Культурологическое наследие Дмитрия Сергеевича Лихачёва
Шрифт:
Послевоенное время запомнилось Д. С. Лихачёву постоянными проработками. «Проработки 30–60-х годов входили в определенную систему уничтожения Добра, были в какой-то мере тенью показательных процессов конца 30-х годов и учитывали их “опыт”. Они были видом расправы с учеными, писателями, художниками, реставраторами, театральными работниками и прочей интеллигенцией» [39, с. 527]. Одной из задач публичных «проработок» было сломить непокорность, волю, стремление к собственному мнению. Дмитрий Сергеевич как высоко нравственная личность, сопереживая обвиненным товарищам, решался на выступления, противоречившие партийным установкам, по этой причине неоднократно сам был в роли «прорабатываемых». Очень хорошо раскрывает этот аспект ситуации С. С. Аверенцев. Он вспоминает, что неизменно встречал со стороны Д. Лихачёва постоянную готовность помочь ему в конфликтных ситуациях с официозной идеологией: «готовность эта была неутомимой,
Событиям того времени ученый уделял большое место в воспоминаниях. Объектом проработок стал сам Дмитрий Сергеевич и подготовленное им совместно с Я. С. Лурье издание «Послание Ивана Грозного», критике подвергались и руководитель сектора древнерусской литературы В. П. Адрианова-Перетц, и сам сектор. Дмитрий Сергеевич стремился тщательно документировать «аргументы» своих противников. Одним из опаснейших методологических обвинений для ученого в советскую эпоху было обвинение в объективизме. На обсуждениях отмечалось, что во всей серии «Литературных памятников» присутствует такой академический объективизм, который «смыкается с космополитизмом». О Лихачёве говорилось, что он – «последователь кадета Шахматова и сам буржуазный либерал». Д. С. Лихачёв и В. П. Адрианова-Перетц обвинялись в том, что «пригрели разоблаченного космополита Лурье». «Литературные памятники» сравнивались с «передачами Би Би Си».
Даниил Гранин заметил, что судьбу Д. С. Лихачёва можно изобразить как цепь репрессий: «Одна несправедливость следует за другой. А кроме того, ужасы ленинградской блокады, эвакуации, семейные потери. Несчастья настигали его, но не они определяли его облик» [9, с. 382]. По мнению Д. Гранина, тяжкие испытания не лишили Д. С. Лихачёва благородства, напротив: «За многие годы нашего общения я не помню, чтобы он кого-то поносил, кому-то завидовал, льстил властям, искал компромиссов, даже во имя “интересов дела”» [9, с. 381].
Избрание Д. С. Лихачёва в 1970 году действительным членом Академии наук СССР упрочило его положение в Пушкинском Доме. Он становится одним из самых авторитетных в мире ученых. С этого времени у Д. С. Лихачёва появилась возможность содействовать развитию сектора древнерусской литературы, а позже направить свою деятельность на сохранение лучших памятников отечественной культуры.
Дмитрию Сергеевичу было не просто полюбить новый режим. Его внучка З. Ю. Курбатова вспоминала, что Д. С. Лихачёв называл революцию «несчастьем», рассказывал о разрушении ею прекрасного мира. Д. С. Лихачёва упрекали в том, что он остался жив. Но смысл жизни не обязательно заключается в борьбе с властью и в политической жизни. Есть ценности такие, как радость семьи, удовольствие от работы, наслаждение познанием. Здесь Дмитрия Сергеевича можно определить как созидателя.
Жизненный путь и социокультурная деятельность ученого Дмитрия Сергеевича доказывают, что политический и идеологический тоталитаризм советского государства, разрушение сложившихся культурных ценностей не смогли предотвратить «нарождения новой интеллигенции» в стране, одним из духовных лидеров которой стал Д. С. Лихачёв.
В научной работе, в мировоззрении, в повседневном поведении Д. С. Лихачёв оставался интеллигентом, человеком культуры, патриотом, исследователем, мыслителем-гуманистом, носителем традиции. С. С. Аверенцев вспоминал: «Для меня Дмитрий Сергеевич был, прежде всего, последним представителем культурной формации, знакомой по старым книгам, но в его лице являвшейся с повсечасной естественностью…в нем было вправду естественно то, что было бы несносным, стилизованным в другом; он по праву законного наследника завершал путь целого культурного круга» [9, с. 181].
Писатель Даниил Гранин в одной из своих публицистических статей [4] назвал Дмитрия Сергеевича последним российским интеллигентом. Несмотря на гиперболизацию этого утверждения, признание Д. С. Лихачёва в качестве своего рода эталона интеллигента несомненно. Ученый как яркий представитель интеллигенции всегда был готов жертвовать личным благом ради блага народного, не желая взамен никакой награды, кроме сознания исполненного долга. Отсюда и его особая нравственная позиция, его чувство гражданской и социальной ответственности, способность переживать протекающие в обществе процессы, а не замыкаться в узких границах собственного бытия.
Одной из самых ярких работ Д. С. Лихачёва стало его письмо «О русской интеллигенции» в журнал «Новый мир» [45]. Понятие это, по Лихачёву, чисто русское. В иностранных языках и в словарях слово «интеллигенция» переводится, как правило, не само по себе, а с прилагательным «русская».
Ученый убежден в том, что интеллигенцию не следует считать социальной группой: слишком она разнородна. Интеллигентностью могут обладать люди любой специальности. При всем «ассоциативно-эмоциональном содержании» этого понятия интеллигенции присущи вполне конкретные общие черты. Из принятого в советское время определения не вызывало возражений, что интеллигент – это образованный человек, обладающий большой внутренней культурой. Но дальше выделялись черты, не признаваемые официальной советской наукой. В первую очередь, это свобода, понимаемая как «независимость мысли при европейском образовании». «К интеллигенции могут принадлежать только люди, свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам» [45, c. 3]. В России в условиях деспотизма такая свобода принимает черты «тайной», о которой писали и Пушкин, и Блок. Открыто выражать мысли трудно, а скрывать их – еще труднее. Отсюда особое отвращение к деспотизму – специфическая черта русской интеллигенции. Постоянное стремление к свободе существует там, где есть угроза свободе. Вот почему интеллигенция как интеллектуальная свободная часть общества существует в России и неизвестна на Западе, где угроза свободе для интеллектуальной части общества меньше.
Свобода для интеллигента – это нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли. Совесть в представлении Д. Лихачёва – это «рулевой его свободы, она заботится о том, чтобы свобода не превращалась в произвол, но указывала человеку его настоящую дорогу в запутанных обстоятельствах жизни» [45, c. 4].
Выступая по проблемам интеллигенции, Д. С. Лихачёв выражал не только свои личные взгляды, но и в значительной степени идеи, вызревшие в 80–90-е годы в кругу его общения. Российская интеллигенция всегда выступала как носитель гражданского и национального самосознания. Ее интересы не связаны ни с личной выгодой, ни с интересами классов. Интеллигенция – это не класс, не партия, не профессиональное объединение, у нее никогда не было писаного устава, иерархии, формальной организации. Однако русская интеллигенция всегда имела свои собственные символы веры, идущую изнутри дисциплину и традиции. Это – независимое, неформальное движение, одно из проявлений способности россиян действовать без подчинения какому-либо лицу, издающему декреты и налагающему на всех единую волю. Ведущий принцип интеллигенции – это служение простому народу. Это не следует понимать буквально как прислуживание, поскольку у нее всегда есть свой собственный взгляд на общественное благо.
По мнению Д. С. Лихачёва, международный престиж государства зависит от нравственной культуры, а состояние отечественной нравственной культуры его тревожило. Одна из его последних книг называлась «Книга беспокойств» [42]. С тревогой Дмитрий Сергеевич писал о том, что у нас есть планы выхода из экономического кризиса, но не возникло мысли создать план выхода из культурного кризиса, в котором оказалась Россия. В первые послеоктябрьские десятилетия наступила эпоха войны с интеллигенцией, с культурой, что привело к остановке ее развития. По мере укрепления властной вертикали выяснилось, что воссоздание сильной, независимой России затруднительно без нравственных точек опоры; в этой связи в последнее время стали часто обращаться к интеллигенции, вспомнив о ее способности влиять на общественное мнение.
В работах об интеллигентности отразились черты личности Д. С. Лихачёва: душевная чистота, мягкость, непреклонность, гражданственность, восхищение людьми, олицетворяющими духовные искания отечества.
Считая, что чувство собственного достоинства – одно из важнейших качеств интеллигентного человека, Дмитрий Сергеевич всегда его поддерживал. Способность унизить и оскорбить это чувство в другом человеке считал самым недопустимым, полагая, что это оборотная сторона готовности унижаться. С трудом сдерживал проявление досады и раздражения при столкновении с раболепством и угодничеством по отношению к себе. С этим можно связать ироническое отношение к официальным знакам одобрения его деятельности. Дмитрий Сергеевич не пытался запомнить всех своих правительственных наград, хотя ценил свое звание первого почетного гражданина Петербурга (как знак восстановления прерванной традиции) и орден Андрея Первозванного 4 (к нему у него был интерес историка). Относясь с иронией к внешним проявлениям близости к власти, он говорил, что все это эскалатор, как в метро: встал на ступеньку – и без усилий с твоей стороны тебя тащит наверх.
4
Орден был учрежден в России Петром I в 1698 году.