Кумуш-Тау — алые снега
Шрифт:
Не торопясь, Баки поел. И слышит: кто-то пыхтит. Сыплются камешки. Неизвестный путник одолевает крутизну, по которой только что взобрался он сам.
Вот показалась высокая тюбетейка.
И два глаза — узкие. Блестят, как вода на солнце.
И птичий, тоненький носик.
И рот, синий от ежевичного сока.
Зеби!
Кому же и быть. Это же не девчонка — смола: прилипнет, и с песком не отмоешь.
Отдышаться не успела, а уже выпалила:
— Что сидишь? Храбрость свою дома оставил? Сбегать, принести?
Баки
Зеби — стоит над душой, ждет...
Должно быть, навязала Искандера тетке или сестре — и в горы. Проверять... Ну, к самой Яман-Коя не пойдет она — побоится...
Но Зеби двинулась за ним. Бывают ведь такие упрямые: если ноги оторвут — доползет!
Вот она, черная дыра. Холодом веет оттуда.
Бакиджан вытащил из хурджина свой самодельный светильник — веревку, смоченную маслом. Выбил кремнем искру, зажег. Зеби громко дышала у него за спиной.
— Баки, а Бакиджан! — жалобно прозвучал голосок, словно и не она это, сорока. — Вот еще говорят: поймает албасты — и мясо в клочья, и кости в порошок!
Бакиджан ничего не ответил. Подпоясал потуже изодранный свой халатишко. И полез, думая о себе: «Словно мышь в горлышко кувшина...»
Свет дня остался позади. Тьма впереди густела. На полшага только рассеивал ее зыбкий огонек, танцуя на кончике веревки. Туго сжимал ее Баки в левой руке, а правой он касался стены. Проход то расширялся, то сужался. Хрустела каменная мелочь под ногами, точно шелуха земляных орехов. «Вот она, Яман-Коя, — думал Бакиджан, — люди приблизиться к ней боятся, а я — иду... Камень да камень кругом, вот и все».
И вдруг — словно раздвинулись стены прохода, рванулся кверху каменный потолок.
Ой-бо, какая пещера! Пять кишлачных домишек поместились бы в ней. А то и больше.
Баки поднял свой светильник. Заплясали тени по углам. И пусть себе пляшут.
Пустая пещера. Камень кругом — спокойный, холодный.
И вдруг...
Зазнобило спину.
Оно было — как ожившая тьма. Рваный кусок мрака.
Ударило ветром в лицо — и пронеслось.
И тотчас страшными голосами заухала, заговорила пещера...
Исцарапанный, в синяках, задыхаясь — выкатился Бакиджан из каменного зева. Сердце в груди совсем стало маленькое, хоть в пригоршню бери его. Солнце, как плетью, ударило по глазам. А когда проморгался — увидел Зеби.
Ну, сейчас заработает язычок!..
Бакиджан зажмурился. Вытянулся, как неживой.
— Вай, жертвой мне стать за тебя, беленький!
И слеза — тяжелая, как стеклянная бусина, упала на его лицо.
— Погубила я тебя, в лапы чудовищу отпустила...
Причитает,
Бакиджан сел, встряхнулся.
— Ну, чего зря соленую воду льешь? Упал я... Оступился... Огонь погас... Сейчас зажгу — и опять пойду!
— И я — с тобой!..
Пойми этих девчонок...
Уже прошли они ту пещеру, где спугнул Бакиджан летучих мышей, где проснулось — всполошилось голосистое эхо.
...Пока Зебихон его оплакивала, успел приметить цепкий глаз: черная дыра, что повыше входа в Яман-Коя, вдруг задымила.
Сизый дымок все редел, и вот уже видно — один за другим выскакивают из дыры лопоухие трепыханчики...
Коршапалак — летучая мышь!..
Вот кого он принял за исчадие ада! Вот от кого бежал, словно курица, обжегшая лапки, — великий храбрец Бакиджан! А эти чудные мыши — не то звери они, не то птицы — испугались его. Вон, даже вылетают, не дождавшись вечера...
Тогда же он решил, что снова зайдет в пещеру. А оттого, что Зеби увязалась за ним, еще веселее и тверже шагалось.
Девчонка беспрерывно ойкала. Смешно даже, что может человек так бояться. Каждый камень казался ей затаившимся чудищем. Танцуют тени на извилинах стен — она уже хватает за руку:
— Смотри, смотри, шевелится!
И вдруг замерла. Точно мышь, наскочившая на кошку. Белая вся — от камня не отличишь.
— Слышишь — плачет?..
Хотел Бакиджан посмеяться — не смог: уж очень насторожилась Зеби. Вся — как тетива, напряженная. И он наставил ухо.
Тоненький голосок словно из-под земли пробивается. Жалобно бормочет, всхлипывает, а слов не разберешь.
— Это она притворяется... Заманить хочет, — шепчет Зеби, чуть шевеля одеревенелыми губами. — Ой, вернуться бы нам...
— Ягненок в трещину упал, там, на горе, — решительно определил Бакиджан. — Живой еще. Стонет. Найти надо, вытащить...
Как ни тряслась Зебихон — пошла за ним. Все свое упрямство под землей растеряла...
Стена справа была гладкая и блестела, как стекло. С потолка время от времени срывалась капля воды — ледяная, норовила прокатиться за шиворот. Жалующийся голосок то замирал, то расстанывался так уж нестерпимо... «Неужели ягненок так может?» — думал Бакиджан, но шагал молча, насупленный.
И вдруг — камень под ногами помягчел, поплыл.
Не успел Баки найтись, как и что, — уже съехал на ногах по скользкому глиняному откосу. Зебихон — катышком — за ним.
Вот где они очутились.
Сто каменных столбов подпирают каменный потолок. Сосульками меж них свисает застылый камень. Снизу тянутся то ли пеньки, то ли грибы, то ли цветы — все из белого камня, сверкающего, словно лед. И бежит, торопится, глубокую щель пропилив в каменном ложе, и поет нескончаемую песню, захлебываясь второпях — ручей...