компонента всегда присутствовала в туристическом деле и, не получая такое наименование, всегда, по сути, была культурологической. Сегодня этот тандем культурологического знания и туристической практики обретает новые формы. Со второй половины ХХ века туризм активно эволюционировал: из времяпрепровождения избранных он превратился в предмет массового спроса, который породил, в свою очередь, массовое туристическое производство, а позже – необходимость уйти от стандартизированных, конвейерных турпродуктов. Востребованными в индустрии туризма сегодня становятся не подлинные знания и факты, академические мнения и оценки, которыми владели классические науки, и не произведенные на их основе шаблоны, которыми пользуется массовый туризм, а гуманитарная проблематизация материала. Она направлена не на объяснение и «снятие» вопросов, а на их генерацию, формирование новых впечатлений, нового опыта. Именно культурологический подход позволяет находить и фиксировать среди тех или иных феноменов культуры, аспектов жизни или природных явлений разного рода парадоксы, «странности», эксцентрические моменты, давать им креативную интерпретацию, конструировать из них идеи путешествий.Часть 4. Экспертная деятельность в сфере охраны культурного наследия
Личность и культура: «права наследия» [209]
Л. Н. Летягин
Целостный образ культурного наследия определяется не абстрактными, т. е. обезличенными моделями его репрезентации, а сущностной потребностью индивидуального сознания – его ценностными структурами. Вместе с тем субъективный человеческий опыт нередко выступает корректирующим фактором объективных механизмов культурного воспроизводства.
Прошлое – неограниченный образовательный ресурс, но любой факт наследия видится и оценивается только в исторической перспективе. Вопрос о том, чем оказываются связаны в большом времени «культура в послании» и культура «до востребования», отнюдь не риторический. Атрибутирующие функции – имманентное качество человеческого мышления. В эпоху доминирования технологических процедур «возможность толкования» и «искусство интерпретации» зачастую приобретают подчеркнуто неопределенную, неуправляемую направленность. В этом случае интенция образной модификации прошлого оказывается показательно непредсказуемой.
В своей последней работе М. М. Бахтин предложил неопровержимую, на первый взгляд, формулу культурной наследственности: «у каждого смысла будет свой праздник возрождения» [210] (1974). (Почти одновременно с ним Юрий Левитанский напишет: Мне жаль неузнанной до времени строки, / Но все ж строка – она со временем прочтется…) Необходимость рассмотрения культуры в ее непрерывности подсказана внутренней логикой ее развития – в ней всегда реализуется принцип «обертона», саморефлексии, предопределяющей закономерный возврат прежних смыслов и художественных решений. В отличие от мышления понятийного, ориентированного на систему аналитических подходов, способность мыслить образами выполняет важнейшую синтетическую функцию. Данную идею развивал еще Альберт Швейцер, предлагая рассматривать искусство как эстетическую ассоциацию идей [211] .
Аутентичная модель культуры обращена не к совокупности накопленных человечеством результатов, а вероятностной логике их воспроизводства. Именно поэтому тезис М. М. Бахтина оказывается не столь оптимистичным, если обратить внимание на его «оборотную сторону»: когда культурный смысл не повторился, то его [как бы] вовсе и не было. В предельном толковании – то, что не нашло продолжения, не существовало никогда, так как перспектива разворачивания «в ничто» ставит под сомнение сам факт былого наличия (ср. с тезисом одного из героев романа «Невыносимая легкость бытия» М. Кундеры: « единожды – все равно что никогда »).
В недавно изданной книге Ю. М. Лотмана «Непредсказуемые механизмы культуры» (уточняющей многие принципиальные положения его работы «Культура и взрыв») отмечается, что «различные исторические и культурные события имеют разные радиусы своих траекторий» [212] . Особый случай образной актуализации прошлого, легализации его прав в диалоге с современностью представляют не абсолютные, а относительные «critical points», которые в перспективном моделировании диалога могут рассматриваться не как кризисные точки культуры, а как ключевые моменты «превращения» исторически значимых смыслов. В этом случае направляющим механизмом атрибуции культурных феноменов выступает не процедура установления или подтверждения их подлинности / ценности, а «наделение» определенными характеристиками (в соответствии с букв. толкованием лат. attributio как «приписывания»). Именно так формируется безудержная стихия случайных уподоблений, «неконтролируемого подтекста» культуры («uncontrolled implications» – O. Ronen [213] ). Наиболее очевидным это представляется при вхождении человека в новую для него культурную реальность.
Оказавшись единственный раз вне пределов Англии, Льюис Кэрролл ( Чарльз Лютвидж Доджсон ) сделает немало открытий, прогуливаясь по обширным проспектам и площадям С. – Петербурга. Н. Демурова и А. Боченков предлагают две близкие версии перевода его частных дневниковых наблюдений. «Мы обнаружили два колоссальных изваяния львов, которые до такой степени кротки, что каждый из них играет огромным шаром, словно шаловливый котенок» [214] . Ср.: «Мы обнаружили также две гигантские фигуры львов, бывших до такой степени трогательно ручными, что каждый из них, как котенок, катил перед собой большой шар» [215] .
Культурный смысл «персоналистичен» (М. Бахтин), и субъективный опыт его атрибуции всегда предполагает привнесение личностного начала. Вместе с тем скульптурная метафора, увиденная глазами создателя знаменитой «Алисы», приобретает несколько упрощенный вид. Оценке писателя подлежала не качественная, а лишь количественная характеристика рассматриваемого им образа. Именно поэтому индивидуальное толкование приводит к смещению действительного значения – его смысловой и ценностной нейтрализации. Признанный мастер парадокса и логической загадки, автор будущей «Символической логики» (1890) увидел по-домашнему забавную, несколько гиперболизированную ситуацию, что и выступало показательным условием произвольной «идеализации объекта».
илл. 1
Лев, удерживающий лапой шар, прочно вошел в общеевропейский средневековый Simbolarium в качестве символа бдительности, напряженной собранности. Скульптурным развитием этой идиомы станут многочисленные львы русской Северной столицы [216] . Достаточно сослаться на классические строки пушкинского «Медного всадника»:
Где дом в углу вознесся новый ,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые ,
Стоят два льва сторожевые …
Если сравнивать петербургских львов с лондонскими, они, пожалуй, действительно отличаются бόльшей степенью добродушия. В подчеркнуто строгом, «неигривом» обличии предстает четверка львов, охраняющих колонну Нельсона на Трафальгарской площади, показательным своенравием отличаются многочисленные в Англии геральдические львы. Однако в обозначенной Л. Кэрроллом ситуации речь идет не только о выражении личных симпатий. Насколько точным оказывается возможный перевод невербальных идиом на обыденный повседневный язык? В затруднительной ситуации «целостного схватывания» частностей оказывается любой истолкователь, забывающий о необходимости понимания образов-текстов как «осмысленных сообщений» [217] .
В меру вовлеченности в сферу человеческой жизнедеятельности культурные идиомы подвергаются неизбежной смысловой редукции. Как следствие обычного фонетического ассоциирования одна из главных достопримечательностей Петергофа в сознании современного петербургского ребенка оказывается не воплощением военного триумфа России и не иллюстрацией библейского мифа, а выступает в оксюморном качестве «Самсунга, раздирающего пасть льва».
«Смотреть на вещи свежим взглядом – все равно, что питать сознание сырой пищей» [218] , – утверждал М. Гаспаров. Именно такая ситуация воспроизводится в романе А. Ф. Писемского «Масоны»: «У греков<…>, например, загадывалось: какое существо, рождаясь, бывает велико, в среднем возрасте мало, когда же близится к концу, то становится опять громадным? Когда кто угадывал, того греки украшали венками, подносили ему вина; кто же не отгадывал, того заставляли выпить чашку соленой морской воды.
– Я эту загадку могу отгадать, – вызвался самонадеянно Максинька.
– Сделайте милость, тогда мы вас венчаем венком, – объявил ему гегелианец.
– Это коровье вымя! – произнес с гордостью Максинька.
– Почему? – спросили его все в один голос.
– Как почему? Потому что, – отвечал Максинька, – поутру, когда корова еще не доена, вымя у нее огромное, а как подоят в полдень, так маленькое, а к вечеру она нажрется, и у нее опять эти мамы-то сделаются большие.
Некоторым из слушателей такая отгадка Максиньки показалась правильной, но молодой ученый отвергнул ее.
– Вы ошиблись, – сказал он, – греки под этой загадкой разумели тень, которая поутру бывает велика, в полдень мала, а к вечеру снова вырастает.
– Это вот так, ближе к делу идет, – подхватил частный пристав, – и поэтому тебе, Максинька, подобает закатить соленой воды! Но Максинька не согласился с тем и возразил: «Это, может быть, по-гречески не так, а по-нашему, по-русски, точно то выходит, что я сказал…».
– Тот, кто хочет разгадать символ, делает это на свой страх, – утверждал О. Уайльд. Культурная идиома – пример показательно емкого смыслового выражения, что в перспективе разворачивания культурной коммуникации превращается в главное препятствие ее адекватного истолкования. Методологически эта ситуация была обозначена В. С. Библером в работе «Исторический факт как фрагмент действительности» [219] .
Греч. Σύμβολον, лат. Simbol в буквальном значении – «бросать вместе», т. е. «вместе брошенный» («функциональными» синонимами понятия выступают, в частности, баллиста, баллистер или баллистика). Ситуативный контекст Bállo, т. е. «бросания» – распространенный в древности способ узнавания союзников (как, например, при одновременном предъявлении половинок разломленной монеты). Совпадение разрывов-надломов выступало способом совместной идентификации, подтверждением принадлежности к одной тайной корпорации. Пароль – не просто «секретное слово». Лат. parabola М. Фасмер возводит к греч. παραβολή, т. е. «притче», служебная функция которой уточняется тем же «опытом сложения» целостного смыслового образа.
Именно поэтому Simbol – не столько «вместе брошенный», сколько состыковавшийся по линии разрыва/разлома, т. е. совпавший, жаждущий слитности. «Символ – значит объединение, символизировать – значит сводить к одному…», – говорил М. Пришвин [220] . Только при этом условии культурный смысл преодолевает ситуацию возможного ценностного рассеяния. Общеизвестно, что всякое «целое» образует нечто качественно иное, нежели простая сумма составляющих его частей. На этом теоретическом положении строится холистический подход в естественных науках. На этом же принципе формируется понимание «философского качества целого» в различных сферах гуманитаристики.
Насколько осколки прошлого могут быть изоморфны целому? Простота понимания нередко возникает как соблазн. В отличие от знака, символ не просто многозначен. Это ситуативное установление смысловой связи, имеющей не абсолютный, а переменный смысл. Это одномоментная явленность неявного, движение от видимого – к невидимому, от чувственно воспринимаемого к надчувственному. Бытовое поведение обостряет переживание основного качества культуры – позволяет воспринимать ее не как результат (совокупность, сумму, объем, итог), а как процесс. При всяком новом «вбрасывании» игральные кости никогда не лягут прежним образом. Это исключает возможность однозначной интерпретации «складывающейся» ситуации. Именно поэтому в повседневной практике «гадательность» всегда прямо соотнесена с атрибутами игры – обычной карточной колодой. Однако над реальной бытовой игрой она изначально возвышается: для гадания нельзя использовать колоду, уже использованную ранее в карточной игре, тем более коммерческой (отсюда бытовой репертуар различных «очищающих» практик).
Ситуационные идиомы представляют собой особый пример атрибуции, когда содержание не может рассматриваться безотносительно к «моменту» оценивания. Как отмечал В. Иванов, «уникальность» определяется невозможностью статистического определения информации [221] . Методологически значимой задачей представляется раскрытие внутренней напряженности мемориальных и памятных отметок, которые практически всегда способны развертываться в «сюжетное множество» определенных атрибутирующих практик. Их вычлененность из временнόго потока и историческая детерминированность – проблема, представляющая особый аналитический интерес.
Гегель заметил однажды, что если в голове нет идеи, то глаза не видят фактов. Культурный текст – «ничей», пока он не востребован потенциальным читателем, зрителем, слушателем. Латентное присутствие ценностей, представленных в сознании «получателя» лишь своим «нулевым содержанием», самым непосредственным образом связывается с культурой отгадки. Задачу семиотики, ее «призвание» Р. Якобсон видел в необходимости «исследовать сложные и причудливые соотношения между двумя переплетающимися понятиями – знаком и нулем» [222] . Приведение в действие «уснувших» механизмов культуры, постижение их внутренней логики оказывается возможным только по отношению к конкретным ситуативным положениям (вспомним у А. Ф. Писемского «точку» разногласий Максиньки и «молодого гегелианца»).
Нулевое содержание – это следствие нулевого прочтения, безадресность текста, его нулевая коммуникативность. Только при наличии идеи исторический материал сохраняет актуальный план своей интерпретации. «Память вещей» – не столько материальная, сколько операционная память. Система культурных подобий формирует ценностный континуум, в пределах которого все структурные связи определяются конкретными функциональными характеристиками. «Пространство культуры, – отмечет в связи с этим Ю. М. Лотман, – может быть определено как пространство некоторой общей памяти, т. е. пространство, в пределах которого некоторые общие тексты могут сохраняться и быть актуализированы. При этом актуализация их совершается в пределах некоторого смыслового инварианта, позволяющего говорить, что текст в контексте новой эпохи сохраняет, при всей вариантности истолкований, идентичность самому себе» [223] . Мемориальный фон прошлого интересен оттенками тонких различий, нивелировке которых способен противостоять только «всесильный бог деталей» (Б. Пастернак). «Мы обольщаемся аналогиею главных обстоятельств, а мир управляется мелочами, и общий закон есть не что иное, как summa summarum этих мелочей» [224] , – записал в дневнике А. В. Никитенко. Оппозиция уникального и универсального (типологического) сохраняется как самая напряженная грань во всех сферах культурного воспроизводства.
Научная реставрация – это не только система мер по сохранению, консервации и восстановлению объектов наследия. Это поддержание исторического смысла в его действительных культурных правах – ценностное соотнесение, «приписывание» к конкретному семантическому единству. Задачами исключительно «материальными» такая процедура ограничиваться не может. Данное методологическое основание было предельно точно сформулировано А. Ф. Лосевым, отмечавшим, что «реставрация предстает как форма или способ физической реализации процесса культурного наследования, и в этом смысле, подчиняется его закономерностям» [225] .
Опыт отечественной реставрации (как в прошлом, так и в настоящем) зачастую остается невнимателен к принципиальности «мелочей». Это оказывается возможным даже в тех случаях, когда речь идет о важнейших национальных символах.
К числу традиционных на Руси принадлежит особый тип восьмиконечного креста, который присутствует и сохраняется на православных храмах нередко с дониконовских времен. Общим в композиции древнего и более нового (шестиконечного) креста оказывается взаимное расположение средней горизонтальной перекладины и помещаемой под нею перекладины наклонной, более короткой. В соответствии с каноном, один конец так называемого «подножия крестного» всегда оказывается выше другого, что имеет принципиальный характер. Противопоставление «правого» и «левого» выступает актуальным для напоминанием о различной участи разбойников, распятых вместе с Христом, хотя действительный смысл данного противопоставления намного архаичнее [226] . Верхний конец наклонной перекладины православного креста, таким образом, всегда обращен на север, а нижний указывает на юг.
Между тем на одном из самых известных храмов средневекового Пскова – соборе Спаса Преображения Мирожского монастыря (XII в.) – в течение нескольких десятилетий присутствовал прямо противоположный пример «крестовоздвижения». На старейшем из памятников отечественного зодчества, входившем в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, восьмиконечный крест оказался развернутым на 180º. В этом случае он представлял собой не просто бессмысленный «перевертыш», но мог легко интерпретироваться в качестве эмблемы «левой руки» (Мэнли П. Холл). Поворот на 180º хорошо заметен на фотографии Б. С. Скобельцына (илл. 2) из его авторского фотоальбома «Псков» (1969 г.) (илл. 39, [С. 65]) [227] .
илл. 2
илл. 3
На снимке, отразившем метаморфозы реставрационной практики, вполне различимо старое покрытие главы Преображенского собора лемехом. В 1980-х гг. его заменили на медное, более удобное в эксплуатации. Лишь после этого было восстановлено и соответствующее православному канону положение надкупольного креста. На расположенных ниже фотографиях представлены сопоставимые ракурсы Спасо-Преображенского собора (вид с юго-восточной стороны) – снимок, сделанный в 1960-1970-х гг. (илл. 3), и современный вид памятника (илл. 4).
илл. 4
В исследовательской традиции православная ставрография представлена обширным корпусом текстов [228] , поэтому причину этой и аналогичных ошибок следует искать в другом. Это проблема не функциональных решений, а общего методологического подхода. В одном авторитетном издании конца 1970-х гг., посвященном проблемам сохранения памятников и их реставрации, отмечалось: «Реставрация<…>есть дискретный процесс, состоящий из отдельных, различных по своей сущности, видов деятельности…» [229] . Принципиально иначе этот вопрос уже тогда ставился Д. С. Лихачевым: «Культурную экологию не следует смешивать с наукой реставрации и сохранения отдельных памятников. Культурное прошлое нашей страны должно рассматриваться не по частям, как повелось, а в его целом» [230] .
Противопоставление «правого» и «левого» сохраняет свою актуальность в различных пространственных контекстах. Так, в сложившейся системе государственной эмблематики всегда строго фиксированным оказывалось положение инсигний (лат. Insignia) – внешних знаков могущества и власти [231] . Однако и в этом случае в процессе реставрации исторических объектов могли возникнуть показательные неточности.
Фасад Большого Петергофского дворца с двух сторон симметрично уравновешивают две «фланкирующие» пристройки – корпус Домовой церкви и так называемый корпус «Под Гербом». На его куполе расположен один из основных государственных символов, по которому эта часть дворца получила когда-то свое наименование. В объемной композиции герба, рассчитанной на восприятие с разных видовых точек и представляющей поэтому трехчастную структуру, присутствуют все главные имперские регалии – Держава, Скипетр и Меч. Однако произвольное следование этих символических деталей, возникшее и не исправленное в ходе реставрации, нарушает сегодня строго регламентированный когда-то порядок их расположения. В результате ни одна из пространственных проекций не соответствует сложившемуся в прошлом геральдическому канону, что приводит к ценностной нивелировке всей композиции. Так, скипетр (греч. σχήπτρον) – символ исполнительной власти – оказался не в правой, а в левой лапе двуглавого орла. При этом возникает очевидная двусмысленность, ибо нельзя «править» левой рукой. (Напомним эпизод из комедии Л. Гайдая по пьесе М. Булгакова «Иван Васильевич меняет профессию». В сцене приема западных послов герои Юрия Яковлева и Леонида Куравлева – непосвященные в тонкости дворцового протокола – несколько раз перекладывают царские регалии из одной руки в другую. Это подает дополнительный повод к общему подозрению: «Царь-то – подменный».)