Кумуш-Тау — алые снега
Шрифт:
— Вот!
Так, должно быть, выглядел Наполеон, бросив свою фразу о сорока веках и пирамидах. Боже, лишь бы не дергалось веко. Надо выслушать все до конца.
— Представьте себе: один из туристов теряет где-то в тайге или на целине крошечный росток шоколадного цвета... Кругом безлюдье. Проходят недели... месяцы, прежде чем кто-то замечает победное шествие Старого Дика. А через месяц он будет неудержим, как чума в средние века! Его жгут — а он растет, его корчуют — а он множится. И не забывайте о возможных несчастных случаях с людьми, животными, о таинственной смерти, окруженной
Христианский бог, бог любви, как же ты можешь вложить такую ненависть в свое создание? От нее каменеет каждый мускул, и нечем дышать... Такую ненависть — и такое бессилие? Ведь он, этот пожилой здоровяк с прозрачными глазами, сделает все, как задумал. Его не направят в санаторий для нервнобольных, как того собирателя бабочек. У него найдутся сторонники и покровители. Возможность несчастных случаев будет одним из убедительных аргументов!
— Вы уже сообщали кому-нибудь о своих планах, сэр?
— О, нет! Обо всем знаем только мы с вами. Солдатам приказано: «Убрать болтовню!» Слишком много поваров портят похлебку. Но не думайте, что ваши заслуги кто-либо умалит! Именно вы привлекли мое внимание к «Старине Дику», и я этого никогда не забуду!
...И я тоже. Я буду вспоминать об этом всякий раз, когда услышу о несчастных случаях. Должно быть, первыми попадутся дети. Кидди кричал, как ребенок, — будет легко себе представить. И никакой войны... Как просто.
— Это сулит вам многое, Гордон. И в служебной карьере, и в другом...
— Я понимаю. Я тоже смогу купить «Импалу», сэр.
— О, «Импала»! Я забыл сказать вам самое главное: подножку освещает маленькая лампочка, она ни за что не даст вам упасть!..
Она не даст вам упасть. Она не даст. Вам. Упасть.
...Ненависть, укрепи мою руку!
Знаменитый апперкот — и с шумом рушится тяжелое тело.
Туда, в зеленый блеск и шоколадно-лиловое тугое сплетенье ветвей.
Я думал, что он будет кричать громче. И дольше. Тишина. Сизая трава шелестит на ветру.
...Гордон Вестон сел на траву. Надо было подождать, пока «Старина Дик» выкинет мундир и прочее.
— Я напишу, что был единственный несчастный случай, — подумал он и потрогал правое веко. Веко не дергалось.
КОГДА МИР ТАК МОЛОД
Тайна горного духа
Плохое место. Заклятое.
Страшное место — Яман-Коя.
Ветер облизывает каменные ребра горы. Лысое ее темя сверкает на солнце. Сотней черных провалов-глазниц смотрит Яман-Коя на человека. А самый большой провал — трехзубый рот: два кривых зуба торчат внизу, один угрожает сверху.
Справа прихлынули к подножью горы круглые сероватые глыбы. Одна к другой, словно бараны, теснятся. Поодаль белый валун — точь-в-точь собака, стерегущая стадо. Кой-Тош — это Бараний Камень.
Все тут — живое. Притаилось только.
Ждет чего-то в зачарованной тишине.
Бакиджана ждет — а ну, войди, войди-ка, удалец! Каменные челюсти — лязг! — за спиной. И отрежут белый свет...
Была бы нужда лезть в черное чрево горы. А то ведь — смешно сказать — с девчонкой заспорил. И с какой! Именно с той, соседской дочкой, Зебихон, с кем и связываться не стоит...
Лепится по горному склону кишлак Посбаджи. Крыша Талибджана — Низаметдину двор. Очень ловко девчонке Зебихон швыряться сверху урюковыми косточками в соседского сына. А за водой — хочешь не хочешь — надо спускаться вниз; тут, у хрустальной горловины родника, и подстерегал Бакиджан обидчицу — барсом прыгал из травы, захватывал в горсть все ее мелкие косички, связанные белой тряпочкой на спине. Тогда Зеби поднимала крик, да какой — собаки на том конце кишлака начинали лаять...
— Ой-бо, Зебихон! — кричит ее мать, Мастура-апа.
— Ой-бо, Бакиджан! — кричит его мать, Холниса-биби.
— Мы-то, как сестры, дружим, а дети наши...
Поймают обоих — и устраивают, по обычаю, кулокчузма; дергают за уши и мальчика, и девочку, заставляя называть друг друга по имени. Примирят кое-как. А к вечеру, глядишь, опять Зебихон с Бакиджаном устраивают обезьяний базар. «Звезды наших детей различны, вскипяти их вместе, и то кровь не смешается!» — печалятся родные.
Звезды, кровь — ни во что это Бакиджан не верил. Он-то знал, в чем дело. Такой у девчонки характер, что нельзя терпеть человеку.
Стрекотлива Зеби, как саранча. Как не спросить ее: «Узкие глаза — бывают, а узкие рты?» Задириста Зеби, словно коза. Начни с ней разговор по-хорошему — и сам не заметишь, как заспоришь. Добела накалит: на каждое твое «да» отыщет «нет».
Вот и в этот раз.
Баки сидел над арыком, размачивая в воде кусок черствой лепешки. И Зеби — словно другого места нет — притащилась сюда же с братишкой на руках. Трясет своего Искандера, того и гляди голова оторвется...
А брови у девчонки — зеленые от усьмы. Усьмой — всякий знает — красятся девушки-невесты. Раздавят, разотрут ее листья в каком-нибудь глиняном черепке и мажутся зеленым, пенистым соком. Потом сок потемнеет. Хороши девичьи брови, иссиня черные, наведенные от виска и до виска. А у Зеби и бровей-то нет...
Поглядывая на нее искоса, Баки запел:
Река бурлит, река течет. Вода уйдет — камни останутся... Синей усьме не доверяй, Усьма сойдет — брови останутся......Пой себе, пой, а Зеби выставила левое ухо:
— Смотри — бабушка сегодня проколола! Нитку продела, чтоб дырочка не зарастала! Скоро буду носить сережки — красные, как леденцы!
В ответ на это Баки заломил набекрень тюбетейку, точь-в-точь как Салиджан, старший брат. Но тюбетейка была великовата, с отцовской головы. Сколько ее ни крути — лезет на уши... Старая, засаленная.