Культурология. Дайджест №1 / 2016, Галинская Ирина Львовна

Культурология. Дайджест №1 / 2016

на обложку

Галинская Ирина Львовна

Шрифт:

Частными признаками красоты с этой точки зрения будут, например, чувство неожиданности, которое так легко выбрасывает нас из границ эмпирических связей и которое Жуковский в одном месте называет «чувством нечаянности»; или, например, чувство таинственности, неизменно сопровождающее все наши художественные переживания, что и было замечено Жуковским по поводу красоты природы: «Ничего таинственного, неизвестного не могло соединиться с тем, что видели глаза, следственно, и главной прелести недоставало видимому» 78 . Указанные свойства художественных состояний во всей своей значительности проявляются уже в нашем естественном сновидении – прототипе их – которое рассудку, служащему эмпирии, является как бессвязность; самому же переживанию сновидение дано, как нечто исполненное внутреннего и притом высшего смысла.

Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). – Режим доступа:Дневники, 1821: Жуковский. Полн. собр. соч. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – Т. 13. – С. 173.

От искусства как деятельности метафизической или сновидческой Жуковский отличал лжеискусство или «ремесло», которое заимствует у искусства одну материальную красоту, состоящую в правильности и порядке. Относительно антагонизма искусства и ремесла Жуковский делает остроумное замечание, что «если бы Рафаэль вздумал расписывать дверцы кареты, то эта карета потеряла бы свое достоинство как карета, и была бы только картиною» 79 . Что Жуковский обладал общим художественным мировоззрением, об этом можно заключить по тем его суждениям, которые он высказывал по самым разнообразным поводам. Пока мы различаем художественность и конкретность, как вовсе чуждые друг другу состояния, до тех пор взгляд на вещи истинного художника не может в нашем представлении, по существу, не отличаться от обычного. Иногда разногласия в этом отношении бывают особенно разительными. Например, вечность Жуковский понимал совсем не как беспрерывную текучесть без начала и конца; в таком представлении ее заключается несомненное противоречие: ведь здесь под словом «вечность» разумеется нечто еще всецело заполняющее эмпирические формы, не выходящее за пределы их, а в таком случае оно никак не может быть понято в качестве действительно бесконечного и безначального. Для Жуковского же вечность – это бытие, в котором «все сливается в настоящее», в котором «было, есть и будет – одно и то же». Этот сверхвременной характер свойствен каждому нашему эстетическому состоянию, как чистому сну. Жуковский рассказывает об одном случае, уяснившем для него подобное состояние метафизического мгновения: «Однажды… я шел перед вечером по берегу узкого канала; небо задернуто было синими облаками, из-под которых с чистого горизонта сияло заходящее солнце и золотило здание, деревья и зелень… Вдруг передо мною вода канала… быстро и с шумным кипением перелилась через край плотины… На месте перелома, перед самым темным жерлом подземного свода, сверкала на солнце яркая, движущаяся полоса, и на этой полосе от быстрого низвержения воды взлетали бесчисленными, разной величины пылинками сияющие капли; одни подымались высоко, другие густо кипели на самом переломе, и все они на взлете и на падении яркими звездочками отделялись от темноты подземного свода, которым поглощалась вся влажная масса; мгновенное их появление, более или менее быстрое, вдруг прекращалось, уступая другому такому же, – и все исчезали вместе с волною, их породившею, во тьме подземелья. Это было для меня чудным, символическим видением. С своего места, одним взглядом я обнимал движение бесчисленных миров… эти атомические звезды, все, конечно, населенные микроскопическими жителями… совершала каждая, как самобытный мир, свой круг определенный, и каждый из обитателей всех этих минутных миров также совершал свой полный переход от рождения к смерти, – все это мне представлялось разом, с той высшей точки зрения, вне того тесного пространства, на котором происходило видимое мною движение; я все мог обозреть в совокупности одним взглядом… Там все… сливалось для меня воедино: не было ни настоящего, ни прошедшего, ни будущего; я разом видел начало и конец того, что для них было только последствием, только переходом от начала к концу. Я, так сказать, смотрел на них из вечности, они же смотрели на себя во времени» 80 . Должно вознестись над эмпирическою конкретностью, такой разорванной и чуждой, чтоб вся она предстала в единстве взаимопроникновения. В то время как эмпирическое «настоящее» есть неуловимое, несуществующее мгновение, «настоящее» метафизическое есть сама вечность. Так понимал это и Шопенгауэр.

Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1834–1847). – С. 296. – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=545816702.

Жуковский В.А. Певец во стане русских воинов: Стихотворения. Баллады, Поэмы. Письма. Очерки. Заметки. – М.: Эксмо, 2008. – С. 95. – Режим доступа: www.litmir.me/br/?b=2427588ip=95

Двоякое возможно также отношение и к страданию. И здесь, быть может, будет уместным высказать, что каждый подлинный художник является хотя бы бессознательным последователем и единомышленником философа художников Шопенгауэра. У Жуковского встречаются такие выражения: благодать страдания, таинство страдания, вдохновение несчастия; «страдание – творец великого» 81 . И наконец, в удивительном и полном соответствии с определенными страницами у Шопенгауэра Жуковский заносит в свой дневник: «Счастие не цель жизни. Мы соединены состраданием с другими. Их несчастие общее для нас. Мы

менее радуемся, нежели печалимся вместе с другими. Несчастие делает другого нам любезнее, почтеннее; он в наших глазах возвысится; чем более страдает и борется, тем любезнее. Мы знаем здесь одно потерянное счастие. Счастие наш предмет; здесь мы имеем только тень предмета» 82 . Подобное благословение страдания совершенно непонятно эмпирикам, для которых оно есть, напротив, очевиднейшее и несомненное зло. Из этой основной неоднородности проистекает то, что художественное творчество в целом не доходит до тех, которым недоступна метафизическая глубина 83 . Страдая, душа отвращается от всех временных утех, которыми ее завлекает эмпирия, и обращается к себе самой; страдание влечет к творчеству, оно – метафизично. Красота и страдание интимно связаны в нашей душе и если мы говорим о красоте страдания, то и наоборот: мы знаем страдание красоты. Жуковский проникновенно замечает: «Весьма понятно, почему почти всегда соединяется с ним (ощущением прекрасного) грусть – но грусть, не приводящая в уныние, а животворная, сладкая, какое-то смутное стремление – это происходит от его скоротечности, от его невыразимости, от его необъятности» 84 . 85

Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). – C. 129. – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=5445819124

Чехов говорит, как в выражении несчастия бывает «что-то притягивающее, трогающее сердце, именно та тонкая, едва уловимая красота человеческого горя, которую не скоро еще научатся понимать и описывать».

То же говорит и Чехов: «Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторги, не наслаждение возбуждала во мне (красавица), а тяжелую, хотя и приятную грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как сон. Почему-то мне было жаль и себя… и самой (красавицы) и было во мне такое чувство, как будто мы все… потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уже больше никогда не найдем… смутно чувствовал я, что ее редкая красота случайна, не нужна и, как все на земле, недолговечна или, быть может, моя грусть была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке созерцанием настоящей красоты, Бог знает» (Чехов А.П. Красавицы:Krasavitsy.txt_with-big-html)

Это примечание Жуковского к стихотворению «Лалла Рук», которое было написано в 1821 г. как отклик на дворцовый праздник в Берлине, данный прусским королем Фридрихом 15 января 1821 г. по случаю приезда его дочери – великой княгини Александры Федоровны – и зятя – будущего императора Николая I. Одним из центральных эпизодов праздника было представление по мотивам поэмы английского поэта Томаса Мура (1779–1852), одноименной со стихотворением Жуковского. Роль индийской принцессы Лалла Рук играла в спектакле Александра Федоровна, адресат Жуковского. Жуковский, присутствовавший на празднике, написал это стихотворение, где образ Лалла Рук превратился в символ поэзии, поэтического вдохновения. Обширное примечание к этому стихотворению Жуковский не опубликовал. В.П. Петушков приводит его по рукописи (В.П. Петушков. Комментарии: В.А. Жуковский. Лалла Рук. – Режим доступа:

В.А. Жуковский. О поэте и современном его значении // Жуковский В.А. Статьи по эстетике и критике. – С. 102. – Режим доступа:google.ru./books?isbn=5445819256, или Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). – Режим доступа:google.ru./books?isbn=5445819124

Жуковский делил историков и исторических живописцев так: первый, который «представляет одну настоящую минуту: характер его тогда одна только прозаическая правда» 86 , и другой, который выражает идеальное в материальном, высшее в ежедневном. – Эти характеры враждебны друг другу, и если, с точки зрения первых, идеальная истина окажется лишь ложью и пустой мечтой, то и обратно, для сторонников «возвышающего обмана» всякая фактическая, эмпирическая истина, всякий наивный реализм будет бессмыслицей, только представлением, чем-то в себе несуществующим. Но эмпирический характер есть лишь искаженное проявление метафизического, которое только затенено во всех направлениях грубою сетью наших «представлений». Жуковский превосходно говорит об этом метафизическом существе в нас: «Мы говорили о ней. Что составляет ее прелесть? Правдивость. И вообще что есть сущность красоты? Правда, т.е. тесное сродство с тем, что составляет сущность души человеческой; не с тем, чем мы бываем в ту или иную минуту нашей жизни, но с тем, что есть основание нашего бытия, что во всякую минуту жизни присутственно, что служит масштабом всех возможных модификаций нашего бытия… К ней нельзя иметь привязанности, не имея привязанности к чисто прекрасному. И нельзя удалиться от этой чистоты, не почувствовав себя виноватым перед нею» 87 . В этом же смысле говорит Жуковский о выражении лица Мадонны Рафаэля: «На лице ее ничто не выражено, т.е. на нем нет выражения понятного, имеющего определенное имя» 88 … Глубокая художественность Жуковского, притом всегда ровная, никогда не изменяющая себе, привела его к такому отношению к миру в целом, которое единственно представляет истинно художественное миросозерцание. «По-настоящему чувствуешь только самого себя и в физической, и в нравственной природе. Она есть только то, что мы сами» 89 .

Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1834–1847) https//books.googl.ru/books?isbn=5445816702

Жуковский В.А. Дневники, 1821: Жуковский. Полн. собр. соч. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – Т. 13. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/zhukovsky/text/zh0/zhd/zhd-154.-htm

Жуковский В.А. Статьи по эстетике и критике. – Режим доступа: https:/books.google.ru/books?isbn=5445819256

Жуковский В.А. Статьи по эстетике и критике. – С. 88. – Режим доступа:

«Можно сказать, что вокруг нас ничто не существует отдельно: все берет образ души нашей; все – ее отголосок; все оживляет она тем бытием, которое в ней самой таится» 90 . «Мир существует только для души человеческой. Бог и душа вот два существа; все прочее – печатное объявление, приклеенное на минуту» 91 . После всего предыдущего будет понятным, если мы скажем, что приведенные отрывки тяготеют к признанию того, что можно выразить так: весь мир есть мое созерцание, или: жизнь есть сновидение.

Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). – C. 144. – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=5445819124

Жуковский В.А. Дневники, 1821: Жуковский. Полн. собр. соч. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – Т. 13. – С. 155. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/zhukovsky/text/zh0/zhd/zhd-154.-htm

Художественная индивидуальность Жуковского

Жуковский – поэт вполне оригинальный. Этому не противоречит то обстоятельство, что его знают, главным образом, как поэта-переводчика. Вообще, эстетически воспринять художественное произведение – значит снова пережить в себе, проникнуться сновидением, вызвать его в себе в том виде, как оно проплывало перед душою его творца. Отсюда должно исходить и представление о художнике – исполнителе вообще, а также и о переводчике как художнике. Мысли Жуковского по этому поводу, опирающиеся на всю значительность его собственного опыта, должны быть отнесены к самым тонким и глубоким. «Переводя стихотворца, весьма полезно присоединить к основательному понятию о рифмах богатых и бедных, о цезуре, о грамматике, о том языке, с которого переводишь, и еще о том, на который переводишь, и дарование стихотворное – и чем оно ближе к дарованию образца, тем лучше для подражателя; но я позволю себе думать, что оно непременно должно быть с ним одинаково» 92 . Он, «наполнившись идеалом, представляющимся ему в творении переводимого им поэта, преобразит его, так сказать, в создание собственного воображения;.. когда руководимый автором оригинальным, повторит с начала до конца работу его гения» 93 . «Дело не в том, чтобы каждое отдельное слово оригинала было изображено таким же отдельным и то же значащим словом в переводе… но в том, чтобы стих переведенный такое же производил на душу читателя впечатление в целом, как и стих оригинальный; чтобы… слова… были если не переведены, то непременно заменены другими, имеющими соответственную им силу… но таких слов надобно искать не в лексиконе, а в воображении стихотворном, и вот один из бесчисленных случаев, в котором переводчик необходимо должен быть сам творцом оригинальным» 94 . Переводы самого Жуковского, как известно, служат лучшим подтверждением его взглядов на этот вид творчества. Ибо Жуковский поэт оригинальный и в обычном употреблении этого слова. И в этом смысле им оставлено совсем немало. Художественное наследие Жуковского пополняется еще его прозой. Здесь выделяются его письма и заметки путешествий по Западной Европе – как по встречающимся в них глубоким, вылившимся прямо из души, замечаниям различного характера, так и по необыкновенно художественным изображениям природы. Жуковский не оставил нам ни одной строчки общего места, избитых образов или чего-нибудь деланного, рассудком составленного лишь для заполнения требуемых связей – недостатки, от которых несвободны и многие из признанных корифеев нашей литературы. «Путешествия» 95 Жуковского достойны стоять наряду с выдающимися описаниями путешествий, например, с очерками путешествий Гейне, которые они, пожалуй, даже несколько напоминают, хотя бы по общему «романтическому» духу. Та устарелость, которую имеют в виду, говоря о романтизме Жуковского, и те черты его творчества, которые называют сентиментальными (считая их тем самым показателями некоторой слабости его художественного дарования), по существу, правда, должны быть отнесены к общему колориту той эпохи, но что все это не может касаться вопроса о степени художественного таланта, это очевидно хотя бы из того, что многие из этих особенностей равно свойственны как Жуковскому, так, например, и Гёте и др.

Жуковский В.А. Радамист и Зенобия. Трагедия в пяти действиях, в стихах, сочинение Кребильйона // Русские писатели о переводе: XVIII–XX вв. / Под ред. Ю.Д. Левина и А.Ф. Федорова. – Л.: Советский писатель, 1960. – С. 156. – Режим доступа:Василий Андреевич/az.lib.ru/z/zhukowskij_w_a/text_0440. shtml.

Там же.

Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). Режим доступа:Жуковский В.А. Дневники 1821: Жуковский В.А. Полн. собр. соч. – 2004. М.: Языки славянской культуры. – Т. 13; Жуковский В.А. Дневники. 1838. Записные книжки (1834–1847). – Режим доступа:Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 20 т. – М.: Языки русской культуры, 1999. – Т. 13. (Путешествия: Швейцария, Франция, Германия, Италия, Голландия, Швеция).

Необыкновенно сильное впечатление производят «Последние минуты Пушкина» 96 . Личное почти безотлучное присутствие Жуковского при умирании Пушкина, с которым у него были давние близкие отношения, и искреннее благоговейное чувство к памяти о нем сообщили описанию последних часов Пушкина чрезвычайную напряженность. И если Пушкин в знаменитом пятистишии, «обращенном к Жуковскому», сделал имя его как поэта дорогим для всех поколений, то Жуковский не остался в долгу перед ним, но сделал неумирающим уже самый образ, притом последний, живого Пушкина. Интимное и глубоко-внимательное ко всякой мелочи (которые приобретают в час смерти такую значительность) описание Жуковского, вводящее нас всецело в атмосферу спальной, где кончается невыразимо дорогой нам человек, производит такое впечатление, каким только может захватить написанная страница. Это впечатление напоминает по характеру то, которое некоторые вынесли из посещения Астаповской комнаты в музее Толстого: то же чувство близости дорогого покойника, переживаемой в известной обстановке. Но только в «комнате Пушкина» перед нами проходят и все страдания его, прерываемые минутами облегчения, и его последние слова и желания. И притом, как весь Жуковский отразился здесь: «Но что выражалось на его (Пушкина) лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это было не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: “Что видишь, друг?..” В эту минуту, можно сказать, я увидел лицо самой смерти, божественно тайное; лицо смерти без покрывала. Какую печать наложила она! И как удивительно высказала на нем и свою, и его тайну!» 97 – Описания Жуковским случаев привидений своих и чужих (в «Очерках Швеции» 98 и «Нечто о Привидениях» 99 ) – шедевры подобных рассказов; здесь – его царство: балладник Жуковский не был «реалистом». «Три сестры» и «Взгляд на землю с неба» – превосходные стихотворения в прозе Жуковского (темою первого служит вечность, второго – страдание). Несколько статей, обнаруживающих проницательность критического чутья Жуковского, значительны также и тем, что в них Жуковский, не удовлетворяясь просто рассмотрением единичных литературных явлений, неизменно подводит их под общее понимание данного рода литературы. Таким образом, мы имеем, например, тонкие суждения Жуковского о басне аллегорической и художественной, о переводчестве как виде творчества (изложено раньше) и пр. «Главная и существенная польза критики», по справедливому мнению Жуковского, «состоит в распространении вкуса, и в этом отношении она есть одна из важнейших отраслей изящной словесности, прибавлю, и философии моральной» 100 . Самый же вкус «всегда основывается на чувстве и только управляем бывает рассудком». «Критика, распространяя истинные понятия вкуса, образует в то же время и самое моральное чувство» 101 . Мысль об эстетическом воспитании человека не была вообще чуждою Жуковскому. Язык прозы Жуковского обращает внимание своею чистотою и музыкальностью. Можно сказать, что эта проза, полная внутреннего ритма, льется как ритмические строки его ямбов, гекзаметра или, например, короткого двухстопного стиха без рифм, а эти нерифмованные стихи льются с неменьшею свободой, чем те его строфы, которые обнаруживают исключительное обладание всеми элементами стиха. Разнообразие и изысканность стихотворных размеров Жуковского к концу его литературной деятельности сменяются, напротив, однотонностью их. Но так ценимой им «музыке слов» Жуковский не изменил, и это обнаруживается, кроме его собственной прозы, еще и на таких фактах его поэтической деятельности, как многочисленные переводы – переложения стихами произведений, написанных в оригинале прозой.

Статья Жуковского «Последние минуты Пушкина» («Современник». 1837. – Т. 5. – С. 1–18) представляет собой специально переработанный автором для печати краткий текст письма. Эта краткая (печатная) редакция письма является последней авторской редакцией письма к С.Л. Пушкину – отцу поэта. Жуковский пишет: «В эту минуту, можно сказать, я видел самое смерть, божественную тайну, смерть без покрывала. Какую печать положила она на лицо его и как удивительно высказала на нем и свою и его тайну. Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой глубокой, величественной, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина» (Жуковский В.А. Письмо Пушкину С.Л., 15 февраля 1837 г. – Режим доступа:zhuk4/zhuk4./zhuk4-602-htm).

П.Е. Щёголев отмечает, что самой достоверной и авторитетной историей последних дней Пушкина принято считать это описание В.А. Жуковского. Признавая значение этого письма как наиболее полного свода свидетельств очевидцев дуэли и смерти Пушкина, Щёголев выразил, однако, сомнение в точности и объективности Жуковского-мемуариста (Щёголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. – М.; Л.: Гос. изд-во худ. литературы, 1928. – С. 159); Р.В. Иезуитова. Письмо В.А. Жуковского к С.Л. Пушкину о смерти поэта (к истории текста). – С. 157– 168. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/isd/isd-157-htm

Жуковский В.А. Последние минуты Пушкина // Современник. 1837. – Т. 5; Жуковский В.А. Письма к С.Л. Пушкину (февраля 15 «1837»), Петербург. – Режим доступа: http://rob.ru/19vek/zhukovsky/01text/vol4/03letters/422htm

«Очерки Швеции» были написаны В.А. Жуковским во время 17-дневного путешествия (29 мая – 14 июня 1838 г.) по этой стране в свите наследника русского престола великого князя Александра Николаевича, ученика поэта; опубликован в 11 томе «Современника». – Режим доступа:ruthenia.ru/document/506005.html

Жуковский В.А. «Нечто о Привидениях». – Режим доступа: http://royalib.com/book/gukovskiy_vasiliy/nechto_oprivideniyah.html

100

Жуковский В.А. О Критике. Письмо к издателям «Вестника Европы» // Жуковский В.А. Сочинения. – М.: Изд-во художественной литературы, 1954. – С. 515–546.

101

Там же.

Центральным для художественной индивидуальности Жуковского должно признать значение воспоминания. Правда, уже в первоначальных, отроческих отрывках Жуковского сказался тот же основной тон, который проходит через все вообще творчество Жуковского (почему оно по существу и не может быть разделено на какие-либо периоды). Однако известные события его личной жизни (насильственная разлука, женитьба, а затем и смерть той, кого он любил) особенно содействовали тому, чтобы именно воспоминание стало тем средоточием его творчества, которое вобрало в себя все имевшиеся налицо художественные элементы, придало им единство и силу. Художественная фантазия Жуковского была обращена на то, чтобы из представлений прошлого создать сновидение. Как корень философии красоты – а отсюда и всей философии Платона – есть метафизика воспоминания, образующего мост между двумя мирами, так корень поэтического творчества Жуковского есть лиризм воспоминания; для Жуковского, которому ведом был тот путь моста небесного, был проложен еще и другой мост, сходный с тем (и в конце концов тождественный с ним), но идущий по направлению его земного пути. И если для Платона прекрасно то, что заставляет нас вспоминать образ единой и вечной красоты («идею»), то и для Жуковского все прекрасное было крепко связано и приводило неизменно к образам его прошлого: реалии для него были как бы реликвиями. У Жуковского имеется и своеобразная философия воспоминания как творческого состояния – воспоминания сквозь сон. Эта метафизика сновидения есть вместе с тем и метафизика смерти и любви. Для Жуковского «смерть» в обычном словоупотреблении звучала просто, как бессмыслица. (В одном отрывке он обмолвился так: «…и она – как говорят иные бессмысленно на свете – умерла».) 102 Смерть Жуковский определяет как ясное воспоминание минувшего, «вечный товарищ новой жизни» 103 . «Разлука ли это или сладостное подтверждение наших надежд на свидание и неразлучность? И те, кому дано было вкусить подобную минуту в жизни, назовут ли ее обыкновенным именем несчастия, тогда как сама по себе она есть представитель всего, что нам дорого и свято, и на земле, и за землею, когда воспоминание о ней одно из верных сокровищ, собираемых в жизни, которой ежедневные, желанные блага так незначительны и непрочны» 104 . «Подобные события составляют истинное содержание нашей временной жизни; из тех воспоминаний, какие от них сберегает душа, скопляется наше существенное богатство – приданое души на жизнь грядущую» 105 . Утрата любимого человека есть глубочайшее и напряженнейшее страдание, непреодолимой властью выхватывающее нас из опутавшей нас частой сети конкретности; и нередко только такая утрата делает человека тем, что он есть, внезапно выявляя его истинное, метафизическое существо. «Не гроб берет наше милое – нет, он берет только то, что видели наши глаза; но то, что любила душа, то в ней и хороним мы навсегда не мертвым тлением, но вечно живым воспоминанием; и это воспоминание не есть тоска о том, чего уже нет и никогда не будет, а отрадная мысль о том, что живо и уже не подвержено никакой превратности, что более наше, хотя мы его не видим и не слышим… А все духовное свободно – они к нам ближе, нежели когда-нибудь; для них нет ни расстояния, ни времени; они в непосредственном союзе с нами и видят нашу душу, хотя для нашей и невидимы. Это верно не потому только, что мы этому верим, но и потому, что это составляет сущность души, от всего здешнего освобожденной. В чистой душе не изглаживается любовь земная, но от этой любви сохраняется только то, что в ней было свято; все своекорыстное от нее отпадает и ничто не нарушает ее светлой тишины… Как сказать: ее не стало? Глаза не видят, ухо не слышит, но душа к душе ближе. Пусть глаза плачут и слух жаждет милого голоса, и руки ищут милой руки, и сердце, бедное, слабое сердце обо всем этом тоскует… печаль обратится в радость… она есть любовь, а любовь – сильнее смерти» 106 . В этом удивительном отрывке смысл заканчивающего его изречения понят Жуковским, быть может, глубже, чем кем бы то ни было; вообще же для Жуковского характерно сплетение метафизических созерцаний с религиозными: метафизики сновидения и религиозной веры в бессмертие.

102

Стихотворение В.А. Жуковского «Чаша слез» (1831):

…Но милосердный Бог о ней решилИначе: Он ее призвал к СебеНа небо, и она – как говорят иные,Бессмысленно на свете – умерла.

В этом стихотворении, а также в таких произведениях, как «Взгляд на землю с неба» (1831), «Горько плача и рыдая» (1837), «Выбор креста» (1845), «Египетская тьма» (1846) отчетливо прослеживаются религиозно-мистические мотивы. Для Жуковского поэзия окончательно становится религиозным откровением. Он полностью принимает назначение поэзии, выраженное в переведенной им в 1839 г. драматической поэме «Камоэнс» немецкого писателя Фр. Гальма: «Поэзия небесной Религии Сестра земная, Поэзия есть бог в святых мечтах земли» (Писатели XIX века: Жуковский В.А. – Эволюция романтизма. – Режим доступа: www.literature_xix.ru} Жуковский В.А.).

В статье «О молитве» пройдет мотив суда над Христом, во время которого Пилат спросил Спасителя о том, «что есть истина». Жуковский говорит о том, что Пилат и не подозревал, что «ответ на вопрос его заключается в самом вопросе, и, председая гордо на судилище», Пилат, по мнению Жуковского, «не узнает божественного откровения, ему предстоящего в образе этого Всемогущего Узника (Жуковский В.А. О Молитве. Письмо к Гоголю // Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. – СПб.: Изд-во Маркса А.Ф., 1902. – Т. 10. – С. 77–78). Один раз только «истина сама явилась на землю глазами человека; и он ее видел без покрывала и не узнал ее», и это было, как считает Жуковский, с Пилатом на суде над Христом. Один раз истина явилась и самому автору. Момент этот описан в приведенном пейзаже, который следует за изложением евангельской легенды. Это, как отмечает И.А. Айзикова, «художественный дискурс, сливающийся с философско-религиозным дискурсом о познании Бога, органично переходящим в переложение евангельского сюжета о Христе и Пилате». (Айзикова И.А. Евангельские идеи, мотивы, образы в «Святой прозе» В.А. Жуковского // Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX вв.: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Вып. 5. Петрозаводск: Изд-во ПетрГу, 2008. – С. 182 – Режим доступа:filolog/konf/2008/12–aizkova.htm).

Жуковский В.А. О молитве. Письмо к Гоголю // Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. – СПб.: Изд-во Маркса А.Ф., 1902. – Т. 10. – С. 75.

103

Жуковский В.А. Взгляд на землю с неба (1831) // В.А. Жуковский. Сочинения в стихах и прозе. Издание книгопродавца А.И. Глазунова. Санкт-Петербург, 1901. – С. 887–888. – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=5446091086;

Жуковский В.А. Певец во стане русских воинов: Стихотворения. Баллады, Поэмы. Письма. Очерки. Заметки. – М.: Эксмо, 2008. – С. 95. – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=5457091066

Во «Взгляде на землю с неба» Жуковский пишет: «Наша участь есть безмятежное блаженство, а им (пылинкам) – им дано страдание!.. Страдание – для них оно непостижимо, а я с высоты моей постигаю всю божественную тайну. Страдание, творец великого, – оно знакомит их с тем, чего мы никогда в безмятежном блаженстве нашем не узнаем; с таинственным вдохновением веры, с утехою надежды, с сладостным упоением любви…»

Но в минуту разлуки с жизнью, они узнают и тайну смерти: она является им уже не страшилищем, губителем настоящего и будущего, а ясным воспоминанием минувшего, которое с ними вместе вылетает из праха, вечный товарищ новой жизни». Жуковский В.А. Взгляд на землю с неба (1831) – Режим доступа: https://books.google.ru/books?isbn=5446091086

104

И.Ю.

Винницкий в произведении «Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В.А. Жуковского» (Винницкий И.Ю. Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В.А. Жуковского – Режим доступа: отмечает, что мистический конфликт занимает важное место в рассуждениях Жуковского.

Человек, пишет Жуковский в 1846 г., имеет тройственную природу: в нем соединяются дух (чисто божественное начало), душа («нетленное, с ним нераздельное тело духа») и тело (т.е. «материальная скиния духа и души на все время земной жизни»). Душа «имеет, с одной стороны, свойство телесного, т.е. некоторый определенный образ, с другой стороны, нетленность и самобытность духа». Дух – царствует. Душа выполняет роль посредника между ним и телом. Тело, до падения человека чистое, «по своей испорченности от падения сделалось главным врагом души человеческой» (Плоть – дух) [Жуковский, 1902: 11, 10–11]. – Режим доступа: http://www.litmir.co/br?/b=183522&p=53

Что же такое смерть? «Чистое ощущение своего духовного бытия, вне всякой ограничивающей его мысли, без всякого особенного и его стесняющего чувства, а просто душа в полноте своего бытия» (Жуковский, 1902: 10, 132). См. сноску № 50.

Что же происходит с душой после смерти? Она (говорит поэт в другом месте) с своими земными сокровищами, с своими воспоминаниями, с своею любовью, с нею слитыми и ей, так сказать, укрепленными смертью, переходит в мир без пространства и времени; она слышит без слуха, видит без очей, всегда и везде может соприсутствовать душе ею любимой, не отлученной от нея никаким расстоянием. (Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. – СПб.: Изд-во Маркса А.Ф., 1902. – Т. 10. – С. 74).

Но могут ли живые видеть и слышать души умерших? «Видение земное исчезло; место, так мило занятое, опустело; глаза не видят; ухо не слышит; самое сообщение душ (по-видимому) прекратилось», – пишет он в том же письме «О смерти». (Там же.)

Так верить или нет в привидения? Ни то ни другое. Эти явления, по Жуковскому, останутся «для нас навсегда между да и нет».

И в самой невозможности дать ответ на этот вопрос Жуковский видит выражение закона Создателя, «который, поместив нас на земле, дабы мы к здешнему, а не к другому какому порядку принадлежали, отделил нас от иного мира таинственной завесой», непроницаемой завесой, которая иногда высшею волей приоткрывается перед редкими избранниками.

Человек не в силах сам приподнять ее, но ему дается таинственный намек на то, что за нею существует (см. стихотворения конца 1810-х – начала 1820-х годов: «На кончину ея величества королевы Вартембергской», «Лалла Рук», «Таинственный посетитель»). Жуковский указывает на то, что очевидность принадлежит материальному миру, мир же духовный есть таинственный мир веры. Эти явления духов – лучи света, иногда проникающие сквозь завесу, которою мы отделены от духовного мира; они будят душу посреди ленивого покоя земной очевидности, обещают нечто высшее, но его не дают ей. Мы и они принадлежим разным мирам: не отрицая ни существования духов, ни возможности их сообщения с нами, не будем преследовать их тайны своими умствованиями, будем с смиренною верою стоять перед опущенною завесою, будем радоваться ее трепетаниям, убеждающим нас, что за нею есть жизнь, но не дерзнем и желать ее губительного расторжения: оно было бы для нас вероубийством.

Словом, отмечает И.Ю. Винницкий, верить нужно не в привидение, а в Провидение, и лучше всего не гадать о загробной жизни, а ждать момента торжественного перехода в нее. Винницкий полагает, что эта теория служит комментарием к прежней поэзии Жуковского. В этой статье «О привидениях» откристаллизовались взгляды Жуковского, выраженные в элегическом и балладном «циклах» 1810–1830-х годов, и оформились в цельную и логическую теорию, т.е. лирическая, образная философия переводится на тот язык, который Жуковский назвал в поздние годы философическим.

В заключительной части этой статьи Жуковский как бы воскрешает свое прошлое, призывает к себе тени минувшего, и в результате статья оказывается своего рода обобщающим воспоминанием. Это уже не философская лирика, а лирическая философия.

В финале статьи Жуковский обращается к особенному роду видений, составляющих середину между обычными сновидениями и настоящими привидениями. Эти видения особенно принадлежат смертной минуте, в которую душа, готовая покинуть здешний мир и стоящая на пороге иного мира, полуотрешенная от тела, уже не зависит от пространства и места и действует непосредственнее, сливаясь там и здесь воедино. Иногда уходящая душа в исполнение данного обета возвещает свое отбытие каким-нибудь видимым знаком – здесь выражается только весть о смерти; иногда бесплотный образ милого нам человека неожиданно является перед глазами, и это явление, всегда современное минуте смертной, есть как будто последний взгляд прощальный, последний зов любви в пределах здешнего мира на свидание в жизни вечной…

Эта статья Жуковского, как отмечает Иосиф Эйгес, – результат «последней осознанности поэтом своих интимных переживаний» (Эйгес И. В.А. Жуковский. – София. – М.: Тип. К.Ф. Некрасова, 1914. – Апрель, № 4. – С. 67).

Что же такое смерть? Свобода, положительная свобода души: ее полное самоузнание с сохранением всего, что ей дала временная жизнь и что ее здесь довершило до жизни вечной, с отпадением от нее всего, что не принадлежит ее существу, что было одним переходным, для нее испытательным и образовательным, но по своей натуре ничтожным, здешним ее достоянием.

И.Ю. Винницкий отмечает, что мистический опыт (свой и «чужой»; радостный и ужасный) становится темой постоянных размышлений поэта в 1830–1840-е годы: (при) видения оказываются «героями» его философских и автобиографических сочинений («Взгляд на землю с неба» [1831], впоследствии отозвавшийся в письме к Гоголю «О молитве» [1847], «Стихотворение на смерть Пушкина» [1837], «Очерки Швеции» 1838, «Камоэнс» [1839], «Две сцены из Фауста» [1848]). В дневниках поэта часто упоминаются философические разговоры о загробной жизни и привидениях. С эсхатологическим страхом и надеждой связан цикл его «апостольских посланий» – статей, которые он предполагал опубликовать в 1850 г. Одной из характерных для «позднего» Жуковского «проповедей святыни» является, по мнению И.Ю. Винницкого, статья «Нечто о привидениях». Эта статья обращена к соотечественникам, еще не отравленным смертоносным неверием. В личном смысле она – одна из характерных для него попыток мечтательного бегства от страшного времени на духовную родину. (Винницкий И.Ю. Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В.А. Жуковского. – Режим доступа:coollib.com.coollib. com/b/261570/read)

104

И.Ю. Винницкий в произведении «Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В.А. Жуковского» (Винницкий И.Ю. Дом толкователя: Поэтическая семантика и историческое воображение В.А. Жуковского – Режим доступа: отмечает, что мистический конфликт занимает важное место в рассуждениях Жуковского.

104

Состояниями, предрасполагающими к творчеству, должны оказаться (о чем уже отчасти упоминалось раньше) те, в которых участие души в конкретных связях мира сводится к возможному мнимому – наподобие того, как в состоянии естественного сна. Таковыми будут, например, молчание, тишина, одиночество 107 . «Быть с собою, значит давать бытию своему полноту и твердость… отделяться от внешнего, чтобы знакомиться с внутренним. Но быть с собою можно только в уединении, в котором, можно сказать, настоящая жизнь наша». «Все необъятное в единый вздох теснится, и лишь молчание понятно говорит» 108 . «Полное, таинственное чувство тишины, которое в то же время есть и глубокое чувство жизни» 109 . В этом же смысле Жуковский говорит и о состоянии болезни (где и страдание, и одиночество): «Я болен. В промежутках более высоких мыслей, нежели когда-нибудь. Более воспоминаний и трогательных. Какое-то общее неясное воспоминание, без вида и голоса, как будто воздух прежнего времени… – болезнь есть состояние поучительное, сначала affaiblissement 110 , – упадок, потом усилие, потом непременно дойдешь к чему-нибудь высокому. Болезнь знакомит с религией не страхом смерти, но величием жизни; страдание составляет настоящее величие жизни. Это – лестница. Наше дело взойти; что испытание, то ступень вверх. Радости можно назвать этими площадками, которые отделяют ряд ступенек от другого – они служат только отдохновением и переходом для новых усилий, для новых возвышений. Звезды. Тени. etc» 111 . Этот «воздух прежнего времени», это «неясное воспоминание без вида и голоса» есть не что иное, как первый просвет в метафизическое души, которое проглядывает из обступающих его тяжелых туч эмпирического, пока не засияет небесным светом восторжествовавшая лазурь сновидения; это – момент засыпания души для мира и загорающейся в ней жизни для творчества. И как прелестны эти странные, ничем как будто не связанные, простые упоминания: «Звезды. Тени». Здесь уже – сновидение, готовое заиграть перед душою всей красотой своих образов. Воспоминание пронизывает и самые образы художественных сновидений Жуковского. Общими всем поэтам, естественно, будут образы близкие к тем, из которых состоит жизнь сновидения. Поэтому образ легких и бесплотных теней принадлежит к древнейшим и постояннейшим у поэтов. Жуковский любовно отмечает каждое присутствие тени притом, что описывает? (Движущиеся тени облаков, «и ветер флагом шевелит, и рядом тень его бежит» и др.) Образы сновидений – те же тени, и наоборот, сами тени могут быть созерцаемы нами, как призрачные образы нереальных существ.

107

Жуковский В.А. «Из альбома гр. С.А. Самойловой. 29 августа 1819. Павловск // Жуковский В.А. Дневники, 1819. С. 135–136; Жуковский В.А. Полн. собр. соч. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – Т. 13. – С. 135–136. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/zhukovsky/text/zh0/zhd/zhd-130-htm

108

Стихотворение Жуковского В.А. Невыразимое (отрывок)

Что наш язык земной преддивною природой?

Режим доступа: https://library.ru/text/1121/p.1/index.html

109

Жуковский В.А. Дневники. 1838 г. Записные книжки (1834–1847). – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=545816702

110

слабость (фр.).

111

Жуковский В.А. Дневники, 1818. Полн. собр. соч. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – Т. 13. – 28 октября. – С. 129. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/zhukovsky/text/zh0/zhd/zhd-129-htm;

Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). – С. 136. – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=5445819124

И Патрокл с брегов забвенья В полуночной тишине Легкой тенью сновиденья Прилетал уже ко мне. (Баллада «Ахилл») 112 Звезда знакомая там есть; Она к нему приносит весть…О милом весть, и в мир иной Призванье… И делит с тайной он звезднойСтраданье;Ее краса оживлена:Ему в ней светится она.Он таял, гаснул и угас…И мнилось, Что вдруг пред ним в последний час ЯвилосьВсе то, чего душа ждала, И жизнь в улыбке отошла.(Баллада «Узник») 113

112

Баллада «Ахилл». Начата еще в 1812 г., а полностью написана 3 ноября 1814 г. Впервые напечатана в журнале «Вестник Европы», 1815, № 4. К балладе Жуковский сделал примечания:

«Ахиллу дано было на выбор: или жить долго без славы, или умереть в молодости со славою» – он избрал последнее и полетел к стенам Илиона. Он знал, что конец его вскоре последует за смертию Гектора, – и умертвил Гектора, мстя за Патрокла. Сия мысль о близкой смерти следовала за ним повсюду: и в шумный бой, и в уединенный шатер; везде он помнил о ней; наконец он слышал и пророческий голос коней своих, возвестивший ему погибель.

Виден в поле опустеломС колесницею Приам.

Приам приходил один ночью в греческий стан молить Ахилла о возвращении Гекторова тела. Мольбы сего старца тронули душу грозного героя: он возвратил Приаму обезображенный труп его сына, и старец невредимо возвратился в Трою.

И скрипят врата Аида.Аидом назывался у греков ад; Плутон был проименован Айдонеем.Ты не жди, Менеций, сына.Менеций – отец Патрокла.От Скироса вдаль влекомый,Поплывет Неоптолем.

Пирр, сын Ахилла и Деидамии, прозванный Неоптолемом. В то время, когда Ахилл ратовал под стенами Илиона, он находился в Скиросе у деда своего царя Ликомеда». (Цит. по: Жуковский В.А. Сочинения. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1954. С. 542. – Примечания В.П. Петушкова).

113

Баллада «Узник». Написана 30 ноября 1819 г. Впервые напечатана в журнале «Невский зритель», 1820, февраль.

«Узник» – одно из самых романтических произведений Жуковского. Заключенный в тюрьме юноша слышит за стеною голос такой же, как он сам, узницы:

Итак, все блага заменить Могилой;И бросить свет, когда в нем жить Так мило;Ах, дайте в свете подышать;Еще мне рано умирать.Лишь миг весенним бытием Жила я;Лишь миг на празднике земном Была яДуша готовилась любить…И все покинуть, все забыть!

Юноша сжился душою с узницей, которой он никогда не видал. В ней вся жизнь его, и он не просит самой воли. И что нужды, что он никогда не видел ее, что она для него – не более, как мечта?

Не ты ль – он мнит – давно была Любима?И не тебя ль душа звала, ТомимаЖеланья смутного тоской,Волненьем жизни молодой?Тебя в пророчественном сне Видал я;Тобою в пламенной весне Дышал я;Ты мне цвела в живых цветах;Твой образ веял в облаках.

Молодая узница умерла в своей тюрьме; узник был освобожден, –

Но хладно принял он привет Свободы:Прекрасного уж в мире нет. Дни, годыНапрасно будут проходить…Погибшего не возвратитьИ тихо в сумраке ночей Он бродит,И с неба темного очей Не сводит:Звезда знакомая там есть;Она ему приносит весть…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11